А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Выход «Крадла» в море ничем не отличается от отплытия какого-нибудь парома из любой другой гавани – стандартное начало служебного рейса. Лишь в протяжном гудке туманного горна сквозит смутная торжественность, которая прокатывается по долине Адвент-фьорда, отбивается от скал и возвращается обратно. Мощный движок – три тысячи двести лошадиных сил – выводит траулер из фьорда в черную зыбь Ледовитого океана.
Я представляю себе Йозефа Мадзини в первые часы на борту, в уютной каюте, и задаюсь вопросом, не начал ли он еще в Лонгьире потихоньку отделять свое путешествие от плавания «Тегетхофа», ведь, в конце-то концов, и в Арктике безраздельно царила современность, неотвратимая современность, которая не допускала, чтобы этот скудный край обернулся всего-навсего кулисой воспоминаний. Воскрешать в шахтерском поселке образы давнего прошлого Йозефу Мадзини вряд ли было легче, нежели в читальне венского Морского архива, где он снова и снова листал вахтенный журнал «Тегетхофа». Но я не располагаю записями, которые могли бы однозначно подтвердить мои предположения, – шпицбергенские дневниковые заметки Мадзини нередко столь же немногословны, как и журналы егеря Халлера или машиниста Криша, – они излагают события лишь вкратце, иной раз в виде непонятных отрывочных тезисов, и почти не содержат мыслей, выходящих за рамки современности. И потому я отталкиваюсь от мысли, что Йозеф Мадзини испытал едва ли не облегчение, к примеру, когда Малколм Флаэрти этак по-хамски назвал его Вайпрехтом и тем самым небрежно продемонстрировал, что от любой фантазии, от любой идеи можно освободиться и поднять ее на смех.
ГЛАВА 12
TERRA NUOVA
Январь. Ледовитый океан все-таки похож на землю Уц. А каждый из них – на Иова.
Егерь Клотц страдает меланхолией и чахоткой ;
матрос Фаллезич – цингой;
плотник Вечерина – цингой и ломотой в суставах;
матрос Стиглич – цингой;
егерь Халлер – ломотой в суставах;
матрос Скарпа – цингой и судорогами;
машинист Криш – чахоткой…
Знаки нездоровья и слабости не миновали практически никого; один встает с одра болезни – другой занимает его место. Так оно и идет.
Даже будь «Адмирал Тегетхоф» деревянным храмом какого-нибудь культа света, который почитает солнечный восход как возвращение божества, надежда на окончание полярной ночи, на спасительное возвращение солнца и тогда бы вряд ли была сильнее, чем в эти январские дни 1873 года. Больные окрепнут, ледовые бастионы рухнут, а волны унесут тающие обломки, и ветер будет добрый, попутный – пусть только солнце поднимется над горизонтом…
Но пока царит темнота.
Ясными звездными днями около полудня на краю небосклона уже виднеется отблеск грядущей утренней зари – тусклая полоска света, быстро блекнущая в фиолетовом сумраке. Они стоят тогда у поручней и славят этот свет; ведь нынче он опять немного ярче, немного интенсивнее, чем намедни; нынче можно было почти разобрать заголовок, еще недавно совершенно слепой, и в четырех шагах без фонаря разглядеть лицо.
Но ледовые сжатия продолжаются. Кажется, океан навеки погребен под оцепенелыми громадами льдов. Вайпрехтовская наблюдательная палатка и часть аварийных запасов угля исчезают в неожиданно разверзшейся трещине, а следом в пучину срывается Боп, один из ездовых кобелей. В январскую стужу, которая лишь раз-другой перемежалась незначительными потеплениями, можжевеловая водка замерзает в стеклянистые слитки, а ртуть делается такой твердой, что, зарядив ею ружье, они пробивают дюймовые доски.
Хотя жизнь вольготней не стала, а страх, владеющий ими в несказанно тяжкие часы тревоги и ожидания катастрофы, только притупился, полоска света, тлеющая у горизонта, все-таки внушает бодрость, дает новые силы противостоять ледовому хаосу. Вайпрехт твердит, что жизнь им спасает в первую очередь дисциплина, самые что ни на есть обыкновенные, будничные дела – метеорологические замеры, смена вахтенных, дежурства на камбузе, воскресный обход матросского кубрика, неукоснительно совершаемый офицерами, – опять-таки лишь подтверждают, что даже в такой глухомани человеческая собранность и дисциплина нисколько не утрачивают своей значимости; в соблюдении дисциплины и закона проявляется суть человека, и в них же – единственный шанс уцелеть среди здешней пустыни.
