— Почему правильно?
— Потому что есть причины.
— Какие причины? Какое отношение к нам с тобой может иметь моя работа?
— Видишь ли… — Посмотрела в упор: — Видишь ли, Юра… Я американка.
— Что?
— Я американка. Подданная Соединенных Штатов Америки. И… И… Как тебе все это сказать. Я прекрасно понимала, что этим могу поставить тебя в ложное положение.
Некоторое время он молчал, изучая ее взгляд и ее кривую полуулыбку. Наконец сказал:
— Ты американка?
— Да, американка.
— Что за чушь… Но ты не похожа на американку.
— Почему я должна быть похожа на американку? Я похожа сама на себя. По маме я Позднякова, по отцу — Стюарт. Элен Стюарт. Я родилась в Америке. Отец у меня американец, мама русская, в смысле русская эмигрантка. Просто мама всегда говорила со мной по-русски. И занималась по-русски. И песни пела вместе со мной по-русски. И заставила меня поступить в русскую консерваторию, в Москве. И даже называла меня Алла вместо Элен. Так что я Алла-Элен Стюарт-Позднякова. Хотя по паспорту, американскому паспорту, я Элен Стюарт. Она смотрела на него, улыбаясь. Он покачал головой:
— Ладно. Поскольку ты уже знаешь, что я из секретной службы, я задам тебе несколько секретных вопросов.
— Задавай.
— Ты боялась меня скомпрометировать, я правильно понял?
— Правильно.
— Что, ты уже не боишься меня скомпрометировать?
— Боюсь. Но видишь ли… Видишь ли…
— Что — «видишь ли»?
Посмотрела в упор. Он понял: от ее взгляда у него кружится голова.
— Видишь ли, Юра… Просто я поняла… Поняла, что не могу без тебя.
— Да?
— Да. Особенно после того, что произошло за последние три дня. Точнее, за последние три ночи. У тебя какие-то вопросы?
— Нет… Просто никак не могу поверить, что ты американка.
— Тем не менее я американка.
— Подожди… Но у тебя же есть еще и русский паспорт? Где ты записана, как Алла Позднякова?
— Есть. Его сделал Глеб. Глеб, если его попросить, мог сделать любой паспорт. Даже паспорт острова Фиджи.
— Подожди… Сам-то Глеб — он знал, что ты американка?
— Нет.
— Ты ему не говорила?
— Нет. А зачем? Я просто хотела испытать несколько острых ощущений на исторической родине. И, как ты знаешь, испытала.
— Но Глеб… Тронула его за руку:
— Юра, подожди. Давай не будем больше трогать Глеба. Хорошо?
— Хорошо.
— То, что было с Глебом, — ушло. Покрылось забвением. И больше не повторится. Запомнишь эту мою просьбу?
— Запомню. Слушай — а где ты живешь в Америке?
— Ой… Что это ты вдруг?
— Просто интересно.
— Я живу под Нью-Йорком. В штате Нью-Джерси. Есть там такой городок Дюмон. Настоящее захолустье, зато близко Нью-Йорк. Там у меня квартира. Но иногда я живу у родителей в Вашингтоне.
— Они живут в Вашингтоне? — Да.
— Как зовут твою маму?
— Клавдия. Вообще-то Клавдия Васильевна, но в Америке отчеств не бывает.
— А отца?
— Джеймс. Джеймс Стюарт.
— Чем они занимаются, твои родители?
— Юра… Это настоящий допрос.
— Слушай, если тебе неприятно — не отвечай.
— Я сказала просто так.
— Я тебе могу рассказать все про своих родителей. Мой отец преподает гидравлику в Корабелке, в Петербурге, мама — администратор в доме отдыха. Просто чтоб ты знала.
— Ладно. Папа у меня конгрессмен. Член палаты представителей США. Мама, как и у тебя, домохозяйка.
— Черт… Член палаты представителей США. А я-то, идиот, хотел сделать тебе предложение.
— Предложение?
— Предложение выйти за меня замуж.
— Так делай это предложение. Чего ты медлишь?
— Считай, я его сделал. Ты согласна?
— Конечно, я согласна… Только знаешь, Юра… Знаешь, я давно мечтала об этой минуте… Мечтала, когда первый раз увидела тебя… Потом мечтала на яхте… Потом на крейсере… И знаешь, я верила, что это обязательно будет что-то такое… Такое… Торжественное, необычное…
— Я понял. Но я сейчас не могу предложить тебе ничего торжественного. Я просто торжественно делаю тебе предложение. Вот и все.
— Этого достаточно. — Улыбнулась. — Я сейчас улечу в Нью-Йорк. И вызову тебя, как говорят в России, повесткой по твоему адресу. На Третьей Владимирской улице. Ты прилетишь в Штаты, и мы поженимся. Хорошо?
— Ты еще спрашиваешь… Мне не верится, что я все это слышу.
