На него не обращади внимания, только старались не задеть, чтобы не изменить позы. Один из сыщиков внимательно обследовал открытый сейф, показывал фотографу, что запечатлеть на пленке, подставлял под об»ектив какие-то папки, бумаги.
В коридоре осматривали дверь черного выхода — по моему, единственный путь для преступника, решившего проникнуть к Вартаньяну, в противном случае я засек бы его в вестибюле… Если, конечно, преступление не совершил один из работников Росбетона. Тот же Тимофеич.
Правильно работают ребята, профессионально, никаких претензий — я действовал бы точно так. Помню, пришлось расследовать убийство одного директора ресторана — приблизительно такая же «схема» — тогда я обратил внимание на приоткрытую дверь, ведущую на лестницу в подвал. Она, эта дверь, и стала основой следственной версии, которая привела нас к преступникам.
Воспоминания садистки щипали мое сознание, оставляя на нем синяки и кровоподтеки. Я старался изгнать из памяти картинки прошлого, но они настырно высвечивались, ехидно подмигивали.
— Ну, что, отставной сыщик, займемся делом, — сухо предложил Ромин, которого, похоже, обидел мой отказ воспользоваться предложенной помощью. — Перечисли, пожалуйста, имена и должности людей, которые поднимались на лифте, начиная с шести вечера.
Молодец, парень, сразу взял быка за рога! Перечень посетителей — некая исходная точка для постройки версий убийства. И все же лично я начал бы с другого: кому выгодно, кто заинтересован? Что было в сейфе?
Будто обожгла выпрыгнувшая в памяти фраза Сурена. Что-то о ремонте кассы, из-за которого наличность перегрузили в его сейф… Ничего страшного, ребятишки и к этому придут, никуда не денутся, мне, замаранному взяткой, отставному сыщику лучше помалкивать в тряпочку. За исключением, естественно, ответов на поставленные вопросы.
И я принялся подробно перечислять посетителей верхних этажей. Бизнесмен Богомол, двое работяг, мастер отдела технического контроля, мастер ночной смены… Славка фиксировал показания свидетеля в своем блокноте. Не торопил меня и не выуживал комментариев. Понимал — имеет дело не с рядовым свидетелем, которого нужно направлять наводящими вопросами, поощрять доброжелательными улыбочками.
— Что ещё можешь добавить?
Много, очень много, дружище, но нет особого желания. Застряла в горле обида, не дает рассказать о перчатках Листика, о ноже-тесаке, которым резал сало Тимофеич, о невесть где пропадавшей Светлане. Обида не на Ромина — на свою нескладную судьбину, превратившую сотрудника уголовки в затрапезного сторожа Росбетона.
— Понятно, не хочешь, — разочарованно прокомментировал мое упорное молчание сыщик. — А зря. Здорово помог бы следствию… Хотя бы подскажи возможные версии убийства… Не упрямься, Костя, не мсти за прошлое. В твоих несчастьях повинен не уголовный розыск и не его сотрудники, а бандиты, которых ты невольно выгораживаешь…
— Не тереби за нервы, Славка — все я понимаю. Подумать нужно. Сам знаешь, в нашем деле не след торопиться не только с выводами, но и с версиями… Завтра позвоню — встретимся…
Ромин согласился, мне почудилось — с радостью и надеждой. Знал, я на ветер слов не бросаю, если пообещал подумать, значит, имею определенные подозрения, которые выложу только тогда, когда буду в них абсолютно уверен. И не раньше.
Милиция покинула здание около двух часов ночи. Уехала, прихватив с собой труп Вартаньяна, бумаги с его стола и из открытого сейфа, мои свидетельские показания. А я засел в своей конторке, положив на стол чистый лист бумаги. Будто возвратился на службу в угрозыск и начал анализировать известные мне факты.
Итак, что произошло между шестью и десятью часами вечера?
Вартаньян приказал никого к нему не пускать, но после краткой телефонной беседы с Листиком — разрешил. Аптечный бизнесмен провел в кабинете главного экономиста два с половиной часа. Вышел из лифта в перчатках, в вестибюле перед тем, как покинуть помещение, снял их и бережно положил в карман плаща.
Завтра же нужно попросить у Тимофеича его нож-тесак. Скажем, порезать хлеб и колбасу. Если его не окажется — потерял, мол, сам переживаю, а вот где — не могу сказать — фигура бетонщика-арматурщика выйдет на первый план. Слишком уж легко работяги согласились подняться на начальственный этаж.
