Как только лодочник удостоверился, что все в порядке, он жестом подозвал меня к себе.
— Наш добрый священник хорошо знает свое дело. Что же касается тебя, пан рыцарь, ты умеешь отлично управлять лодкой, давненько мне не приходилось видеть ничего подобного. Надеюсь, ты примешь мои извинения за грубость.
— Не беспокойся. Нам всем пришлось лихо. Я принимаю твои извинения, пан лодочник.
— Конечно, пан Конрад. Я хочу выяснить, почему ты говоришь, что мы тянули вдвое сильнее, стоя в лодке, чем если бы стояли в воде.
— Были бы у меня карандаш и бумага…
— Что?
— Что-нибудь, чтобы я объяснил с помощью рисунка. Мы тянули не вдвое сильнее. Посмотри на это с точки зрения лодки. Мы тянули веревку, так ведь? И в то же время толкали лодку ногами. Ясно?
— Да.
— А еще вокруг камня была обвязана веревка, и она тоже тянула лодку.
— Значит, мы одновременно и тянули, и толкали лодку? То есть делали двойную работу?
— Нет, не совсем так. Когда мы тянули веревку, то сумели подтянуть лодку только на четверть сажени. Силу мы приложили большую, но расстояние преодолели меньшее.
— Значит, то на то и вышло.
— Не совсем. Некоторая часть силы утратилась при трении веревки о камень. Было бы лучше, если бы мы могли поставить на камень колесо.
— Ты хочешь сказать, что-то вроде лебедки?
Интересно, как же мог он, явно неглупый человек, знать о веревках и лебедках, но не иметь ни малейшего представления о механических преимуществах?
— Да, что-то вроде лебедки. Ты не будешь возражать, если я сниму свою одежду? Я просто окоченел.
— Делай, что пожелаешь, пан Конрад. — С его одежды вода стекала на дно лодки и замерзала там.
Я ничем не мог помочь ему, но было бы глупо самому оставаться в дискомфорте без какой-либо выгоды для других. Я взял рюкзак и вытащил оттуда свои кроссовки, легкие брюки, запасные носки и нижнее белье. Быстро переодевшись, я разложил мокрые вещи на мешках с зерном. Практически вся моя одежда была мокрой.
Я разобрал свое снаряжение. Легкий бинокль с двадцатипятикратным увеличением. Швейцарский офицерский нож. Маленький топорик. Хороший охотничий нож с одним лезвием в кожаных ножнах. Фляжка. Помятый котелок. Компас. Запас еды на несколько дней. Спальный мешок. Порванный рюкзак. Набор для шитья. Аптечка первой помощи. Огарок свечи. Несколько монет, которые, возможно, чего-то стоят. Несколько банкнот, которые, кажется, не стоят ничего. Разбитый фонарик я выкинул за борт. С этими вещами — единственным, что мне принадлежало в этом мире, — я должен был столкнуться лицом к лицу с жестоким тринадцатым веком.
Я разложил все это посушиться.
На дне рюкзака я обнаружил пакетики с идиотскими семенами. Рыжая обманщица! Казалось, это было много лет назад, а не позавчера.
ГЛАВА 4
После полудня плыть по реке становилось все интереснее и интереснее. Я радовался, что у руля опытные люди, и только благодаря им мы умело проходили камни и пороги.
Я забрался под свой спальный мешок — он все еще был мокрым — и рассматривал окружающую местность — довольно живописный ландшафт. Река Дунаец течет через Пенинские горы, и друг друга то и дело сменяли величественные пейзажи с белыми мраморными скалами, торчащими среди соснового леса, а временами попадались поляны, на которых овцы щипали траву.
На склоне горы с тремя вершинами возвышался замок. Я полез в рюкзак за биноклем.
— Это Пенинский замок! — закричал лодочник. — Пенинский замок!
Однажды я пошел на экскурсию по его развалинам. Сейчас же на башнях красовались «шутовские колпаки», а подвесной мост был цел и невредим. Здесь укрылся — то есть будет укрываться — король Болеслав Трусливый после того, как хан Батый разгромит его в битве при Хмельнике, и Польша окажется открытой для монгольских завоевателей. Это было — будет — весной 1241 года, через девять с половиной лет.
— Что это ты держишь перед глазами? — спросил Тадеуш.
— Бинокль. С его помощью предметы кажутся ближе. Вот, посмотри.
— Позже, пан Конрад. Сейчас я занят.
Он и вправду был занят, ведя перегруженную лодку через пороги и перекаты. Я с ужасом ждал своей очереди на веслах.
Уже в сумерках он, наконец, сказал:
— Самое худшее позади. До завтрашнего утра плыть будет легко. Святой отец, передай свое весло поэту. Пан Конрад, бери мое весло. Веди лодку посередине реки, и у тебя все получится.
Через полчаса было уже темно, мы тихо проплыли мимо замка Сац. В замке не горели огни, и мы не видели людей.
Я вновь оделся в теплые вещи — одежда немного подсохла и была лишь слегка влажной. А вот сидевший на носу лодки поэт все еще дрожал от холода. После купания в ледяной воде он не проронил ни слова, и я почувствовал к нему жалость. Я понял, что отнесся к нему предвзято. Никогда раньше мне не приходилось встречать бродячих поэтов, но такой тип людей мне знаком. Он был точно такой же, как представители «потерянного поколения», хобо, битники, хиппи и — кто там теперь сейчас? — кажется, панки. Приблизительно раз в десять лет они начинают говорить на еще более странном сленге, одеваться в другую «униформу» и заявляют, что мы конформисты, а они делают что-то новое и удивительное.
Группировки, которые каждое десятилетие меняют свое название, имеют на это определенные причины. Люди обнаружили, что они самые обыкновенные бездельники и лоботрясы, и им требуется новая маскировка. Вот, например, я славянин, и горжусь этим. Это слово имеет древний корень со значением «слава», но в течение первого тысячелетия западные европейцы поработили так много славян, что во многих языках это слово обозначает «раб». Обиднее просто не бывает. То есть получается, что мы — люди без чувства собственного достоинства, вроде черных американцев, которые постоянно меняют собственное имя, словно стараются смыть с себя позорное пятно. Нет, мы не такие. Попробуйте заставить еврея называть себя как-нибудь по-другому. Та же самая история.
Тем не менее поэт не был виноват в собственной бесполезности. И поэтому когда мы сделали перерыв — поглотив изрядное количество овсяной каши и пива, — я присел рядом с ним.
— Эй, дружище, прости меня за то, что кинул тебя в воду. Просто иногда не следует спорить.
— Все в порядке, пан Конрад. В погоне за музой приходится привыкать к обидам.
— Да… Послушай, это вся твоя одежда?
— Да, все, что на мне. Больше ничего нет.
Бродяга был одет в дешевые красные брюки и тонкую желтую куртку с декоративными пуговицами, протертую на локтях. Также на нем была рваная рубашка — очевидно, когда-то бывшая белой. От башмаков остался только верх — подметки уже совсем истоптались. На голове шляпа с кривым лебединым пером. Он был такого же роста, как и остальные мои спутники, но если те были крепкого телосложения, то поэт напоминал костлявую девочку-подростка. Если бы он не дрожал от холода, то являл бы собой удивительное зрелище.
— Может, я одолжу тебе что-нибудь?
Я вытащил смену белья и носки. Рубашку и брюки. Кроссовки и дождевик.
— Ты в этом утонешь, но по крайней мере тебе будет тепло.
— Премного благодарен, пан Конрад. Только, прошу, ничего не говори о воде. В этом году я уже достаточно наплавался.
Моя одежда была велика этому юноше на несколько размеров. Его просто поразили застежки-молнии и эластичная ткань. Смутили и пуговицы.
Я был в недоумении. Его куртку украшали бесчисленные пуговицы, но он не знал, что такое петля. Зачем же тогда пуговицы, если нет петель? Вправду ли я в тринадцатом веке, или же мне снится дурацкий сон?
Мои кроссовки пришлись поэту как раз впору. В те времена у всех, что ли, были большие ступни?
Когда я его приодел, он перестал походить на клоуна. Теперь он напоминал бездомного подростка-оборванца.
Мы вернулись к веслам, и Тадеуш тихо сказал мне:
— Пан Конрад, ты слишком добр для этого мира.
— Он ведь еще ребенок.
— Ему только дай возможность — и этот ребенок обчистит тебя до нитки.
— Посмотрим. Сколько должна длиться моя вахта?
— Шесть часов. Осталось четыре. Сейчас полнолуние, река спокойна, поэтому ничего не должно случиться. Если что — буди меня.
Еда и тепло взбодрили юношу, и вскоре он начал рассказывать о себе и своей жизни. Его звали Роман Маковский. По тем временам он был неплохо образован. Он посещал Парижский университет.
Однажды на одной из парижских улиц зарезали студента, а городской совет оставил это происшествие без внимания. Студенты, обвинив купцов, в знак протеста подняли бунт, сосредоточив свое внимание в основном на винных лавках и тавернах. Вызвали стражу, но пьяные драки не прекращались. В конце концов для установления порядка свои силы применила королевская охрана. Двести студентов, включая Романа, угодили в тюрьму, а университет на год закрыли.
Отец Романа, экономивший на всем, лишь бы только платить за обучение сына, ничуть не удивился. Он заплатил за освобождение Романа, а затем лишил его наследства и выгнал из дома.
Роман был безумно влюблен в трех разных девушек, причем чувства его были чисто платоническими. Он бродил по миру в поисках Истины, и душа его была незаживающей раной. В общем, типичный юноша.
В конце концов лодочник приказал ему заткнуться.
Тадеуш хранил свой лук и стрелы рядом с кормовым веслом. Лук был огромным, выше самого лодочника, и толщиной в руку. Я долгое время не мог понять, что же в этом луке странного.
Тадеуш был правшой, и упор для стрелы тоже располагался справа, а не слева, как обычно. Добротно сделанные стрелы, более метра длиной. Я выше Тадеуша на голову, но могу стрелять только 82-сантиметровой стрелой.
На следующее утро, когда снова была моя очередь грести, я увидел этот лук в действии. Кажется, в тринадцатом веке два приема пищи в день — вполне нормальное явление, и я привык плотно завтракать. Лодочник опустил за борт рыболовную леску, и я надеялся, что нам не придется слишком долго ждать улова.
— Тихо, — прошептал Тадеуш.
Он взял свой лук и продел большой палец правой руки в кожаную петлю. В мгновение ока натянул лук и приладил стрелу.
Но вместо того, чтобы натянуть тетиву нормальным способом — первыми тремя пальцами правой руки, лодочник воспользовался только большим пальцем. Это дало ему поразительно длинный размах. Он поднял лук на тридцать градусов и выпустил стрелу.
Меня настолько заинтересовала его манера стрелять, что я только через несколько секунд задумался, во что же он, собственно говоря, стреляет. Может, на нас хотят напасть? Я осмотрелся, но в пределах досягаемости так ничего и не заметил. Затем вдруг в прибрежных кустах, примерно в трехстах метрах вниз по течению, раздался громкий звук. Тадеуш жестами позвал нас, и мы подгребли к берегу.
— Какой интересный лук, — сказал я. — Какого он типа?
— Странный вопрос из уст англичанина, — ответил Тадеуш. — Это английский длинный лук. Я купил его у торговца деревом.
После недолгих поисков мы обнаружили оленя со стрелой аккурат посередине лба. Поразительно. Я бы не смог произвести такой выстрел даже из ружья с оптическим прицелом.
— Ну, Панове, — сказал лодочник. — Теперь у нас будет кое-что повкуснее овсяной каши. Тащите его на лодку! И поживее!
Как только мы перетащили тушу в лодку, я обратился к Тадеушу:
— Это был самый точный выстрел из всех, что мне доводилось наблюдать.
— Благодарю, пан Конрад, но многое зависит от удачи. А теперь еще немного удачи, и все будет вообще замечательно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Где находится здешний барон, зависит от того, на кого он сейчас охотится. Если он ловит браконьеров, то вешает их.
— А сообщников тоже вешает?
— Это зависит от его настроения. — Глаза Тадеуша хитро блеснули.
Юноша упал в обморок.
Я полагаю, что низкорослость людей того времени во многом обусловлена недостатком витаминов. Мои спутники с жадностью набросились на внутренние органы оленя. За следующие три дня они съели практически все без остатка, за исключением глазных яблок и содержимого кишечника. Когда я попросил филейный кусок, а не вареное легкое, они приняли меня за сумасшедшего, но просьбу мою выполнили. Также я предпочел отбивные мозгу.
К вечеру мы доплыли до Вислы и привязали лодку на ночь. Пока что наше путешествие вниз по течению серьезных сложностей не доставляло, за исключением порогов. Но до Кракова пришлось плыть вверх по течению, и следующие три дня прошли в трудах. Мы не нашли мулов, хотя мне кажется, что Тадеуш и не прикладывал особых усилий в поисках.
Поэтому мы изображали «бурлаков на Волге». Трое из нас шли по берегу с веревками через плечо, а один оставался в лодке.
Это была изнурительная работа. В какой-то момент в лодке оказался поэт, Тадеуш с луком за спиной шел впереди меня, а священник — сзади.
— Тадеуш, — сказал я. — Если ты хочешь, чтобы мы работали как лошади, обеспечь нас лошадиными хомутами.
— Что ты имеешь в виду?
— Видел мой рюкзак? Сделай что-нибудь в этом роде, с лямкой на груди. А веревку привяжи сзади, и тогда по крайней мере руки будут свободны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36