"Без доклада не входить" поворачивается на девяносто градусов, и синьора Паулатим видит мужа в объятиях секретарши.
– Ах! Негодяй!
– Да нет же! Оттавия! Подожди! Я…
Дверь захлопывается. "Без доклада не входить" срывается с гвоздя и грохается об пол.
Барабанная дробь пишущих и счетных машинок, не умолкая, тянется, словно густая изгородь, непроницаемая для остальных звуков.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Лифт проваливается в свою шахту.
– Уже обратно, синьора Паулатим?
– Всего доброго!
Фасовочная машина неутомимо выбивает компрессы и приступы кашля.
– Ауфф! Всего доброго, синьора Паулатим!.. Ауфф!
Бегут трубочки, лежа, стоя, лежа, стоя.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
С сухим хрустом свертывается бумага пакетов.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Скачут по воздуху пакеты.
– Хоп! Хоп! Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Молотки бомбардируют гвозди.
– Пам! Пам! Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Ящики семенят к грузовику.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Подошвы швейцара от неожиданности не могут принять горизонтального положения и успевают только растерянно качнуться вперед.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Дверца машины уже распахнута.
– Слушаю, синьора Паулатим.
– Домой, быстро!
Светофоры, зеленые и красные, зеленые и красные, бессмысленные обрывки картин, застывших и убегающих, – все теряет и вновь обретает форму вместе с каждой набегающей и соскальзывающей вниз жемчужиной слепой ярости, а дорога бежит, бежит сквозь ломти света и тени, и вот, наконец, литые ворота "Виллы Оттавия" распахиваются после третьего сигнала клаксона.
– Доброе утро, синьора Паулатим!
– Доброе утро!
Шланг на газоне осторожно орошает траву.
– Доброе утро, синьора Паулатим!
– Доброе утро!
Давая дорогу колесам, шарахаются по гравию аллеи грабли.
– Доброе утро, синьора Паулатим!
– Доброе утро!
Вниз с террасы галопируют по коврам выбивалки.
– Доброе утро, синьора Паулатим!
– Доброе утро!
Полумрак вестибюля расчерчен каннелюрами колонн, как красно-белая лакейская ливрея.
– Доброе утро, синьора Паулатим!
– Доброе утро!
Звякает хрусталь на столе, сервируемом горничными.
– Доброе утро, синьора Паулатим!
– Доброе утро!
Тряпка поломойки протягивает и стирает радужную полосу на мраморе лестницы.
– Доброе утро, синьора Паулатим!
– Доброе утро!
В комнате аккуратное супружеское ложе аккуратно покрыто вышитым покрывалом. Здесь – успокоение.
Ящик тумбочки у кровати, едва выдвинувшись, открывает слоновую кость на рукоятке маленького револьвера. Револьвер переходит в сумочку. Сумочка не закрывается. Револьвер возвращается в ящик. Снова отправляется в сумочку. Запирается в сумочке.
Из другой комнаты доносятся разыгрываемые на фортепьяно гаммы. У маленького Джанфранко урок музыки. Гаммы на фортепьяно.
Гаммы прерываются на полутакте. Молодой бледный учитель музыки, как на пружине, вскакивает со стульчика.
– О! Доброе утро, синьора Паулатим!
– Привет, мама!
– Пойди поиграй в саду, Джанфранко.
– Ура! До свидания, профессор!
– Э-э… синьора Паулатим… Мы повторяли экзерсисы, синьора Паулатим…
Впалые щеки учителя ни с того, ни с сего заливает краска. Одна клавиша с робкой нервозностью начинает выбивать: "Тлинь, тлинь…"
– Э-э… синьорино делает успе… Что вы сказали? О синьора… Боже, синьора… Почему вы так на меня смо… Как мож…
"Тлинь, тлинь" обрывается.
– Синьора Паулатим! Я… я… Синьора!
Целая группа тяжело придавленных клавишей громко вскрикивает: "Блён-блён-блён!"
– Синьора Паулатим! Оттавия! Я…
Тем временем счетные машины по-прежнему выбивают шестьдесят чисел в минуту.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Пресс по-прежнему штампует тысячу семьсот компрессов в час.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Пакеты с готовыми трубочками по-прежнему пакуются по триста пятьдесят штук ежечасно.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Пакеты, заклеенные этикетками, по-прежнему скачут по воздуху до ящиков в упаковочном цехе.