Даму в прозрачной косынке, наброшенной на причудливую прическу, я сразу же вычеркнул из списка подозреваемых — даже самая физически сильная женщина не может загнать тесак по рукоятку, силенок не хватит.
Мастер вечерней смены? Как подсобная версия, пригодится, но на убийцу он не тянет. Слабый, щуплый и до предела наивный. Такие верят сказочкам о том, что детей находят в капусте, а Боженька укоризненно качает головой, сидя верхом на облаке.
Подозреваемые все. Если не считать, конечно, крепко спящую Светлану, которую даже настойчивые телефонные гудки, якобы, не разбудили, а вот повторный, короткий в десять вечера, буквально выдернул из крепкого сна.
Я, конечно, не собираюсь говорить Ромину о подозрениях в отношении Светки, противно это и недостойно настоящего мужика. К тому же, как и у мастера ОТК, сил у подружки кот наплакал. Оставлю непонятное её поведение, как говорится, для внутреннего пользования…
Промаявшись до шести утра, я встретил дневного сторожа далеко не доброжелательным урчанием голодного зверя. Не терпелось поглядеть в невинные глазки бесценной моей подружки, послушать такой же невинный лепет, сопоставить одно с другим и решить: врет или говорит чистейшую правду.
Домой летел птицей, соскучившейся по родному гнезду. С небольшой поправкой — «гнездо» не мое, принадлежит Светлане, оставленную мне родителями комнату в коммуналке сдаю каким-то торгашам, приехавшим с Кавказа.
Кимовск — небольшой городок, разрубленный на две части речкой, летом напоминающей ручей, в половодье — могучий поток. Одна его часть, та, которая побольше, сохранила патриархальные черты далекого прошлого: приземистые, вросшие в землю, домишки, кривые улочки, заросшие бурьяном пустыри. Вторая — многоэтажные дома, асфальт, скверы и парки, Дом культуры, кинотеатр.
Росбетон располагается на окраине одноэтажного Кимовска, Светлана занимает двухкомнатную квартиру на пятом этаже девятиэтажной башни в цивилизованной половине города. Моя комнатенка — в доме барачного типа в старой части, именуемой «заречной».
Без десяти семь я уже маялся возле закрытых дверей лифта. Вызов упорно не срабатывал — то ли неисправен, то ли на верхнем этаже пацаны в виде развлечения подсунули деревяшку. Пришлось плюнуть и использовать более надежный способ передвижения — пешком по лестнице. Вернее — бегом, ибо меня подгоняло нетерпеливое чувство исследователя, запланировавшего многообещающий эксперимент.
Многократные звонки оказались безрезультатными — не разбудили подружку. Пришлось воспользоваться ключами. Когда я, наконец, вошел в кваритру — сразу понял причину молчания: Светлана уже ушла…
Очередная странность! Обычно главный технолог покидает теплую постель никак не раньше половины восьмого. Покидает — не то слово: выпрыгивает, зябко поеживаясь, с недоумением поглядывая на уже отзвонивший будильник, наспех глотает горячий чай и бежит к лифту. Марафет, как правило, наводит в своем кабинете.
А сегодня умчалась раньше семи.
Никуда тебе от меня не укрыться, подумал я, расстилая постель, даже лучше, что задуманный «допрос» не состоялся — отдохну, как следует высплюсь — вечером достану Светке до самых потаенных уголков сознания.
Выспаться не пришлось. Не успел забраться под теплое одеяло — заработал телефон, самое мерзкое из всех изобретений человечества. Хрипел, взвизгивал минут пять, словно твердил: бери трубку, идиот, все равно не отстану.
Пришлось подчиниться.
— Константин Сергеевич, вас беспокоят из Росбетона…
Девушка могла бы не представляться — с первых слов узнал кокетливую, как все секретарши, охранительницу служебного покоя генерального директора. Злые языки утверждают: не только служебного, но и личного. Делит, якобы, несекретарские свои услуги между генеральным директором и его заместителем по экономике и реализации.
— Слушаю, Катенька.
— Смотри-ка, сразу узнали, — удивилась секретарша. — Шеф срочно вызывает…
— Но я только-что сменился с дежурства, всю ночь пришлось не спать…
— Знаю, Константин Сергеевич, все знаю… Какой ужас! Бедный Сурен Иванович. Не представляю, как переживет трагедию Ниночка…
— Какая Ниночка? — не понял я. — Любовница, что ли? Какая по счету?