— Ты это слышишь. Слушай, что, если я позвоню в компанию, которой поручила переправить «Алку» в Петербург, и скажу, чтобы они изменили пункт доставки? И отправили ее в Нью-Йорк, на имя моих родителей? Ты не против?
— Как я могу быть против… Улыбнулась:
— Знаешь, — давай посмотрим, когда ближайший самолет в Нью-Йорк?
— Давай.
Когда они подошли к таблице с расписанием вылетов, он не поверил своим глазам. Самолет в Нью-Йорк вылетал через двадцать пять минут, уже началась посадка.
Он не успел опомниться, как Алла взяла билеты и прошла контроль. Подумал: он даже не успел поцеловать ее. Обернувшись, она махнула ему рукой — и исчезла в проходе к туннелю.
Звук реактивных двигателей «Боинга», к которому за четыре часа лета, с момента, когда они вылетели из Маската, он уже привык, не шел ни в какое сравнение ни с сотрясающим корпус крейсера грохотом главной машины, ни со стуком движка яхты. Эти звуки, и грохот главной машины, и стук движка, постоянно напоминали об опасности, звук же двигателей «Боинга» был звуком комфорта. Комфорта, от которого за последний месяц он напрочь отвык.
Слева от него, у иллюминатора, откинувшись в кресле, дремал Гущин. Полковник в течение всего полета находился в состоянии полусна, а когда выходил из этого состояния, всем видом старался показать, что не видит того, что происходит с Седовым.
Сидя у себя в кабинете, Гущин читал рапорт-докладную, поданную на имя начальника криптографического отдела Главморштаба старшим лейтенантом Лапиком. Эту докладную ему по его запросу только что прислали по факсу.
Напротив сидел вернувшийся из Главморштаба Дерябко. Посмотрев на него, Гущин спросил:
— Проездные документы Лапика видел?
— Видел железнодорожный билет на поезд Тегеран — Москва. С ним все в порядке.
— Насчет проводников, которых он описывает, выяснял?
— Выяснял. Такие проводники есть, именно в этом, двенадцатом вагоне.
Хмыкнув, Гущин продолжил чтение. Дочитав до конца, отложил поместившуюся на нескольких страницах докладную в сторону.
— Хоть убей, не пойму, кто бы это мог быть.
— Вы имеете в виду, кто мог убить Лашкова?
— Повторяю себе, повторяю, повторяю: убил его кто-то свой. Тот, кому Лашков абсолютно доверял. А вдруг его убил совершенно посторонний человек? Вдруг?
— Такого не может быть, Виктор Александрович… И мы будем проверять всех своих.
— Саша… Мы уже всех своих проверили. Всех.
— Проверим снова.
— Но кто же из своих, Саша? Кто?
— У вас нет никаких подозрений?
— Есть. Есть несколько неясных подозрений. Но нет ничего, что свидетельствовало бы, что кто-то из наших людей мог вот так, ни с того ни с сего, прийти вечером в квартиру Лашкова и выстрелить ему в затылок из «Макарова». Ничего, понимаешь?
— Будем проверять по второму кругу.
— Черт… Ну что ты затвердил — «по второму кругу, по второму кругу…». Вообще-то, по идее, Лапик на роль убийцы Лашкова подходит идеально.
— При одном условии: если Лашков был «кротом» и Лапик поддерживал с ним отношения только из-за этого. Никаких других доказательств, что Лапик и Лашков поддерживали дружеские отношения все эти восемь лет, один будучи на флоте, а другой в ГРУ, у нас нет.
— Я почти убежден, что Лашков мог быть «кротом».
— Виктор Александрович… Может, я говорю скучные вещи. Да, и Лашков мог быть «кротом», и Лапик мог быть убийцей Лашкова. Но выяснить это мы уже никогда не сможем.
— Исключая алиби Лапика. Знаешь, что меня особо занимает?
— Что?
— Его байка про личный пистолет системы «Макаров», который у него якобы украли в самолете. Он пишет, что этот пистолет у него украл пилот самолета метеослужбы по имени Эрген. Ты ведь сам видел, что представляет собой Чахбехар. Это крохотный городишко. Думаю, найти в нем Эргена, являющегося пилотом самолета метеослужбы, не так трудно.
— Может быть, при условии, если Лапик назвал реальное имя. Но Лапику ничего не стоило написать в докладной любое имя, от фонаря. Никаких претензий в этом случае ему никто бы предъявить не смог, поскольку он тут же сказал бы, что пилот просто его обманул, назвавшись Эргеном.
— Правильно. И все же надо попробовать. Всю эту белиберду с пистолетом Лапик мог наворотить, чтобы отвести от себя даже тень подозрения. И если такого пистолета у этого Эргена не окажется… И он вообще не будет знать ничего ни о каком Лапике…
— Виктор Александрович… А если он скажет, что ничего не знает, как мы докажем, что он знает?