– Хоп! Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Крышки ящиков по-прежнему заколачиваются ударами молотков.
– Пам! Пам! Пам!
– Всего доброго!
Грузовики наполняются ящиками.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим.
– Мою машину, быстро!
– Куда прикажете, коммендаторе Паулатим?
– Домой!
Все светофоры красные. Они вспыхивают красным один за другим.
Ворота "Виллы Оттавия" не успевают вовремя распахнуться.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
Струя из шланга рассыпает блестки по зелени газона.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
Выбивалки поднимают облака пыли.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
Стол уже накрыт.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
На лестнице опилки высушивают мрамор.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
Ящик тумбочки синьоры открыт. Не видно маленького револьвера с рукояткой из слоновой кости. В ящике другой тумбочки лежит большой маузер. Большой маузер перебирается в карман пиджака. Вынимается из кармана пиджака. Возвращается в ящик. Снова скрывается в кармане. Из другой комнаты не слышно рояля, хотя в этот час у маленького Джанфранко должен быть урок музыки. Слышно какое-то непонятное шушуканье. Непонятное шушуканье.
– А! Оттавия! Ты! Как ты можешь!
Руки учителя, внезапно разомкнувшие объятия, падают локтями на клавиатуру: "Блям!"
Порыв ветра от захлопнутой двери срывает с пюпитра ноты и разносит их по всей комнате.
На улице выбивалки все еще прыгают по коврам.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Грабли уже стерли следы протекторов.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
По милости слишком усердного шланга газон наполовину затоплен.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
В самом дальнем углу сада огромная вольера с кондиционированным воздухом полна тропических птиц. Колибри с хвостами, переливающимися всеми цветами радуги, голубые фазаны, пестрые африканские куропатки пробуждаются от своего оцепенения, недовольно вытягивают шеи, распускают крылья, топорщат перья и принимаются пищать, свиристеть, чирикать.
Пыль, поднятая выбивалками, снова садится на ковры.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Грабли запираются в будке.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Шланг лежит, свернувшись, будто змея, впавшая в спячку.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
В самом дальнем углу сада вольера с коллекцией птиц тропических стран. Туканы с огромными оранжевыми клювами и птицы-лиры с воздушными хвостами хлопают крыльями и кричат от удивления: в столь необычный час к ним никогда не заглядывают гости.
А пресс по-прежнему штампует компрессы, пакеты с этикеткой "Паулатим" по-прежнему наполняют ящики, ящики по-прежнему набиваются в грузовики.
Коммендаторе Паулатим подносит ствол большого маузера к виску, перечеркнутому пластмассовой дужкой очков. Райские птицы, какаду, колибри замирают в молчании.
Синьора Паулатим вытаскивает из сумочки маленький револьвер с рукояткой из слоновой кости.
– Коррадо, посмей только застрелиться – убью!
Рука коммендаторе Паулатим, сжимающая большой маузер, медленно скользит вдоль шва на брюках.
Стрелки продолжают трепетать в банках манометров, пишущие машинки выбивают: "В ответ на Ваш запрос…", ковры убираются с террасы, пакеты скачут: "Хоп! Хоп!", белая ливрея сменяется полосатой, бело-красной.
Синьора Паулатим подносит дуло маленького револьвера с ручкой из слоновой кости к виску, украшенному медно-красным локоном. Пересмешники и удоды замолкают.
Поднимается тяжелый маузер, зажатый в руке коммендаторе Паулатим.
– Оттавия, посмей только застрелиться – убью!
Револьвер с ручкой из слоновой кости медленно скользит по складкам меховой накидки.
Маленький Джанфранко играет в мяч с дочерью садовника. Мяч откатывается к самой вольере.
– Ой, смотри, там папа и мама!
– Что они делают?
– У них дуэль. Они стреляются на дуэли.
– Сейчас они будут стрелять, да? Скажи, они будут стрелять?
– Нет, очень близко подошли друг к другу.
Оба револьвера падают на гравий.
– Что же, они обнимаются? Почему уходят?
– Давай возьмем пистолеты.
– Давай.
– Во что играем?
– В маленьких преступников.
– Давай.
Птицы хлопают индиговыми и изумрудными крыльями по стеклам вольеры с кондиционированным воздухом и испускают оглушительные трели. Ребята направляют на них револьверы и начинают скакать, изображая воинственный танец краснокожих.