Ехидство у человека стоит на втором месте после подлости. Знаю же, отлично знаю жену покойного, не раз она навещала мужа, когда тот задерживался в своем кабинете. И не потому, что так уж беспокоилась о состоянии его здоровья — гнала женщину ревность к многочисленным и, как правило, удачливым любовным похождениям супруга.
— Как вам не стыдно, Константин Сергеевич, — потревоженной медведицей гневно заворчала Катенька. — Разве можно так говорить о покойном — грех это незамолимый…
Удивительно, все вокруг стали такими богобоязненными, что диву даешься. Прежде чем воткнуть нож в спину другому, набожно перекрестятся, нажимая кнопку радиовзрывного устройства, сотворят молитву, посылая пули в грудь и в голову заказной жертве вспомнят цитату из Библии или из Корана. Нисколько не удивлюсь, узнав, что киллеры просят у священников отпущение грехов, получив же его, снова отправляются на «дело».
Фальшь, когда-то осужденная, загнанная в подполье, выползла на свет Божий, распустила во все стороны ядовитые корешки и ветви. Забралась в редакции газет и на телевидение, опутала депутатов парламента и министров правительства, дошагала до самого Президента. Что же говорить о простых людях, доотказа пропитанных лжеинформацией и лжеобещаниями…
Та же Катенька, для любовных забав с которой Вартаньян снял неподалеку от Росбетона однокомнатную «берложку» в старом, рубленном доме, обвиняет меня в «незамолимом грехе». Не исключено, что этой же квартирой в тех же целях пользуется и Пантелеймонов.
— Ладно, минут через сорок буду, — невежливо прервал я сердитые воспитательные фразы девушки. — Передай генеральному. Вот только посижу в туалете и — бегом.
Упоминание туалета вызвало новый взрыв эмоций, мне показалось, что даже трубка завибрировала под наэлектризованными волнами, исходящими изо рта потрясенной моей наглостью Катеньки. Подумать только, говорить девушке о туалете — мерзость какая!
Когда ровно через сорок минут я вошел в приемную генерального директора Росбетона, секретарша сидела, максимально выпрямившись, выпятив и без того немалую грудь, и смотрела в окно, будто ожидала известия от неземной цивилизации. На меня — ни малейшего внимания.
— Прибыл по вашему вызову, красавица! — браво доложил я, не желая портить отношений с нужным человеком. — Надеюсь, Вацлав Егорович на месте?
Снисходительный кивок завитой головкой, театральный жест ручкой в сторону оббитой коричневым дермантином двери. Реакции отработаны многомесячной практикой, опробованы почти на всех сотрудниках Росбетона.
Я, подавив приступ раздражения, прошел в кабинет генерального директора.
Пантелеймонов — крепкий пятидесятилетный мужчина со спортивной фигурой и проницательными серыми глазами, как любят выражаться работяги, помесь быка и велосипеда. От первого он унаследовал упрямство и силу, у второго — маневремнность и надежность. Дед генерального — поляк, бабка — француженка, отец — украинец, мать — русская. Короче, столько намешано в нем разной крови — любой генетик запутается.
Эмоциональный, подвижный, Пантелеймонов терпеть не может сидеть за столом — всегда в движении: то — по кабинету, то — по цехам и отделам предприятия, то — просто по этажам и коридорам.
Вот и сейчас рабочее место директора пустует. Бегает Вацлав Егорович между широченным окном и книжным шкафом. Будто тренируется в беге на короткие дистанции, готовится к соревнованиям, как Лужков к футбольному матчу между командами московской мэрии и российского правительства.
— Слушаю вас, — доложился я, нагло присаживаясь к приставному столику. — Вызывали?
Истоки редкого для меня раздражения понятны: бессонная ночь, убийство Вартаньяна, напряженный диалог с Листиком. Нервы, как утверждают знающие люди, бывает даже лопаются от перенапряжения, а у меня если и не лопнули, то потеряли, похоже, присущую им эластичность.
— Присаживайтесь, — не останавливаясь и не обращая внимание на то, что я уселся без приглашения, пробурчал генеральный. — Прежде всего, хочу послушать все, что вам известно. Имею в виду ночную трагедию… Правда, мне уже позвонили из уголовного розыска капитан… как его, — он подбежал к книжному шкафу, провел тонкими пальцами по корешкам томов «Большой Советской энциклопедии», будто там закодирована забытая фамилия сыщика, — ах, да, некий Ромин, но он — чужой для Росбетона человек, вы — близкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41