— Понимаю, Саша, что все мои умозаключения построены на песке. Но мы вынуждены хвататься за соломинку. Вот что — мы с тобой вроде бы сейчас имеем как бы большой блат у иранцев?
— Блат в каком смысле?
— В том, что мы можем позвонить какому-нибудь крупному чину в комиссию, которая сейчас принимает крейсер? И сказать — «так и так, мы сдаем вам крейсер, а вы сделайте ответную услугу. Поговорите с полицией Чахбехара, пусть поможет найти пистолет системы „Макаров“, который украли, у нашего офицера». Если этот Эрген реально существует в природе, пусть проведут у него на квартире обыск. Внезапный обыск. А пбтом обыщут самолет. В конце концов, пусть допросят его.
— Да? — Дерябко помолчал. — Вы так считаете?
— Да, я так считаю. Паламарчук ведь еще на крейсере?
— На крейсере.
— Свяжись с ним, причем немедленно. И объясни ситуацию. Разжуй все, от и до, понял? В докладной Лапика все чисто, нет ни одного уязвимого места. И если вдруг такое место появится, мы с тобой сможем подумать, как его прижать. Ты понял?
— Отлично понял, Виктор Александрович. Иду к себе и немедленно связываюсь с Паламарчуком.
Свернув у знакомого поворота, ведущего к дворцу у берега моря, Рустамбек остановил «Ауди» у ворот. Старший охранник, как всегда, сначала позвонил хозяину и лишь затем, коротко переговорив, нажал кнопку.
После того как ворота раздвинулись и машина Рустамбека на секунду остановилась на площадке у въезда, охранник сказал почтительно:
— С приездом, господин Рустамбек. Хозяин ждет вас. Он на обычном месте.
Проведя машину через розарий и парк к дворцу, Рустамбек вышел. Миновав холл, сразу же направился к аквариуму.
При его появлении Талаяти, сидевший в излюбленном месте у аквариума, покачал над головой поднятой ладонью — что, как знал Рустамбек, было высшим знаком расположения. Рустамбек поклонился:
— Салам алейкум, хозяин.
— Алейкум ассалам, дорогой Рустамбек. Рад вас видеть. Вы единственный, если не считать рыб, кто развеивает мою скуку.
— Думаю, хозяин, я на почетном втором месте. После рыб.
— Ладно, ладно вам, Рустамбек. Садитесь.
Рустамбек сел. Хмыкнув, Талаяти снова повернул шезлонг к аквариуму. Вечерело, и рыбы за стеклом, медленно скользя в слабой подсветке, действительно представляли собой волшебное зрелище.
Зная манеру Талаяти без всякого на то повода прерывать разговор и вести себя так, будто беседы и не было, Рустамбек молчал.
Наконец, не оборачиваясь, Талаяти сказал:
— Рустамбек, я обдумал предложение этого русского.
— Обдумали?
— Да. Как его зовут, я забыл?
— Хозяин, его зовут Владимир Лапик, но это неважно.
— Может быть. Но знаешь, что я подумал?
— Что, хозяин?
— Мне предложения этого русского, именно в той трактовке, в какой я услышал их от тебя, кажутся, скажем так, не пустой игрой слов.
— Рад слышать это, хозяин.
— Да. Поэтому, думаю, ты можешь начинать делать первые шаги.
— Будет исполнено, хозяин.
— Кажется, это ты сказал — миллиард долларов, который мы потеряли, не пропал даром? Мы потеряли вооружение, но приобрели часть русского истеблишмента?
— Уже не помню, хозяин. Не имеет значения, кто это сказал. Но думаю, так оно и есть.
— Я тоже думаю, что это так и есть. Хорошо. Значит, с этим мы решили.
— Да, хозяин, решили.
— Особенно мне понравилась остроумная мысль этого русского насчет Балбоча. Помнишь?
— Прекрасно помню, хозяин.
— Я буду счастлив, если нам удастся провести этого шакала. При этом еще вытянув из него деньги.
— Думаю, вы правы, хозяин.
— Видишь этого ската? Посмотри, посмотри, как он шевелит мантией…
— Потрясающий скат. Настоящее произведение искусства.
— А этот катран? Нет, ты посмотри… В каждом его движении — осмысленность… Ты видишь?
— Конечно. Я бы сравнил его с молнией, в которой воплощена мудрость веков…
— Хорошо сказано, Рустамбек… Ты прав, мудрость веков… Но давай помолчим… Посидим и помолчим…
Рустамбек знал, что именно в этот момент, сейчас, ему нужно сделать два очень важных звонка. Каждый из этих звонков мог стоить сто тысяч долларов. Но, подавив вздох, он откинулся в шезлонге. Самым важным сейчас было не потерять или выиграть двести тысяч долларов, а вспомнить все хвалебные эпитеты, которые он еще не употреблял в отношении рыб.
Сняв трубку зажужжавшего на столе телефона, Гущин сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66