– Понедельник, воскресенье, малолетних преступленья. Вторник, пятница, четверг, папа, мама, руки вверх!
– Стрельба в лет! Стреляем в лет!
– Давай.
Джанфранко открывает стеклянные дверцы вольеры. Секунду птицы сидят неподвижно, не понимая, что произошло.
– Кыш! Кыш!
Разноцветная стая серебристых фазанов, водяных курочек и голубых попугайчиков вырывается на волю. Сбившись вместе, взмывают они в небо. Ребята нажимают на курки, стреляют. Стая шире разлетается в воздухе, но ни одна птица не падает. Лишь несколько красных, зеленых и пестреньких перышек, кружась, опускаются на землю. А ребята все стреляют, стреляют, пока не кончается обойма. Но стая уже далеко.
Гудок возвещает обеденный перерыв. Из служебных ворот "Фармацевтического производства Паулатим С. А." выплескивается толпа велосипедов, мотопедов и мотоциклов. Они заполняют улицу и, сбившись в широкую плотную стаю, трогаются с места. Прихотливо петляя по небу, стайка птиц оказывается как раз над ними. Мелькают колесные спицы велосипедов, в такт им мелькают яркие птичьи перышки. Некоторое время они движутся вместе – серые и черные рабочие и разноцветное облачко птиц, парящее над их головами, словно облачко песни без слов и без мелодии, слетевшей с их губ, песни, которую они не умеют пропеть.


Из цикла "Трудные воспоминания".
Перевод А. Короткова
Человек среди полыни

По утрам, когда только-только забрезжит, видна Корсика. Она кажется нагруженным горами кораблем, плывущим над горизонтом. В какой-нибудь другой стране о ней создали бы легенды. А у нас – нет. Корсика – бедная страна, гораздо беднее нашей, никто туда не ездил, никто о ней не думал. Если утром видна Корсика – это значит жди ясной, безветренной погоды, значит не будет дождя.
В такое-то вот утро, на зорьке, мы с отцом взбирались по каменистому склону Колла Белла. С нами была собака, которую мы вели на цепи. Отец закутал себе грудь и спину шарфами, поверх шарфов напялил какие-то накидки, охотничьи тужурки, жилетки, нацепил сумки, патронташи, а поверх всей этой амуниции торчала его белая козлиная борода. На ногах у него были старые, покрытые царапинами кожаные краги. На мне была изрядно поношенная, тесная курточка, со слишком короткими рукавами и такая кургузая, что едва доходила мне до поясницы, и столь же ветхие и куцые штаны. Я шел таким же, как отец, широким шагом, но в отличие от него глубоко засунул руки в карманы и втянул в плечи длинную шею. При нас были старые охотничьи ружья довольно хорошей работы, но запущенные и шершавые от ржавчины. За нами плелся спаньель с длинными, до самой земли, ушами и короткой шерстью, которая на бедрах свалялась, а местами совсем вылезла. Пса волокли на здоровенной цепи, больше подходившей для медведя.
– Ты оставайся здесь с собакой, – сказал мне отец. – Будешь следить отсюда за обеими тропинками. А я перевалю через гребень. Как только я дойду до места и свистну, спускай собаку и гляди в оба: заяц может выскочить в любую секунду.
Он полез дальше вверх по склону, а я присел на землю рядом с собакой, которая принялась скулить, потому что хотела идти с отцом. Колла Белла – это возвышенность с беловатыми склонами, сплошь заросшими жесткой серой полынью. Когда-то весь склон был разделен широкими террасами, но теперь поддерживавшая их кладка обвалилась. Ниже, у ее основания, виднелась черная дымка оливковых рощ, выше по склону – леса, общипанные и рыжие от пожаров, похожие на облезлую спину старой собаки. В сером свете зари все предметы казались неясными. Так бывает, когда только что проснулся и смотришь вокруг через полузакрытые веки. Море, пронизанное прозрачной мглой, сливалось с небом.
Послышался свист. Это отец подавал сигнал. Собака, спущенная с цепи, широкими зигзагами понеслась вверх по каменной осыпи, оглашая воздух лаем. Потом она замолчала, обнюхала камни и, выбрав направление, побежала дальше, время от времени быстро опуская нос к земле и вытянув хвост, под которым словно светилось белое, похожее на ромбик пятнышко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61