Ледовый боцман и гарпунщик Карлсен подает пример: когда этого старика, столь многие годы проведшего в Ледовитом океане, приглашают к офицерскому столу, он всегда надевает свой курчавый белый парик, а по церковным праздникам в честь особо почитаемых им мучеников даже нацепляет на шубу орден Олафа Святого. (Однако ж когда на небе вспыхивают волнистые завесы полярного сияния, Эллинг Карлсен снимает с себя все металлическое, в том числе и поясную пряжку, чтобы не нарушить гармонии текучих фигур и не навлечь на свою голову ярость огней .)
В эти январские недели Вайпрехт организует школьные занятия; хотя никто до них не зимовал так близко к Северному полюсу и хотя эта грохочущая пустыня таит неотступную угрозу, каждому теперь должно выучиться грамоте, должно иметь возможность использовать корабельную библиотеку – четыре сотни томов, в том числе драмы Лессинга и Шекспира, «Потерянный рай» Джона Мильтона и желтеющие выпуски «Новой свободной прессы», – чтобы побороть бесконечность времени и тоску. Пусть у них будет поэзия – да-да, поэзия! – и мысли, выходящие за пределы бедствий настоящего. Вайпрехт и офицеры Брош и Орел обучают итальянцев и славян, Пайер – своих тирольцев. В шубах, с заиндевевшими бородами, сидят они в палубной рубке – одни выводят буквы, другие постигают основы физики и математики.
Когда в этом маленьком учебном классе надобно было проверить урок, ученикам приходилось задерживать дыхание, чтобы наставник, окутанный морозным облаком, мог разглядеть аспидную доску, а решая задачу на деление, они вдруг замирали и терли руки снегом, – так стоит ли удивляться, что школа наша популярностью не пользовалась?
Юлиус Пайер
Нередко посреди школьного урока звучит сигнал тревоги, и все бросаются к спасательным шлюпкам. А в конце концов мороз вновь так крепчает, что занятия превращаются в нерегулярную череду разрозненных лекций и практических упражнений. Это как же, говорит Клотц, медведям, что ли, будем читать Священное Писание? Плот строить из тетрадок? В последних числах января, когда утренняя заря светит уже все утро, белый медведь задрал ньюфаундленда по кличке Маточкин. Теперь пайеровской упряжке куда труднее тащить большие сани. Верит ли еще сухопутный начальник в научные экспедиции на собаках? Однако он упорно запрягает собак в постромки и иной раз так их лупит, что потом егерю Халлеру приходится их лечить. Вылазки Пайера опять становятся чаще – и яростнее. Если на Крайнем Севере еще есть ничейная земля, он погонит туда свою упряжку.
Не знаю, может быть, эпизодические стычки между все понимающим, серьезным исследователем Вайпрехтом и жаждущим открытий энтузиастом Пайером уже в первые месяцы 1873 года начали принимать драматические формы. Тогдашние дневники об этом молчат. Зато я знаю, что Карл Вайпрехт начальствовал во всем; он поистине был авторитетом – судьей, когда среди матросов вспыхивали ссоры и даже потасовки, утешителем и пророком, когда речь заходила о хрупкой надежде на возвращение, и последней инстанцией во всех вопросах. А сухопутный начальник Пайер так и оставался без суши, без земли. На следующий год, уже во время мучительного марша через льды назад, в обитаемый мир, Вайпрехт упомянет в своем дневнике размолвку, о которой журналы первой полярной ночи не сообщают ничего.
Пайер опять впадает в давнюю мелочную зависть. Он опять так переполнен яростью, что я в любую минуту ожидаю серьезной стычки. Из-за сущего пустяка – речь шла о мешке хлеба, который якобы перегрузил его шлюпку, – он прилюдно наговорил мне обидных колкостей, которые я никак не мог оставить без ответа. Я предупредил, что впредь ему должно остерегаться подобных выражений, иначе мне придется при всех поставить его на место. В результате последовал новый приступ ярости, он сказал, что прекрасно помнит, как год назад я угрожал ему револьвером, и заверил, что непременно меня опередит в таком случае, даже без обиняков объявил, что посягнет на мою жизнь, коль скоро поймет, что домой ему не вернуться.
