Настроение слегка отравляло то, что она, по-видимому, ублажается чувством превосходства над ним, какое ему самому доставлял Тик. Потянуло ей доказать: он отличается от всех прочих и она для него – страничка читаемая.
* * *
И в эту субботу погода не хмурилась, белые облака ненадолго прикрывали солнце. Вячеславу Никитичу хотелось пить, но он решил, что из прихоти откажется от соблазнительного ледяного мартини. Ульяна в длинном халате цвета незрелого яблока, талия перехвачена пояском, выразила радость при виде букета, пошла поставить его в воду. Гость сказал вслед:
– Ты только из ванны?
– Понежилась! – ответила она шутливо-жеманным тоном. – Разоспалась, повалялась – и в ванну.
Он не подхватил игриво-возбуждающую манеру прелюдии. Когда Ульяна, как в прошлый раз, появилась в комнате с подносом, сидевший на диване Слотов пронизал её ироническим взглядом, который должен был вызвать вопрос: «Что ты на меня так смотришь?» Она, казалось, увидела иное.
– Подкрепись сначала, – сказала с капризным упрёком, кивнула на закуски на столике и устроилась в кресле напротив гостя, положив ногу на ногу.
Пола халата обрисовала бедро. Вячеслав Никитич остро ощутил всю прелесть этой женщины. Босая стопочка с покрытыми розовым лаком ногтями, обнажённая шея, лицо исполнено какой-то особенной чувственной откровенности. Память оголяла познанное тело: позы одна, другая... Ему едва удавалось (если удавалось) прятать в себе отчаянное: «Бесовски хороша!»
Он стиснул зубы, принялся откупоривать принесённую с собой бутылку Chianti Rubinello. Ульяна качнула головой, чтобы он не наливал ей:
– Я – мартини.
Слотов взял из вазы банан, стал очищать. «Пора бы меня спросить – встретился я с тем человеком из посольства?» Он выпил вина, она сделала глоток мартини и спросила:
– Когда представишь меня литераторам?
Он сказал о назначенном дне. Размножил её текст? Конечно, как обещал; и дал по экземпляру Фуршету и Стрепетовой. Оба охаят? Надеюсь, нет. Ты руководишь обществом «Беседа», это для них кое-что значит. Ну и Фуршет стелется перед красивыми женщинами. Разве только будет в раздражении, что ты уже под опекой. Строй ему глазки... Перебьётся! – отрезала она. Затем мило призналась в слабости:
– Хочется наслушаться добрых слов о рассказе...
Голос, выражение, какие вызывают у мужчин рьяный порыв предложить защиту. Вячеслав Никитич, однако, проявил глухоту.
– Как творчество затягивает! – подпустил подковырку. – Мнения знать, вообще знать... надо так надо...
Ульяна держала стакан у губ, глядя на свою ступню и чуть шевеля её пальцами.
– Тебе же не всё равно, что говорят о твоих произведениях... – она явно намекала на то, как расхваливала его рассказ о студенте, самоотверженной девушке и сопернике-негодяе.
– Я о другом, – с настойчивостью произнёс Вячеслав Никитич.
Она расслабленно потягивала мартини, и Слотов, сладенько хихикнув, промолвил:
– У женщин бывают неженские тайны...
Ульяна помолчала и с видом доверия и испуга, словно решившись открыть неприличное, сказала:
– Я волнуюсь. Обольют помоями – с противным осадком в отпуск ехать...
– Ты в отпуск? – вырвалось у Слотова бестолково-тоскливо.
Он был сосредоточен на ведении своей атаки, предусмотрел возможные ответы Ульяны, но только не известие о её скором отъезде. Она выказала изумление и даже некоторую обиду: отчего для него невероятно, что она уходит в отпуск?.. Он потупился и спросил: когда? Через неделю. И куда же? В Россию, навещу родных... Ты, сказала она, свой отгулял уже? «Не весь», – Вячеслав Никитич использовал в марте половину положенного шестинедельного отпуска, остальное отложил на октябрь, планируя с женой отправиться в Тунис. Но толковать об этом было неуместно. Он серчал на себя из-за своих намёков на секретную работу Ульяны. «Прекрасно поняла, что я знаю», – мысль сменилась мыслью о её покорном терпении. То, что он несколько недель не будет видеть её, обернулось приливом восхищения ею: сколько в ней такта, обаяния!
Он растроганно начал: брось волноваться, если кто-то что-то брякнет – наплевать! Подлинный авторитет только у Вольфганга Тика, а слово Тика – я чувствую! – будет благожелательно. Моё выступление и его, а я остановлюсь на том, о чём уже говорил тебе: тональность, детали... новелла удалась! Он участливо уверял Ульяну: всем придётся осознать, что к ней следует относиться как к молодому засиявшему дарованию.
Она шало и небрежно кинула руку к бутылке, налила гостю, едва не расплёскивая, стакан вина. Слотов повёл себя в том же духе: с залихватским видом, польщённо улыбаясь, опорожнил полстакана. Ульяна посмотрела ему в глаза с некой красноречивой прямотой, затем слегка опустила голову. Встав с кресла, повернулась к приоткрытой двери спальни. Он заставил себя не вскочить, а потерпеть с полминуты и тихо подняться с дивана. Она с ленцой прошла в спальню, не оборачивается, слева от неё кровать, покрытая простынёй.
Вячеслав Никитич, вдохновенно представляя себя юношей, для которого всё внове, снял с женщины халат. Бюстгальтер отсутствовал, на ней лишь string – кружевные, чёрные. Он, позади неё, принялся освобождаться от одежды. Ульяна непринуждённо потянулась, прогибая спину, плавно раскинув руки, левую завела назад и положила ладонь на ягодицу. Слотов проклял себя за то, что ещё не совсем разделся. Наконец-то нагой, повлёк с неё трусики – она снова натянула их, улеглась на кровать и стала болтать ногами в воздухе. Это была ребячливая девчонка в потрясно обольстительной наивной забаве. До чего же долго не встречал он женщину, в какой открывалась бы такая первозданная непосредственность! Стоя коленями на постели, он сдёргивал с Ульяны тугие string – они ползли к её коленкам...
– И вот и-и... – обрывая фразу смешком, она восклицала: – Нет! – и вновь оказывалась в трусишках.
В эти минуты было ли что-то, чего бы он не взял на себя – захоти только Ульяна? Вся она – безоглядная радость проделки! Номер исполнен в четвёртый, в пятый раз.
– И вот и-ии... – залилась смехом и вдруг выдала: – Да-а! – грудным страстно-сдавленным голосом. Отрывистое «Да-а!» – как будто разжалась пружина.
Влажный полураскрытый рот, в распахнутых глазах – неистовство бесенят. Слотова объяло самоощущение детскости: лишь ребёнок, в ком инстинкт разжёг мучение узнать, мог быть в таком дразнящем восторге от женщины.
Острое единоборство и безупречная слаженность, лодка, подгоняемая ударами весла, стремится по порожистой речке... Любовный хмель в его полуденный миг.
Игра сладко выпила телесные силы – заиграли образы. Уйдя от Ульяны в окрыляющем чувстве – она вправду довольна им! – Вячеслав Никитич радовал себя мыслями о своём даре испытывать утончённые переживания. Он улавливает в поведении женщины в постели то разнообразное и изысканно прелестное, что не способен воспринять мужчина толпы.
Гордость ублажалась и размышлением, как он показал этой неглупой (и даже очень!) бабе: его ей не провести. Она отказалась от попытки похлопать перед ним глазками: «Ну, тебе звонил этот, из посольства?» Сдалась! Молчанием по сему пункту обнаружила, что знает о контакте. Впрочем – пришло соображение – спроси я её прямо, почему она не заикнётся о человеке, вполне могла бы ответить: а он мне сказал, что вы встретились (сказал как куратор общества «Беседа»).
* * *
Бортников дал о себе знать телефонным звонком в понедельник. Вячеслав Никитич, пообедав, возвращался в свой кабинет, когда просигналил мобильник. «В семь вечера на Потсдамер Платц...» – далее прозвучало название кафе: Vapiano.
Он сел за выставленный на тротуар столик, заказал бокал пива и успел сделать большой, такой желанный в душный вечер глоток, как в дюжине метров прокатил по дороге серо-сиреневый audi quattro и остановился невдалеке. Из него вылез Бортников, обернулся и, найдя взглядом Слотова, исчез в машине. Тот рассчитался за пиво, поспешно допил его. Спустя пять минут, сидя в авто, после обоюдных «Здравствуйте!» услышал:
– Вашей информации придано немаловажное значение.
Вячеслав Никитич смолчал, стараясь не выдать удовлетворение. Его спутник сказал доверительно и так, точно просил согласия:
– Мы немного проедем и там обсудим задачу...
Он вырулил на Бен-Гурион-штрассе, затем audi обогнул статую Ники, воздвигнутую во славу побед Пруссии над Австрией и Францией в девятнадцатом веке. Вячеслав Никитич, чувствуя себя человеком, в котором весьма нуждаются, испытывая подъём тонуса, спросил:
– Что вы думаете о догадках Тика... – и добавил найденное слово, произнеся его со вкусом: – о раскопках?..
Машина приближалась к мосту Лютера через Шпрее. Николай Сергеевич ответил односложно:
– Вред для России.
– Но как опровергнуть Тика? – привязался Слотов. – Чем объяснить чудесное поступление на юрфак?
Бортников, ведя авто, сказал с лёгкой досадой на то, что его отвлекают:
– Я не жил тогда, и нужно специально заниматься... это не наша с вами задача. Нам бы с нашей справиться.
Оставив позади мост, проехали под эстакадой железной дороги, водитель свернул вправо на Люнебургер штрассе. Audi встал у кирпичной стены эстакады, слева над оградой возвышалось фабричное или складское строение. Место довольно глухое. Бортников, как уже было, достал с заднего сиденья кейс и начал с задушевностью, будто о визите к больному, который дорог обоим:
– Пожалуйста, пожалуйтесь ему, что у вас неважно с творческим настроением и вам необходимы его моральная поддержка, советы... Пусть потом на себя он сам переключится...
– Постараюсь исполнить, – с иронией ответил Вячеслав Никитич, добавив мысленно: «Поучи ещё меня нос вытирать!»
Спутник показал, что тон Слотова его не обидел.
– Я перечитываю ваши произведения и убеждаюсь: вы – литератор большого таланта! – прочувствованно произнёс молодой человек, и Вячеслав Никитич взял вид кроткого достоинства, притворившись, будто принял похвалу за чистую монету.
Бортников продолжил:
– У вас не может быть творческих неуспехов, но я... – он выразил неловкость голосом и робкой улыбкой, – ради дела прошу вас наговорить на себя...
– Опасаетесь – мне самолюбие помешает? – бросил Вячеслав Никитич и как бы не удержал хохотка.
Оба рассмеялись, словно преисполненные тепла друг к другу. Николай Сергеевич поднял крышку кейса, извлёк из него небольшой пластиковый пакет, из которого, в свою очередь, вынул продолговатую коробочку из пластмассы и металла – MP3 player по виду.
– Похолодания не обещают – значит, вы будете без пиджака. Кладёте в карман брюк...
Слотов взял прибор и, вспоминая, проговорил с выражением приятного раздумья: никаких проводов, карманы дырявить не надо... Хотелось поболтать о первом деле (объяснимая возрастом сентиментальность?) Поведал о средстве, каковым его когда-то снарядил Борис Андреевич. Возня с проводами... «Но это было для того времени высокое достижение, – поддержал спутник беседу и показал профессиональную эрудицию, – резьбовое крепление разъёмов, провода подсоединялись надёжно!» Слотов, точно приветствуя услышанное, кивнул и добавил: ленты хватало на пять часов... Бортников поправил: в том-то и новшество было, что запись шла уже не на ленту, а на специальную очень тонкую проволоку. «Вы изучали историю предмета, а мне никто не объяснял», – в искренности вздохнул Вячеслав Никитич. Он питал обоснованное любопытство к технике подобного рода и, благодаря литературе, отчасти удовлетворял его. Держа прибор в руке, спросил: «Здесь запись на микрочип?» Собеседник не возразил.
– Перед встречей включите – и говорите хоть до утра.
Слотов, в такт обоюдно свойскому настрою, позволил себе сказать с несерьёзным видом: он слышал, средства нынче таковы, что служба может выйти на мобильник, который имеет при себе объект, и разговоры будут передаваться... Николай Сергеевич растянул губы в улыбке, но она не тронула глаз.
– Фантастичность техники порой заменяет жизнь фантастикой, – произнёс он.
У Слотова невольно вырвалось:
– Это... ваше изречение?
– У кого-то прочитал. Я думал, вы знаете.
Вячеславу Никитичу пришлось как бы не услышать. Представления о молодом человеке несколько изменились в пользу последнего. Тот вновь открыл кейс, из которого на сей раз были извлечены лист бумаги и синий незаклеенный конверт, откуда Бортников вынул, а затем вложил обратно две купюры достоинством в десять и в двадцать евро. Слотов, освежая традицию, что прервалась полтора десятка лет назад, написал расписку. Николай Сергеевич приступил к инструктажу:
– Пригласите его в бар или в кафе... Нужно, чтобы он как можно больше сказал: к кому обращался в связи с этой самой своей работой, кому её показывал, кому о ней говорил. Где планирует опубликовать? Проявлен ли интерес германских издателей? Кто в немецком театре задействован?
Слушая, Вячеслав Никитич приберегал задумку: как встретиться с Тиком, не наводя его на подозрения. Бортников любезно подвёз домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
* * *
И в эту субботу погода не хмурилась, белые облака ненадолго прикрывали солнце. Вячеславу Никитичу хотелось пить, но он решил, что из прихоти откажется от соблазнительного ледяного мартини. Ульяна в длинном халате цвета незрелого яблока, талия перехвачена пояском, выразила радость при виде букета, пошла поставить его в воду. Гость сказал вслед:
– Ты только из ванны?
– Понежилась! – ответила она шутливо-жеманным тоном. – Разоспалась, повалялась – и в ванну.
Он не подхватил игриво-возбуждающую манеру прелюдии. Когда Ульяна, как в прошлый раз, появилась в комнате с подносом, сидевший на диване Слотов пронизал её ироническим взглядом, который должен был вызвать вопрос: «Что ты на меня так смотришь?» Она, казалось, увидела иное.
– Подкрепись сначала, – сказала с капризным упрёком, кивнула на закуски на столике и устроилась в кресле напротив гостя, положив ногу на ногу.
Пола халата обрисовала бедро. Вячеслав Никитич остро ощутил всю прелесть этой женщины. Босая стопочка с покрытыми розовым лаком ногтями, обнажённая шея, лицо исполнено какой-то особенной чувственной откровенности. Память оголяла познанное тело: позы одна, другая... Ему едва удавалось (если удавалось) прятать в себе отчаянное: «Бесовски хороша!»
Он стиснул зубы, принялся откупоривать принесённую с собой бутылку Chianti Rubinello. Ульяна качнула головой, чтобы он не наливал ей:
– Я – мартини.
Слотов взял из вазы банан, стал очищать. «Пора бы меня спросить – встретился я с тем человеком из посольства?» Он выпил вина, она сделала глоток мартини и спросила:
– Когда представишь меня литераторам?
Он сказал о назначенном дне. Размножил её текст? Конечно, как обещал; и дал по экземпляру Фуршету и Стрепетовой. Оба охаят? Надеюсь, нет. Ты руководишь обществом «Беседа», это для них кое-что значит. Ну и Фуршет стелется перед красивыми женщинами. Разве только будет в раздражении, что ты уже под опекой. Строй ему глазки... Перебьётся! – отрезала она. Затем мило призналась в слабости:
– Хочется наслушаться добрых слов о рассказе...
Голос, выражение, какие вызывают у мужчин рьяный порыв предложить защиту. Вячеслав Никитич, однако, проявил глухоту.
– Как творчество затягивает! – подпустил подковырку. – Мнения знать, вообще знать... надо так надо...
Ульяна держала стакан у губ, глядя на свою ступню и чуть шевеля её пальцами.
– Тебе же не всё равно, что говорят о твоих произведениях... – она явно намекала на то, как расхваливала его рассказ о студенте, самоотверженной девушке и сопернике-негодяе.
– Я о другом, – с настойчивостью произнёс Вячеслав Никитич.
Она расслабленно потягивала мартини, и Слотов, сладенько хихикнув, промолвил:
– У женщин бывают неженские тайны...
Ульяна помолчала и с видом доверия и испуга, словно решившись открыть неприличное, сказала:
– Я волнуюсь. Обольют помоями – с противным осадком в отпуск ехать...
– Ты в отпуск? – вырвалось у Слотова бестолково-тоскливо.
Он был сосредоточен на ведении своей атаки, предусмотрел возможные ответы Ульяны, но только не известие о её скором отъезде. Она выказала изумление и даже некоторую обиду: отчего для него невероятно, что она уходит в отпуск?.. Он потупился и спросил: когда? Через неделю. И куда же? В Россию, навещу родных... Ты, сказала она, свой отгулял уже? «Не весь», – Вячеслав Никитич использовал в марте половину положенного шестинедельного отпуска, остальное отложил на октябрь, планируя с женой отправиться в Тунис. Но толковать об этом было неуместно. Он серчал на себя из-за своих намёков на секретную работу Ульяны. «Прекрасно поняла, что я знаю», – мысль сменилась мыслью о её покорном терпении. То, что он несколько недель не будет видеть её, обернулось приливом восхищения ею: сколько в ней такта, обаяния!
Он растроганно начал: брось волноваться, если кто-то что-то брякнет – наплевать! Подлинный авторитет только у Вольфганга Тика, а слово Тика – я чувствую! – будет благожелательно. Моё выступление и его, а я остановлюсь на том, о чём уже говорил тебе: тональность, детали... новелла удалась! Он участливо уверял Ульяну: всем придётся осознать, что к ней следует относиться как к молодому засиявшему дарованию.
Она шало и небрежно кинула руку к бутылке, налила гостю, едва не расплёскивая, стакан вина. Слотов повёл себя в том же духе: с залихватским видом, польщённо улыбаясь, опорожнил полстакана. Ульяна посмотрела ему в глаза с некой красноречивой прямотой, затем слегка опустила голову. Встав с кресла, повернулась к приоткрытой двери спальни. Он заставил себя не вскочить, а потерпеть с полминуты и тихо подняться с дивана. Она с ленцой прошла в спальню, не оборачивается, слева от неё кровать, покрытая простынёй.
Вячеслав Никитич, вдохновенно представляя себя юношей, для которого всё внове, снял с женщины халат. Бюстгальтер отсутствовал, на ней лишь string – кружевные, чёрные. Он, позади неё, принялся освобождаться от одежды. Ульяна непринуждённо потянулась, прогибая спину, плавно раскинув руки, левую завела назад и положила ладонь на ягодицу. Слотов проклял себя за то, что ещё не совсем разделся. Наконец-то нагой, повлёк с неё трусики – она снова натянула их, улеглась на кровать и стала болтать ногами в воздухе. Это была ребячливая девчонка в потрясно обольстительной наивной забаве. До чего же долго не встречал он женщину, в какой открывалась бы такая первозданная непосредственность! Стоя коленями на постели, он сдёргивал с Ульяны тугие string – они ползли к её коленкам...
– И вот и-и... – обрывая фразу смешком, она восклицала: – Нет! – и вновь оказывалась в трусишках.
В эти минуты было ли что-то, чего бы он не взял на себя – захоти только Ульяна? Вся она – безоглядная радость проделки! Номер исполнен в четвёртый, в пятый раз.
– И вот и-ии... – залилась смехом и вдруг выдала: – Да-а! – грудным страстно-сдавленным голосом. Отрывистое «Да-а!» – как будто разжалась пружина.
Влажный полураскрытый рот, в распахнутых глазах – неистовство бесенят. Слотова объяло самоощущение детскости: лишь ребёнок, в ком инстинкт разжёг мучение узнать, мог быть в таком дразнящем восторге от женщины.
Острое единоборство и безупречная слаженность, лодка, подгоняемая ударами весла, стремится по порожистой речке... Любовный хмель в его полуденный миг.
Игра сладко выпила телесные силы – заиграли образы. Уйдя от Ульяны в окрыляющем чувстве – она вправду довольна им! – Вячеслав Никитич радовал себя мыслями о своём даре испытывать утончённые переживания. Он улавливает в поведении женщины в постели то разнообразное и изысканно прелестное, что не способен воспринять мужчина толпы.
Гордость ублажалась и размышлением, как он показал этой неглупой (и даже очень!) бабе: его ей не провести. Она отказалась от попытки похлопать перед ним глазками: «Ну, тебе звонил этот, из посольства?» Сдалась! Молчанием по сему пункту обнаружила, что знает о контакте. Впрочем – пришло соображение – спроси я её прямо, почему она не заикнётся о человеке, вполне могла бы ответить: а он мне сказал, что вы встретились (сказал как куратор общества «Беседа»).
* * *
Бортников дал о себе знать телефонным звонком в понедельник. Вячеслав Никитич, пообедав, возвращался в свой кабинет, когда просигналил мобильник. «В семь вечера на Потсдамер Платц...» – далее прозвучало название кафе: Vapiano.
Он сел за выставленный на тротуар столик, заказал бокал пива и успел сделать большой, такой желанный в душный вечер глоток, как в дюжине метров прокатил по дороге серо-сиреневый audi quattro и остановился невдалеке. Из него вылез Бортников, обернулся и, найдя взглядом Слотова, исчез в машине. Тот рассчитался за пиво, поспешно допил его. Спустя пять минут, сидя в авто, после обоюдных «Здравствуйте!» услышал:
– Вашей информации придано немаловажное значение.
Вячеслав Никитич смолчал, стараясь не выдать удовлетворение. Его спутник сказал доверительно и так, точно просил согласия:
– Мы немного проедем и там обсудим задачу...
Он вырулил на Бен-Гурион-штрассе, затем audi обогнул статую Ники, воздвигнутую во славу побед Пруссии над Австрией и Францией в девятнадцатом веке. Вячеслав Никитич, чувствуя себя человеком, в котором весьма нуждаются, испытывая подъём тонуса, спросил:
– Что вы думаете о догадках Тика... – и добавил найденное слово, произнеся его со вкусом: – о раскопках?..
Машина приближалась к мосту Лютера через Шпрее. Николай Сергеевич ответил односложно:
– Вред для России.
– Но как опровергнуть Тика? – привязался Слотов. – Чем объяснить чудесное поступление на юрфак?
Бортников, ведя авто, сказал с лёгкой досадой на то, что его отвлекают:
– Я не жил тогда, и нужно специально заниматься... это не наша с вами задача. Нам бы с нашей справиться.
Оставив позади мост, проехали под эстакадой железной дороги, водитель свернул вправо на Люнебургер штрассе. Audi встал у кирпичной стены эстакады, слева над оградой возвышалось фабричное или складское строение. Место довольно глухое. Бортников, как уже было, достал с заднего сиденья кейс и начал с задушевностью, будто о визите к больному, который дорог обоим:
– Пожалуйста, пожалуйтесь ему, что у вас неважно с творческим настроением и вам необходимы его моральная поддержка, советы... Пусть потом на себя он сам переключится...
– Постараюсь исполнить, – с иронией ответил Вячеслав Никитич, добавив мысленно: «Поучи ещё меня нос вытирать!»
Спутник показал, что тон Слотова его не обидел.
– Я перечитываю ваши произведения и убеждаюсь: вы – литератор большого таланта! – прочувствованно произнёс молодой человек, и Вячеслав Никитич взял вид кроткого достоинства, притворившись, будто принял похвалу за чистую монету.
Бортников продолжил:
– У вас не может быть творческих неуспехов, но я... – он выразил неловкость голосом и робкой улыбкой, – ради дела прошу вас наговорить на себя...
– Опасаетесь – мне самолюбие помешает? – бросил Вячеслав Никитич и как бы не удержал хохотка.
Оба рассмеялись, словно преисполненные тепла друг к другу. Николай Сергеевич поднял крышку кейса, извлёк из него небольшой пластиковый пакет, из которого, в свою очередь, вынул продолговатую коробочку из пластмассы и металла – MP3 player по виду.
– Похолодания не обещают – значит, вы будете без пиджака. Кладёте в карман брюк...
Слотов взял прибор и, вспоминая, проговорил с выражением приятного раздумья: никаких проводов, карманы дырявить не надо... Хотелось поболтать о первом деле (объяснимая возрастом сентиментальность?) Поведал о средстве, каковым его когда-то снарядил Борис Андреевич. Возня с проводами... «Но это было для того времени высокое достижение, – поддержал спутник беседу и показал профессиональную эрудицию, – резьбовое крепление разъёмов, провода подсоединялись надёжно!» Слотов, точно приветствуя услышанное, кивнул и добавил: ленты хватало на пять часов... Бортников поправил: в том-то и новшество было, что запись шла уже не на ленту, а на специальную очень тонкую проволоку. «Вы изучали историю предмета, а мне никто не объяснял», – в искренности вздохнул Вячеслав Никитич. Он питал обоснованное любопытство к технике подобного рода и, благодаря литературе, отчасти удовлетворял его. Держа прибор в руке, спросил: «Здесь запись на микрочип?» Собеседник не возразил.
– Перед встречей включите – и говорите хоть до утра.
Слотов, в такт обоюдно свойскому настрою, позволил себе сказать с несерьёзным видом: он слышал, средства нынче таковы, что служба может выйти на мобильник, который имеет при себе объект, и разговоры будут передаваться... Николай Сергеевич растянул губы в улыбке, но она не тронула глаз.
– Фантастичность техники порой заменяет жизнь фантастикой, – произнёс он.
У Слотова невольно вырвалось:
– Это... ваше изречение?
– У кого-то прочитал. Я думал, вы знаете.
Вячеславу Никитичу пришлось как бы не услышать. Представления о молодом человеке несколько изменились в пользу последнего. Тот вновь открыл кейс, из которого на сей раз были извлечены лист бумаги и синий незаклеенный конверт, откуда Бортников вынул, а затем вложил обратно две купюры достоинством в десять и в двадцать евро. Слотов, освежая традицию, что прервалась полтора десятка лет назад, написал расписку. Николай Сергеевич приступил к инструктажу:
– Пригласите его в бар или в кафе... Нужно, чтобы он как можно больше сказал: к кому обращался в связи с этой самой своей работой, кому её показывал, кому о ней говорил. Где планирует опубликовать? Проявлен ли интерес германских издателей? Кто в немецком театре задействован?
Слушая, Вячеслав Никитич приберегал задумку: как встретиться с Тиком, не наводя его на подозрения. Бортников любезно подвёз домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19