эти паскудные шуточки, эти липкие словечки… С этим нельзя было жить. Нейгал был прав, лучше бы он сам застрелил Дика…
Он переполз на мат и лег вниз лицом. Не хотел видеть свое опоганенное тело. Почему он не урод, не мутант, не больной новобалийской проказой? Почему его не обожгло и не покалечило, как Вальдера? Что угодно было бы лучше — любая болезнь, любое уродство, любая пытка… А ведь Моро будет делать это с ним сколько захочет и как захочет — и он даже не сможет сопротивляться. Вот гадство…
Прошло несколько минут — и жалость к себе уступила место ярости. Вокруг него, под ним и над ним за этими стенами находились люди, тысячи людей — и никому не было никакого дела до него, до его боли и унижения. Это был Вавилон, а он был чужак, то есть — вне их законов; его боль ничего не значила. Как и тогда, семь лет назад, его растоптали просто походя, не замечая. Один лишь человек встал на его защиту — и этого человека, заслуженного ветерана, героя войны — тоже растоптали. Если бы сейчас перед Диком появился дьявол и предложил бы ему в обмен на душу превратить его тело в смертельную отраву, которая растеклась бы по воздуху, проникая в каждый дом, убивая равно богатых и бедных, хозяев и рабов, родителей и детей — Дик согласился бы, не раздумывая. В конце концов, Рива на Сунасаки тоже уничтожали всех поголовно — значит, и возмездие должно быть таким же. Око за око. Они не должны существовать. Они — Рива. Моро — псих, больной на всю голову, это ясно теперь. А Рива дали этому психу полномочия убивать кого хочет и делать с пленными что хочет…
Ярость клокотала в нем — но потешать гадов катанием по полу и битьем головой о стену Дик не стал, он прикусил руку и сдерживал дрожь во всем теле — в конце концов эта борьба с собственными чувствами утомила его так, что он забылся сном.
Сон был не лучше реальности: Дик блуждал какими-то закопченными коридорами, тыкаясь в комнату за комнатой, но даже трупов не находя — аж пока не узнал в этом горелом остове здания манор Нейгала. Тут он понял, кому принадлежал голос, сказавший «это всего лишь очередная боль» и понял, где искать старика.
Нейгал так и стоял там, где умер — и его черная фигура была теперь нестрашной, потому что «крылья феникса» сгорели начисто. Снег огромными хлопьями влетал на галерею — и таял на горячих камнях и на неподвижной черной статуе.
Дик сделал к ней шаг и хотел приподнять забрало шлема, но услышал:
«Не надо».
Тогда он просто остановился, уронив руки.
«Ты неправильно сражаешься, сынок. Ты защищаешь то, что защищать поздно».
Горечь захлестнула Дика. Неужели Нейгал велит сдаваться?
«Ты — маленький и неопытный. Прости старика, но это правда. В открытом бою ты не выстоишь, и он это знает, подлец этакий. Чем больше ты будешь бороться в открытую, тем быстрее он тебя сломает».
Что же делать, подумал Дик.
«То же, что и люди Маэды. Партизанить. Партизаны не отстаивают городов, они уходят в пустошь, рассеиваются по островам, ныряют под воду, зарываются в землю. Сдай ему город, сынок. Сдай тело, не цепляйся за него. В конце концов, это — не весь ты. Сдай ему тело, пусть думает, что сломал тебя».
Дик все еще не понимал, о чем речь. Сдать? Да Моро и так взял все, что хотел!
«Нет. Он же тебе сам все сказал, а ты был слишком занят своими чувствами, чтобы расслышать как следует. Потрахаться он бы легко себе нашел где угодно. Ему нравится ломать сопротивление, и чем крепче сопротивление, тем больше ему нравится ломать. Он будет оставлять тебе лазейки, о которых говорил — притворяться спящим, „забывать“ пластырь. А ты будешь драться за свое тело, терять силы и доставлять ему удовольствие. Нет, брось его, как партизаны оставили Курогава. Пусть оно вроде будет само по себе. А ты уйди глубоко внутрь, в подвал… И там жди своего часа».
Дик сжал зубы. Ну вот, теперь и Нейгал говорит то же, что, издеваясь, говорил Моро!
«А ты как думаешь, зачем он говорил это тебе? Он не лгал и не издевался — он хочет втащить тебя в войну, в поединок воли — и он думает, что ты его проиграешь, потому что у тебя меньше сил, тебе почти не на чем держаться. А знаешь, почему он так точно угадал все твое сердце? Пошевели мозгами! Он не бес и мыслей не читает. Что же остается?»
Дик не мог думать. Он слишком устал. Он хотел хоть толику жалости…
«Сынок, я тебя жалею, как могу — то есть, делаю, что могу. А я сейчас мало что могу, слишком мне больно. Умри, но победи его, вот и все, что я тебе могу сказать».
Дик застонал и проснулся — впервые в жизни желая не просыпаться после такого сна, чувствуя себя более потерянным и разбитым, чем в кошмаре. Вопрос мертвого Нейгала все еще звучал в ушах: «Он не бес и мыслей не читает — что же остается?» Только одно. Он все это знает, потому что с ним самим все это делали. Он сломался и думает, что Дик тоже сломается. Что система не дает сбоев. Дик еще не знал, что это за система, но если на входе — пилот Синдэна, а выходе получается такой продукт, как Моро… Да, Нейгал прав — «умри, но победи его». Умереть — это единственный способ оставить Моро в дураках.
Но ему нельзя умирать. У него остались люди, ради которых нужно жить. Он не знает, что с леди Констанс, Бет, Джеком и лордом Гусом. Пока не узнает — умирать нельзя… Вот ведь ловушка. Нужно, позарез нужно умереть — и все же нельзя. Вот на этом его и будут держать. Будут ждать, что он станет дергаться и потеряет терпение. А значит… нужно похоронить все чувства. Больно, но нужно… Старик опять был прав — наверное, мертвым виднее — пора спрятаться, забраться в себя как можно глубже, чтобы не достали…
Завтра будет хуже, он знал это. Отныне и навсегда — завтра будет только хуже.
И он оказался прав.
Выполнять ката по указке Моро он не хотел (теперь он вообще старался как можно реже вспоминать, что у него есть тело — даже оружие нельзя брать, если оно замазано в дерьме), поэтому пришедший утром (или вечером? чёрт знает…) седой медтех сначала велел морлоку несколько раз ткнуть Дика стрекалом, а потом нацепить на него рабский обруч. И под обручем Дик выжал из себя все, что в нем было, сначала выполняя ката, а потом — стоя в стойке и напрягая по приказу медтеха те или другие мускулы — в то время как морлок колотил его по этим мышцам руками и ногами. Дик знал, что так набивается «мускульный доспех», он сотни раз видел, как десантники Синдэна отрабатывают это в парах, но подручные Моро и это превратили в унизительное мучительство, словно целью задались отравить ему все, что в его жизни было. Когда же гнусную штуковину сняли — он просто упал и лежал пластом. Каждый мускул сводило. Дик не мог даже добраться до своего лежбища, валялся на полу — и тут вошел Моро.
Что бы там ни сказал ему во сне Нейгал, что бы там Дик ни решил себе — а у него все равно пошел холод по спине, когда Моро склонился над ним. Одно дело — решить, а другое — снова оказаться под ногами у этого извращенца, беспомощным и голым. Неужели этот гад сделает свое поганое дело сейчас, когда у него все болит?