Карл Вайпрехт
Мне очень трудно представить себе, как задумчивый Вайпрехт идет с револьвером на своего спутника и бывшего друга, и так же трудно представить себе, как поэт и художник Пайер грозит убийством, – но в Ледовитом океане случались метаморфозы и пострашнее, а затем, после триумфального возвращения, которое в эти январские дни мнится недостижимым, ненависть снова уйдет, преобразится в формальную вежливость. Сей труд я начну с безоговорочного признания высоких заслуг моего коллеги, лейтенанта морского флота Вайпрехта, по сравнению с коими результаты собственных моих усилий весьма и весьма незначительны… – такой фразой Пайер откроет свой отчет об экспедиции.
Если же то, что Вайпрехт записал в своем дневнике, чьи густо исписанные страницы потихоньку блекнут на полках Австрийского морского архива, произошло на самом деле, тогда, значит, случилось оно в сумерках, внутренних и внешних сумерках, когда они так ждали возвращения солнца.
Чем светлее становилось, тем отчетливее проступали страшные картины разрушений. Вокруг нас высились горы торосистых льдов… Даже с небольшого расстояния видны были только верхушки корабельных мачт, все остальное скрывалось за высоким ледовым барьером. А ведь сам корабль, поднятый над уровнем моря, покоился на семифутовом ледяном куполе и в отрыве от своей естественной стихии выглядел поистине безотрадно. Купол этот был образован льдиною, которая многократно разламывалась, снова смерзалась и под воздействием подпирающих ее снизу льдов и бокового натиска недавних сжатий приобрела удивительную сводчатую форму… Отчаянная надежда, с какою мы встретили появление солнца, дала нам повод посмотреть и друг на друга, и мы поразились перемене, происшедшей в нашей наружности за долгую ночь. Ужасная бледность покрывала осунувшиеся лица. Большинство отмечены следами минувшей болезни, носы заострились, глаза запали…
Юлиус Пайер
У меня сильные боли при каждом вздохе, и я вынужден лежать в постели; от постоянного недомогания я очень исхудал и выгляжу плохо; увидев в бане свое изможденное тело, я до невозможности испугался, но надеюсь все-таки, что лечение рыбьим жиром поставит меня на ноги.
Отто Криш
11 февраля 1873 г., вторник. Ветер и снегопад. Лед возле корабля неспокоен. Давеча возникло разводье. Ездил на собаках, присутствовал на школьных занятиях.
12-е, среда. Ясная погода. Лед возле корабля неспокоен. Ездил на собаках, присутствовал на школьных занятиях.
13-е, четверг. Ветер и туман. Прибрал г-ну доктору каюту, присутствовал на школьных занятиях.
14-е, пятница. Ездил на собаках. Во второй половине дня отослали бутылочную почту – на север, юг, восток и запад. Почту спрятали в бутылки, закупорили их, запечатали сургучом и отдали во власть льдов. В бутылках сообщения о нашей экспедиции, они расскажут о нас, если нам суждено погибнуть и никто больше нас не увидит, а ведь нас двадцать четыре человека.
Иоганн Халлер
Австрийская яхта «Адмирал Тегетхоф», экспедиция в Северный Ледовитый океан. В ловушке паковых льдов, 14 февраля 1873 г.
21 августа 1872 г. вблизи берегов Новой Земли под 76°22? северной широты и 62°3? восточной долготы были зажаты льдами. От той поры дрейфовали с паком по воле преобладающих ветров и за зиму не раз терпели ущерб от постоянных ледовых подвижек. Ныне корабль, поднятый на несколько футов, находится среди льдов самого тяжелого вида, однако во вполне приемлемом состоянии. На борту все в добром здравии, особых заболеваний нет. Как только льды вскроются, рассчитываем идти дальше на ост-зюйд-ост, чтобы достичь сибирского побережья вблизи полуострова Таймыр, а затем следовать вдоль оного на восток, насколько позволят обстоятельства. Летом 1874 г. двинемся в обратный путь через Карское море. Самая высокая широта, достигнутая нами доныне, – 78°51?, при 71°40? к востоку от Гринвича; новых земель не обнаружено. До середины октября 1872 г. побережье Новой Земли во всех направлениях было плотно закрыто льдами, позднее мы потеряли его из виду.
Если льды раздавят корабль, мы рассчитываем пешком добраться до побережья Новой Земли, где нами был заложен провиантский склад.
Пайер (подпись),
Вайпрехт (подпись)
Лишь через сорок восемь лет норвежский зверобой найдет на западном побережье Новой Земли первую из бутылок, которые экспедиция снова и снова оставляла на разных широтах; указанные в документе адресаты – венское Военно-морское ведомство и императорско-королевские консульства – к тому времени прекратят свое существование, монархия распадется, а начальников экспедиции уже не будет в живых;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов