Вот в этом и заключается моя работа, job, над этим трудятся наши научно-исследовательские лаборатории. Кстати, – без всякого перехода обратился он к Флоранс, – я вам искренне благодарен.
Флоранс с недоумением посмотрела на него.
– Нет, нет, действительно благодарен от всего сердца, – продолжал Квота. – Только после разговора с вами я понял, что допустил грубейшую ошибку в организации наших лабораторий. Я глубоко вам за это признателен. Я даже не могу вам высказать как!
Но Флоранс насторожилась. К чему это он клонит…
– Пожалуйста, не втягивайте меня в ваши гнусные истории, – сухо бросила она.
– Вот именно! – Квота энергично вскинул руку, словно подсек рыбу. – Вот именно в этом моя ошибка! В том, что я с самого же начала не втянул вас. Вы бы помешали нам совершить уйму глупостей! Таких, например, как этот злосчастный чесательный порошок. Я целиком согласен с вами, что подобная мысль могла родиться только у пошляка! Извините меня.
– Значит, вы это поняли, – удивленно и даже с некоторым волнением пробормотала Флоранс.
– Конечно, это же противно здравому смыслу, – проговорил Квота тоном гордеца, вынужденного признать свою ошибку. – Равно как и унитазы с норкой, столь полюбившиеся американцам, или их груди-солонки, краска для озеленения травы. Да, я вам признателен за то, что вы открыли мне глаза. Очень признателен, хотя не могу не упрекнуть вас: и вы тоже виноваты. Как вы могли бросить меня? – с горьким высокомерием закончил он.
– Я? Вас! – пробормотала Флоранс. – Ну, знаете…
Ей хотелось швырнуть ему в лицо, что он нахальный, дерзкий и в то же время наивный и обольщающийся наглец, но, не найдя подходящих слов, чтобы сформулировать свои противоречивые мысли, она так и не закончила фразы.
– Да, вы бросили нас: меня и вашего дядю, – продолжал Квота, закрепляя свои позиции, – бросили на Каписту и целую армию лавочников, которые ничего не понимают, да и не хотят понимать, кроме своей выгоды. Вы, вы покинули нас и ничуть не интересовались, каких глупостей мы здесь можем натворить.
– Но как же я могла помешать… – пыталась протестовать Флоранс, которой оставалось только защищаться.
– Да одним вашим словом, вашим жестом, улыбкой, наконец… – продолжал Квота грустно и даже – тоскливо. – Ведь когда мужчина ведет дела один, что он такое? Просто скот. Но если рядом с ним стоит женщина, с ее чувствительной, тонкой натурой, с ее врожденным чувством изящества, и напоминает ему о хорошем вкусе, красоте…
– Да вам наплевать на хороший вкус и красоту! – возмущенно прервала его Флоранс в последней попытке взбунтоваться. – Как вы осмеливаетесь… Ну, хорошо, оставим ваши туфли-пульверизаторы, скребницы и консервированный смех для банкетов и свадеб, раз уж вы якобы жалеете, что пустили их в торговую сеть. Но кто же, как не вы, завалили весь город проигрывателями, роялями, приемниками, разными там орфеолами, радиолами? Вам удалось размножить их в умопомрачительном количестве, так что музыка теперь лишена для людей всякой прелести, не приносит им удовольствия. Знаете, до чего вы довели меня? – крикнула она в исступлении. – Я стала мечтать о склепе, о пещере, о ските, да, да, о спокойном и тихом убежище, где бы ничего не было, ничего, наконец, где ничегошеньки нельзя было бы купить, а главное – ничего нельзя было бы услышать! Звуконепроницаемый погреб с совершенно голыми стенами!
– Вот видите, – мягко вставил Квота.
– Что? – задыхаясь, спросила Флоранс.
– Какие прекрасные идеи приходят вам в голову. Насколько вы мыслите тоньше и изысканнее наших психоаналитиков… Каждому универсальному магазину – по часовне молчания! – вслух мечтал Квота. – Кинотеатры, шум и толкотня на улицах… Пусть люди покупают порции тишины, как они сейчас покупают музыку…
– Да вы что, смеетесь надо мной? Покупать! Покупать! Все время покупать! А речь идет совсем о другом – нужно, чтобы сначала понравилась вещь, а уж потом бы ее покупали, а не наоборот. Нужно, Квота, покупать только то, что тебя привлекает!
– Вот видите, вот видите, – воскликнул Квота. – «Покупать только то, что привлекает». Прекрасно сказано! Нет, вы все-таки преступница!
– Я? – возмутилась удивленная Флоранс.
– Бросили нас на произвол пошлости, – сказал Квота. – И вы хотите вновь совершить такое же преступление! Флоранс, вы, одна вы среди нас можете пробудить у толпы вкус только к хорошим и изящным вещам.
– Почему одна я?.. – спросила Флоранс.
– Да, да, одна вы, – повторил Квота. – В ваших силах пробуждать в людях тягу к искусству, к гармонии, разжечь в них благородные потребности, выявить пока еще смутное желание приобщиться к духовным ценностям, вырваться из серенького существования, из прозябания!
– Да, но как же я могла…
– Ну, конечно, куда легче, – продолжал Квота унылым, огорченным голосом, – дезертировать, сбежать в Европу и эгоистично наслаждаться там всеми прелестями старой цивилизации, ее прекрасными соборами, греческими храмами…
– Но я же…
– Вместо того чтобы выполнять здесь свой долг, свои обязанности – тяжелые, возможно даже неблагодарные, но возвышающие душу…
– Вы имеете в виду…
– Вместо того чтобы помочь нам бороться с этим мерзейшим Катоблепом, доставшимся нам в наследство от наших отцов, с нашими тупицами психоаналитиками…
– Квота, если бы вы… если бы я…
– Вместо того чтобы помочь мне создать Народный институт изящных искусств и культуры, о котором я мечтаю…
– Значит, вы хотите…
– …Вместо того чтобы помочь мне перестроить наши торговые училища, ставя своей целью повсеместное распространение красоты и хорошего вкуса…
– Но, если вы и впрямь задумали…
– Да, Флоранс, в этой области предстоит все создавать заново, а вы уезжаете и снова оставляете нас одних…
– Но как же я могла догадаться…
– Однако теперь вы все знаете, Флоранс. Теперь, когда вам известно, какая задача стоит перед нами…
– Квота, я…
– Вот чего мы от вас ждем, укажите нам, что нужно сделать для исправления наших ошибок, вносите смелые предложения…
– Вы хотите… вы хотите, чтобы я осталась?
Квота одним прыжком очутился рядом с Флоранс.
– Значит, вы остаетесь, Флоранс?
– Я… то есть как… – растерянно пробормотала Флоранс.
– Браво, Флоранс! Спасибо! Дайте мне вашу руку.
Квота схватил ее руку, не дожидаясь, пока она ее протянет, и крепко стиснул в своих ладонях.
– Но за что? За что спасибо? – лепетала она, застигнутая врасплох, слишком удивленная, чтобы сопротивляться ему.
Жестом профессионального фокусника или полисмена Квота надел на запястье Флоранс браслет, который тут же защелкнулся, словно наручники.
– Это небольшой сувенир в благодарность за ваше согласие. Ведь вы согласились, не правда ли?
9
В первую минуту Флоранс возмутилась было поступком Квоты, но потом, взглянув на браслет, в который были вделаны шесть миниатюрных часов, обрамленных бриллиантами, замерла от восхищения.
– Я приготовил вам этот подарок по случаю вашего возвращения, – продолжал Квота с улыбкой. – Так пусть же сейчас он скрепит и, так сказать, ратифицирует данное вами обязательство остаться с нами.
Флоранс обуревали самые разноречивые чувства: то ей чудилось, что она попалась на удочку Квоты, то, что действительно довела его до раскаяния, а если это так, тогда она просто обязана остаться здесь, чтобы помочь исправить его ужасные ошибки; сыграли свою роль и великолепный браслет, и милое внимание, о котором свидетельствовал этот подарок, и неразгаданная тайна души этого человека, безусловно обладающего притягательной силой и в то же время отталкивающего. Не зная, что делать, она подозвала Бретта:
– Дядечка! Взгляните-ка! Это же просто чудо!
Они принялись вместе разглядывать браслет: одни часики показывали время, а остальные – число, день недели, месяц, фазы луны и знаки зодиака.
– Нет, это просто безумие, – сказал Бретт. – Честно говоря, Квота, я даже не уверен, может ли Флоранс принять от вас такой…
– Это не подарок, а контракт, – все так же улыбаясь, перебил его Квота. – Итак, Флоранс, значит, – мы договорились, поздравляю вас!
– О чем договорились? У меня от вас голова кругом идет!
– Вы ведь согласились принять на себя руководство?.
– Какое руководство?
– Руководство лабораторией коммерческого психоанализа.
Лицо Квоты сразу приняло холодное озабоченное выражение, он вложил какие-то бумаги в кожаный коричневый портфель и сказал:
– Я должен бежать, меня ждет министр. Вот ваше назначение. – Глядя куда-то мимо Флоранс, он протянул ей листок.
Флоранс взяла бумагу, пробежала ее и, подняв глаза на Квоту, радостно проговорила:
– Значит, я могу прекратить производство этого мерзкого чесательного порошка?
Квота уже застегивал замок портфеля.
– Собственно говоря, – по его отчужденному, небрежному тону чувствовалось, что он старается увильнуть от прямого ответа, – боюсь, вы немного опоздали. Он уже поступил в продажу, мы вложили капитал… Впрочем, подайте мне докладную…
Он направился к дверям.
– Но могу я хотя бы, – Флоранс шла за ним, – пока что приостановить производство остальных изобретений такого рода?
– Трудновато… Здесь тоже могут возникнуть всяческие непредвиденные препятствия… Мы еще поговорим об этом.
– Вы обещаете мне? Ведь теперь нам столько всего нужно обсудить… Столько проектов…
– Ну конечно же, – бросил Квота, не оборачиваясь. – Чуточку терпения, и все будет в порядке, вот увидите. – И он повернулся к Бретту: – До завтра, дорогой.
Уже стоя в дверях, он взглянул на Флоранс:
– Чуточку терпения, и главное не беспокойтесь. Я вас извещу.
Много позже Флоранс, должно быть, не раз спрашивала себя, как она могла пропустить мимо ушей последние слова Квоты, ведь он даже не попытался видоизменить свою классическую формулу, а это ясно свидетельствовало о том, что он просто-напросто применил свой испытанный и безошибочный метод, чтобы убедить ее остаться, а значит, остаться и самому. Но Квота и впрямь досконально изучил человеческую душу и понимал, что Флоранс, горя нетерпением немедленно же приступить к работе, вмешаться в их дела, все изменить, поставить все на правильный путь, вряд ли даже услышит его слова и таким образом просто не узнает его излюбленной формулы.
Он предвидел и дальнейшее развитие событий. Предвидел, что Флоранс, возглавив лабораторию, непосредственно столкнувшись с проблемами коммерции во всей их сложности, подчинится диалектике производства и сбыта; когда она, занимая к тому же важный пост, окажется лицом к лицу с проблемами, требующими безотлагательного решения, она будет не так разборчива, утверждая предложения психоаналитиков. Короче, он предвидел, что, как только Флоранс окажется в одном ряду с теми, кто должен изо дня в день, хочет он того или нет, подчиняться приказу: «Либо иди вперед, либо подыхай!», она будет действовать так же, как все, и так же неизбежно пойдет вперед.
Да, Флоранс внесла свежую струю в исследовательскую и изобретательскую работу лаборатории коммерческого психоанализа – так по крайней мере заверил ее Квота, и здесь он не лгал, – но именно в силу этого он мог в остальном дурачить ее как хотел, да, она натолкнула изобретателей на мысль создать новинки, которых можно было не стыдиться, как, например, блюститель тишины, приглушавший в общественных местах слишком громкие голоса, или «тотализатор в искусстве»; это нововведение обязывало многочисленных завсегдатаев ипподромов делать ставку не только на лошадь, но и на двух победителей аукциона, давших наибольшую цену за две картины: современную и старинную, что прививало вкус к живописи, учило разбираться в ней, любить ее; зато Флоранс, как и все прочие – как дядя Самюэль, Каписта, члены правления фирмы, члены Национального совета по производству и даже само министерство торговли, – поддалась общей гонке, вызванной постоянным опасением, что покупатель пресытится, что ему все надоест, что снизятся темпы производства, и поэтому она все слабее и слабее сопротивлялась выпуску тех товаров, которые раньше возмущенно осудила бы, а может быть и осуждала.
В первый раз, утверждая выпуск подобных изделий и пуская их в продажу, Флоранс еще пыталась найти себе какие-то оправдания. Но затем, войдя в новое русло жизни, она все реже искала для себя смягчающие обстоятельства. А потом и вовсе перестала искать. Квота прекрасно знал, что человек, привыкнув к чему-нибудь, прежде всего перестает настороженно к этому относиться. Он прекрасно знал, что Флоранс в конце концов не будет больше обращать внимание на то, что вначале ей так претило.
Разумеется, случалось иногда, чаще всего это бывало в те дни, когда она получала вдруг открытку или какой-нибудь подарок из Франции или Италии, ее вдруг снова охватывал ужас и она принималась бунтовать. Или когда она, уехав на машине отдохнуть за город, внезапно обнаруживала, что куда-то исчезла прелестная зеленая долина или лесистый пригорок, и оказывалось, что за время ее отсутствия здесь наспех возвели на редкость уродливые здания новых торговых центров с автомобильными стоянками, тянущимися на несколько гектаров, станциями обслуживания, большими магазинами, автоматами, павильонами, торгующими кока-колой и мороженым, крикливыми огненными рекламами, которые вспыхивали по вечерам, без передышки кружились перед глазами, ослепляя, словно множество разноцветных солнц, как фейерверк, вызывали тошноту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31