Моро снова прилепил ему на бедро пластырь — и через минуту-другую Дик почувствовал, как его мышцы превращаются в бесформенное желе, неспособное ни на что — и не перестающее при этом болеть. Моро перенес его на лежанку, а потом принялся разминать и массировать каждый издерганный мускул, начиная с ног. Пальцы у него были сильные и опытные, боль сначала нарастала, как по дуге — а потом уходила, в расслабленное тело вливалась жизнь. Никаких мерзостей он себе не позволил, ни слова не сказал. Дик не знал, что и думать — кроме того, что у Моро точно или в голове не хватает чипов, или вставлены лишние. Он извелся от внутреннего напряжения — а Моро не торопился никуда, просто разминал его, как тренер атлета. Тогда Дик закрыл глаза и попробовал представить себе, что это делает Бет. Конечно, потребовалось неслабое усилие воображения — откуда бы у Бет взялось столько силы в пальцах? Но Моро облегчал задачу тем, что не говорил ни слова, и Дик сумел забыться. Только когда массаж прекратился, он снова вспомнил, где он и что с ним, и опять внутренне застыл — что-то сейчас начнется? Но секунды шли — а ничего не начиналось. Дик приоткрыл глаза и посмотрел сквозь ресницы. Моро не было. Он бесшумно выскользнул из комнаты, и Дик поневоле почувствовал к нему что-то вроде благодарности.
В последующие дни, слившиеся в один нескончаемый тягомотный ужас, он понял бы, как работает этот нехитрый механизм, если бы ему дали время подумать. Но времени не давали. Приходили медтех с морлоком или морлок в одиночку — и вываливали на пленника точно дозированную дозу издевательств над телом и душой. «Тренировки» продолжались все так же, но дополнительные мелкие примучивания были более разнообразными — то его заставляли под шлемом висеть, зацепившись пальцами за трубу водопровода, проложенную под самым потолком, куда его подкидывал морлок — и он висел так, пока не приходил Моро, не снимал его и не относил к лежанке на руках. То ему, после очередной «набивки», сковали за спиной руки и заклеили глаза — и пришлось есть, как собаке, чесаться об стены и опять-таки ждать, пока придет Моро. Один раз ему, так же скованному и ослепленному, в еду подкинули какую-то ягоду — ее горькая, вязкая мякоть облепила рот и не вымывалась и не выплевывалась. Он метался между душем и унитазом, то полоща рот, то выворачиваясь наизнанку, не меньше часа — спасителем явился тот же Моро, накормив его с рук его каким-то кислым водянистым растением, после чего гадость отслоилась от языка и нёба, и благополучно выплюнулась… Дик перестал гадать, что это будет в очередной раз — седой медтех не повторялся. Юноша просто учился отстраняться от страдания, не связывать с ними никаких чувств, мучиться равнодушно — если можно так сказать. Больше он не пытался сдерживать крики или стоны, поднимая рваный флаг гордости. Партизаны не ходят в атаку под знаменем, они ползут по грязи и мажут лица черным, они делают подкопы и ставят мины, они часами лежат, зарывшись в кучу мусора и ждут благоприятной возможности пустить во вражеского офицера снайперскую пулю — а потом снова на несколько часов переполоха стать кучей мусора. Они действуют в темноте и не брезгуют ничем — Дик перестал брезговать теми возможностями для отдыха, которые предоставлял ему Моро. Партизаны не стремятся завладеть полем — если противник сильнее, просто рассредоточиваются и бегут — и Дик как бы рассредоточился. Он больше не напрягался, когда синоби приходил размассировать его, накормить или заняться любовью — он старался даже чем-то помочь, чтобы все закончилось как можно быстрее и можно было заснуть — ведь недосыпал он постоянно. Та часть его сознания, которая скрывалась глубоко, прекрасно понимала, что происходит: Моро приучил его ждать своего прихода и радоваться ему. От медтеха, а главное — от морлока, исходили только мучения, с Моро же всегда было связано только приятное — избавление от боли, отдых, еда, мытье с душистыми пенками, массаж, сон… секс…
Дик запретил себе терзаться тем, что этот секс ему приятен — борьба с самим собой отнимала слишком много душевных сил. Первый раз он всего лишь проиграл бой извращенцу. Но второй раз оказалось труднее пережить — ему подсыпали в еду какой-то другой гадости, от которой все сделалось ярким и цветным, а между самыми нежными местами и мозгом словно провели прямую кабельную линию с пропускной способностью восемь терабайт в секунду. Моро порезвился от души.
С того момента Дик приложил все усилия к тому, чтобы разделиться. Глубоко-глубоко внутри у него был штаб. Там он разрабатывал планы и изучал тактику противника. Там же он прятал того себя, которого хотел себя сберечь до близкого дня своей смерти. Там была отрядная казна и сокровищница — все самые дорогие воспоминания и образы. Те редкие минуты, которые у него оставались для отдыха, он старался проводить там, в подполье.
У него была разведка — ребята храбрые, простые и начисто лишенные всякой гордости. Именно они имели дело и с Моро, и с медтехом-мучителем. Им было можно ударяться в эмоции. Они собирали информацию и передавали врагу все, что разрешал передавать штаб. Они же имели дело с глупым и трусливым коллаборационистом — телом. Они постоянно находились с ним в контакте, и они же в нужный момент должны были сделать так, чтобы этот коллаборационист подчинился командам из штаба.
Моро если не знал о штабе, то подозревал о нем. У него вошло в привычку после секса валяться, держа голову невольника на своей груди, и вести длинные речи. Дик старался не засыпать и слушать — это была информация. Конечно, Моро сдавал только то, что хотел сдать, но делом разведки было спокойно слушать, зерна от плевел отделял штаб.
— Ты быстро научился, — сказал однажды Моро, играя его волосами (он любил это делать). — Поначалу я думал, что ты притворяешься, мой капитан, но со временем убедился в обратном. Видишь ли, Дик, мы с тобой разыгрываем очень древнюю партию, она длится с тех времен, когда люди научились мучить друг друга, конца ей не видно, и все основные ходы изучены и записаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Он переполз на мат и лег вниз лицом. Не хотел видеть свое опоганенное тело. Почему он не урод, не мутант, не больной новобалийской проказой? Почему его не обожгло и не покалечило, как Вальдера? Что угодно было бы лучше — любая болезнь, любое уродство, любая пытка… А ведь Моро будет делать это с ним сколько захочет и как захочет — и он даже не сможет сопротивляться. Вот гадство…
Прошло несколько минут — и жалость к себе уступила место ярости. Вокруг него, под ним и над ним за этими стенами находились люди, тысячи людей — и никому не было никакого дела до него, до его боли и унижения. Это был Вавилон, а он был чужак, то есть — вне их законов; его боль ничего не значила. Как и тогда, семь лет назад, его растоптали просто походя, не замечая. Один лишь человек встал на его защиту — и этого человека, заслуженного ветерана, героя войны — тоже растоптали. Если бы сейчас перед Диком появился дьявол и предложил бы ему в обмен на душу превратить его тело в смертельную отраву, которая растеклась бы по воздуху, проникая в каждый дом, убивая равно богатых и бедных, хозяев и рабов, родителей и детей — Дик согласился бы, не раздумывая. В конце концов, Рива на Сунасаки тоже уничтожали всех поголовно — значит, и возмездие должно быть таким же. Око за око. Они не должны существовать. Они — Рива. Моро — псих, больной на всю голову, это ясно теперь. А Рива дали этому психу полномочия убивать кого хочет и делать с пленными что хочет…
Ярость клокотала в нем — но потешать гадов катанием по полу и битьем головой о стену Дик не стал, он прикусил руку и сдерживал дрожь во всем теле — в конце концов эта борьба с собственными чувствами утомила его так, что он забылся сном.
Сон был не лучше реальности: Дик блуждал какими-то закопченными коридорами, тыкаясь в комнату за комнатой, но даже трупов не находя — аж пока не узнал в этом горелом остове здания манор Нейгала. Тут он понял, кому принадлежал голос, сказавший «это всего лишь очередная боль» и понял, где искать старика.
Нейгал так и стоял там, где умер — и его черная фигура была теперь нестрашной, потому что «крылья феникса» сгорели начисто. Снег огромными хлопьями влетал на галерею — и таял на горячих камнях и на неподвижной черной статуе.
Дик сделал к ней шаг и хотел приподнять забрало шлема, но услышал:
«Не надо».
Тогда он просто остановился, уронив руки.
«Ты неправильно сражаешься, сынок. Ты защищаешь то, что защищать поздно».
Горечь захлестнула Дика. Неужели Нейгал велит сдаваться?
«Ты — маленький и неопытный. Прости старика, но это правда. В открытом бою ты не выстоишь, и он это знает, подлец этакий. Чем больше ты будешь бороться в открытую, тем быстрее он тебя сломает».
Что же делать, подумал Дик.
«То же, что и люди Маэды. Партизанить. Партизаны не отстаивают городов, они уходят в пустошь, рассеиваются по островам, ныряют под воду, зарываются в землю. Сдай ему город, сынок. Сдай тело, не цепляйся за него. В конце концов, это — не весь ты. Сдай ему тело, пусть думает, что сломал тебя».
Дик все еще не понимал, о чем речь. Сдать? Да Моро и так взял все, что хотел!
«Нет. Он же тебе сам все сказал, а ты был слишком занят своими чувствами, чтобы расслышать как следует. Потрахаться он бы легко себе нашел где угодно. Ему нравится ломать сопротивление, и чем крепче сопротивление, тем больше ему нравится ломать. Он будет оставлять тебе лазейки, о которых говорил — притворяться спящим, „забывать“ пластырь. А ты будешь драться за свое тело, терять силы и доставлять ему удовольствие. Нет, брось его, как партизаны оставили Курогава. Пусть оно вроде будет само по себе. А ты уйди глубоко внутрь, в подвал… И там жди своего часа».
Дик сжал зубы. Ну вот, теперь и Нейгал говорит то же, что, издеваясь, говорил Моро!
«А ты как думаешь, зачем он говорил это тебе? Он не лгал и не издевался — он хочет втащить тебя в войну, в поединок воли — и он думает, что ты его проиграешь, потому что у тебя меньше сил, тебе почти не на чем держаться. А знаешь, почему он так точно угадал все твое сердце? Пошевели мозгами! Он не бес и мыслей не читает. Что же остается?»
Дик не мог думать. Он слишком устал. Он хотел хоть толику жалости…
«Сынок, я тебя жалею, как могу — то есть, делаю, что могу. А я сейчас мало что могу, слишком мне больно. Умри, но победи его, вот и все, что я тебе могу сказать».
Дик застонал и проснулся — впервые в жизни желая не просыпаться после такого сна, чувствуя себя более потерянным и разбитым, чем в кошмаре. Вопрос мертвого Нейгала все еще звучал в ушах: «Он не бес и мыслей не читает — что же остается?» Только одно. Он все это знает, потому что с ним самим все это делали. Он сломался и думает, что Дик тоже сломается. Что система не дает сбоев. Дик еще не знал, что это за система, но если на входе — пилот Синдэна, а выходе получается такой продукт, как Моро… Да, Нейгал прав — «умри, но победи его». Умереть — это единственный способ оставить Моро в дураках.
Но ему нельзя умирать. У него остались люди, ради которых нужно жить. Он не знает, что с леди Констанс, Бет, Джеком и лордом Гусом. Пока не узнает — умирать нельзя… Вот ведь ловушка. Нужно, позарез нужно умереть — и все же нельзя. Вот на этом его и будут держать. Будут ждать, что он станет дергаться и потеряет терпение. А значит… нужно похоронить все чувства. Больно, но нужно… Старик опять был прав — наверное, мертвым виднее — пора спрятаться, забраться в себя как можно глубже, чтобы не достали…
Завтра будет хуже, он знал это. Отныне и навсегда — завтра будет только хуже.
И он оказался прав.
Выполнять ката по указке Моро он не хотел (теперь он вообще старался как можно реже вспоминать, что у него есть тело — даже оружие нельзя брать, если оно замазано в дерьме), поэтому пришедший утром (или вечером? чёрт знает…) седой медтех сначала велел морлоку несколько раз ткнуть Дика стрекалом, а потом нацепить на него рабский обруч. И под обручем Дик выжал из себя все, что в нем было, сначала выполняя ката, а потом — стоя в стойке и напрягая по приказу медтеха те или другие мускулы — в то время как морлок колотил его по этим мышцам руками и ногами. Дик знал, что так набивается «мускульный доспех», он сотни раз видел, как десантники Синдэна отрабатывают это в парах, но подручные Моро и это превратили в унизительное мучительство, словно целью задались отравить ему все, что в его жизни было. Когда же гнусную штуковину сняли — он просто упал и лежал пластом. Каждый мускул сводило. Дик не мог даже добраться до своего лежбища, валялся на полу — и тут вошел Моро.
Что бы там ни сказал ему во сне Нейгал, что бы там Дик ни решил себе — а у него все равно пошел холод по спине, когда Моро склонился над ним. Одно дело — решить, а другое — снова оказаться под ногами у этого извращенца, беспомощным и голым. Неужели этот гад сделает свое поганое дело сейчас, когда у него все болит?
Моро снова прилепил ему на бедро пластырь — и через минуту-другую Дик почувствовал, как его мышцы превращаются в бесформенное желе, неспособное ни на что — и не перестающее при этом болеть. Моро перенес его на лежанку, а потом принялся разминать и массировать каждый издерганный мускул, начиная с ног. Пальцы у него были сильные и опытные, боль сначала нарастала, как по дуге — а потом уходила, в расслабленное тело вливалась жизнь. Никаких мерзостей он себе не позволил, ни слова не сказал. Дик не знал, что и думать — кроме того, что у Моро точно или в голове не хватает чипов, или вставлены лишние. Он извелся от внутреннего напряжения — а Моро не торопился никуда, просто разминал его, как тренер атлета. Тогда Дик закрыл глаза и попробовал представить себе, что это делает Бет. Конечно, потребовалось неслабое усилие воображения — откуда бы у Бет взялось столько силы в пальцах? Но Моро облегчал задачу тем, что не говорил ни слова, и Дик сумел забыться. Только когда массаж прекратился, он снова вспомнил, где он и что с ним, и опять внутренне застыл — что-то сейчас начнется? Но секунды шли — а ничего не начиналось. Дик приоткрыл глаза и посмотрел сквозь ресницы. Моро не было. Он бесшумно выскользнул из комнаты, и Дик поневоле почувствовал к нему что-то вроде благодарности.
В последующие дни, слившиеся в один нескончаемый тягомотный ужас, он понял бы, как работает этот нехитрый механизм, если бы ему дали время подумать. Но времени не давали. Приходили медтех с морлоком или морлок в одиночку — и вываливали на пленника точно дозированную дозу издевательств над телом и душой. «Тренировки» продолжались все так же, но дополнительные мелкие примучивания были более разнообразными — то его заставляли под шлемом висеть, зацепившись пальцами за трубу водопровода, проложенную под самым потолком, куда его подкидывал морлок — и он висел так, пока не приходил Моро, не снимал его и не относил к лежанке на руках. То ему, после очередной «набивки», сковали за спиной руки и заклеили глаза — и пришлось есть, как собаке, чесаться об стены и опять-таки ждать, пока придет Моро. Один раз ему, так же скованному и ослепленному, в еду подкинули какую-то ягоду — ее горькая, вязкая мякоть облепила рот и не вымывалась и не выплевывалась. Он метался между душем и унитазом, то полоща рот, то выворачиваясь наизнанку, не меньше часа — спасителем явился тот же Моро, накормив его с рук его каким-то кислым водянистым растением, после чего гадость отслоилась от языка и нёба, и благополучно выплюнулась… Дик перестал гадать, что это будет в очередной раз — седой медтех не повторялся. Юноша просто учился отстраняться от страдания, не связывать с ними никаких чувств, мучиться равнодушно — если можно так сказать. Больше он не пытался сдерживать крики или стоны, поднимая рваный флаг гордости. Партизаны не ходят в атаку под знаменем, они ползут по грязи и мажут лица черным, они делают подкопы и ставят мины, они часами лежат, зарывшись в кучу мусора и ждут благоприятной возможности пустить во вражеского офицера снайперскую пулю — а потом снова на несколько часов переполоха стать кучей мусора. Они действуют в темноте и не брезгуют ничем — Дик перестал брезговать теми возможностями для отдыха, которые предоставлял ему Моро. Партизаны не стремятся завладеть полем — если противник сильнее, просто рассредоточиваются и бегут — и Дик как бы рассредоточился. Он больше не напрягался, когда синоби приходил размассировать его, накормить или заняться любовью — он старался даже чем-то помочь, чтобы все закончилось как можно быстрее и можно было заснуть — ведь недосыпал он постоянно. Та часть его сознания, которая скрывалась глубоко, прекрасно понимала, что происходит: Моро приучил его ждать своего прихода и радоваться ему. От медтеха, а главное — от морлока, исходили только мучения, с Моро же всегда было связано только приятное — избавление от боли, отдых, еда, мытье с душистыми пенками, массаж, сон… секс…
Дик запретил себе терзаться тем, что этот секс ему приятен — борьба с самим собой отнимала слишком много душевных сил. Первый раз он всего лишь проиграл бой извращенцу. Но второй раз оказалось труднее пережить — ему подсыпали в еду какой-то другой гадости, от которой все сделалось ярким и цветным, а между самыми нежными местами и мозгом словно провели прямую кабельную линию с пропускной способностью восемь терабайт в секунду. Моро порезвился от души.
С того момента Дик приложил все усилия к тому, чтобы разделиться. Глубоко-глубоко внутри у него был штаб. Там он разрабатывал планы и изучал тактику противника. Там же он прятал того себя, которого хотел себя сберечь до близкого дня своей смерти. Там была отрядная казна и сокровищница — все самые дорогие воспоминания и образы. Те редкие минуты, которые у него оставались для отдыха, он старался проводить там, в подполье.
У него была разведка — ребята храбрые, простые и начисто лишенные всякой гордости. Именно они имели дело и с Моро, и с медтехом-мучителем. Им было можно ударяться в эмоции. Они собирали информацию и передавали врагу все, что разрешал передавать штаб. Они же имели дело с глупым и трусливым коллаборационистом — телом. Они постоянно находились с ним в контакте, и они же в нужный момент должны были сделать так, чтобы этот коллаборационист подчинился командам из штаба.
Моро если не знал о штабе, то подозревал о нем. У него вошло в привычку после секса валяться, держа голову невольника на своей груди, и вести длинные речи. Дик старался не засыпать и слушать — это была информация. Конечно, Моро сдавал только то, что хотел сдать, но делом разведки было спокойно слушать, зерна от плевел отделял штаб.
— Ты быстро научился, — сказал однажды Моро, играя его волосами (он любил это делать). — Поначалу я думал, что ты притворяешься, мой капитан, но со временем убедился в обратном. Видишь ли, Дик, мы с тобой разыгрываем очень древнюю партию, она длится с тех времен, когда люди научились мучить друг друга, конца ей не видно, и все основные ходы изучены и записаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127