Ходу до «Пекина» было минут пять. Это если с задушевной беседой. Если нога за ногу. А молча — так и вовсе — рукой подать.
Но чудовище, со скрипом и стонами возникшее из-за спины Маркизы, сразу очаровало Огурцова. Если не сказать — загипнотизировало.
Как это мэр Москвы проглядел, облажался, дал маху, обмишурился, обо… Как, кто, зачем позволил появляться на свежих утренних улицах столицы невероятному средству передвижения?
Этот троллейбус был асоциален. Это был бомж в счастливой семье московских троллейбусов. Это был опустившийся, обрюзгший, потерявший ум, честь и совесть троллейбус-хмырь.
Огурцов сразу понял, что троллейбус этот чем-то похож на него. На известного писателя, который никогда в жизни не ходил проторенными путями.
«Некоторые, — вспомнил Огурцов, — шагают в ногу вместе со всеми… А некоторые, — фраза капитана милиции, с котороым беседовали в молодые годы Огурцов и Полянский, — некоторые гады выбирают окольные дорожки… чтобы не шагать в ногу… чтобы…».
Он сразу почувствовал симпатию к троллейбусу. Этот явно ни с кем и никогда не шагал в ногу. Точнее, не ехал в колесо со своими сверкающими чистыми, после мойки боками, цивильными и представительными транспорноми средствами. Этот, совершенно точно, ездил окольными путями, подбирал бродяг на неведомых и необозначенных табличками остановках, он сворачивал в закоулки, он гулял — гулял, так, как хотелось ему и его водителю. Следы прошлого говорили о многом. Вон — с боку плохо отрихтованная огромная вмятина, говорщая о том, что жизнь тащила его через овраги и буреломы — троллейбус кренился на левую сторону, покачивался, словно с похмелья, скрежетал тихими, невнятными проклятиями и, казалось, что если бы он не держался за провода дистрофичными ручками-рогульками, то тут же завалился бы на бок неопрятной сине-бурой тушей.
Троллейбус подполз к остановке, на которой стояли Огурец и Маркиза и остановился. Помедлив, но зная, что есть в мире необходимое зло, он попытался раздвинуть вялые шторки дверок-гармошек. Открылась одна — та, что в конце. Две остальные судорожно подергались и застыли в исходном положении.
Огурец и Маркиза завороженно смотрели на железного выродка. Стояли и смотрели.
Троллейбус тоже стоял. Кажется, ждал. Во всяком случае, стоял он уже значительно дольше положенного для обычной остановки времени.
— Пошли? — тихо спросила Маркиза.
— Пошли, — уверенно скомандовал Огурец.
Они бросились к задней дверце. Когда Огурцов, оступившись на скособоченной ступеньке схватился рукой за шершавый поручень, его ощутимо дернуло током.
— Брат! — восхищенно прошептал он.
В ту же секунду дверца-шторка злорадно зашипев, неожиданно быстро сомкнулась за спиной Огурцова, защемив полу его пиджака.
***
Мужик смотрел в окно.
Маркиза и Огурец, несмотря на то, что троллейбус был, за исключением единственного пассажира, пуст, устроились за его спиной. Остальные сиденья не могли таковыми считаться. Где-то не было обивки, где-то она была, но вся в липких, грязных, непонятного происхождения пятнах, а кое-где и сидений-то вовсе не было.
Оставалась одна, более или менее приличная лавочка — за уставившимся в окно гегемоном.
Солнце всходило и лучи его били в лобовое стекло машины. Несмотря на то, что оно было удручающе грязным, мутным и расцарапанным, лучи эти слепили глаза Маркизы и Огурцова. За спиной гегемона, сидящего впереди, спрятаться от солнца не удавалось. Слишком тощей и узкой была его спина, да и покачивалась она из стороны в сторону, делая невозможным использование ее в качестве тента.
— Пересядем? — спросила Маркиза.
Огурцов снова не услышал ее вопроса. Он вдруг понял, что это тот самый, именно тот самый троллейбус, который он загнал когда-то на киностудии «Ленфильм» ухарям с провинциальной киностудии. Вместе с Мишей Кошмаром, ныне преуспевающим бизнесменом. Он не мог ошибиться. Ему даже показалось, что он вспомнил четырехзначный номер, наляпанный масляной краской над кабиной водителя. Самого водителя видно не было — его скрывала выцветшая от времени и взглядов пассажиров кустарно отретушированная фотография Владимира Высоцкого.
— Пересядем? — повторила Маркиза.
— Ага. Давай. Только куда?
— А вот, назад. Там тоже, кажется, задницу можно пристроить.
— Если очень постараться, — хмыкнул Огурец, поднимаясь с лавочки.
Они пересели на самые последние сиденья. Теперь Садовое кольцо уползало, уползало вихляясь и покачиваясь в такт с нетвердыми и неровными движениями издыхающего средства передвижения.
Огурцов смотрел в заднее стекло. Уползало Кольцо, уползал «Флажолет», уползала еще одна ночь.
«А гори оно все огнем, зато Маркизу встретил! Мы же так дружили.».
Огурец вдруг понял, что «дружили» в прошедшем времени его не устраивает. Они дружат. Они встретились так, словно расстались только вчера. Информации друг о друге не было, ну, последней информации, зато как легко было. Как просто. Давно не испытывал Саша Огурцов ничего похожего. Казалось ему, что и не испытает уже никогда. А вот — на тебе.
— А ты-то как в Москве? — спросила Маркиза.
— Я? Ну, у меня тут круто…Я же теперь писатель. Книжка новая вышла, презентация вчера была.
— Ты? Писатель?
Маркиза отстранилась и внимательно посмотрела на Огурцова.
— И что пишешь?
— Книги, — помрачнев ответил Огурцов. — Прозаик я. Пишу про заек. И про Ленина. Устраивает?
— Ясно. Достали тебя вопросами. Ладно. Не буду терзать. Дашь почитать чего-нибудь?
— Конечно.
«Почитать. Это что же значит, что мы теперь с ней будем видеться? Часто? Или это просто так, треп пустой. Ни к чему не обязывающий. Как вчера на презентации».
Огурцов вдруг почувствовал, что со временем происходят странные вещи. Вот они едут, говорят, пересаживаются с места на место, а «Пекина» все нет и нет. Пешком бы уже давно дошли. Ну и троллейбус, однако.
— Сейчас-то откуда пылишь? С чего тошнишь?
— Да так… В клуб тут один сходил. Музыку послушал.
— Во «Флажолет», что ли?
— Ну. Откуда знаешь?
— Так я же москвичка теперь. Мне это знать положено по чину. Правда, там мои клиенты не выступают. «Флажолет» — не попсовое место. Правильное.
Пролетарий, сидящий теперь за спинами Маркизы и Огурцова, вдруг тяжело закашлялся, заперхал, сплюнул на пол и что-то пробормотал.
Тяжелая, по-домашнему теплая, как старое ватное одеяло, волна перегара накрыла Маркизу с Огурцом, лишив возможности слышать, разговаривать, перекрыла дыхание.
— Уф-ф-ф, — выдохнула Маркиза.
Огурцову показалось, что даже свет утреннего солнца потускнел, здания за окном троллейбуса, машины, несущиеся по Садовому, небо — все приобрело синюшный оттенок. Все острые углы сгладились, все прямые пересеклись, а все кривые расправились, мир потерял устойчивость и перестал подчиняться законам физики.
***
Старенькая Анна Каренина застыла за столом ресторана «Пекин» с крылышком бекаса во рту.
Огурец перевел дыхание и понял, что ни в какой «Пекин» они сейчас не пойдут. Пусть там Анна своих бекасов кушает, в тишине и благолепии. У нее еще много дел. Не стоит мешать старушке. Да, в «Пекин» они не пойдут. А пойдут они, или поедут в «Россию». К Огурцу в номер. Вот куда они поедут. А там уж и бекасиков по-нормандски отожрут и манной кашки в столовой для командировочных и черта в ступе — там уж они развернутся. Там уж они оторвутся не по-детски.
— А что, Маркиза, — втягивая носом остатки перегара, все еще тянущегося с переднего сиденья, начал Огурец. — А что, Маркиза, если нам в «Пекин» не пойти? А что если нам в номера завалиться?
— В какие еще номера?
— Ну, не в номера… Ко мне в номер. В «России» я живу. Меня там издатель мой поселил.
— А там мы пожрем? — строго вопросила Маркиза.
— Да ты что, москвичка, е-мое… Там все есть. И кабак, и столовая для командировочных.
— Ну да. Так я и знала. Вы, питерские, все такие. Сэкономить желаете на девушке.
— Да ни в жисть! Ты чего, Маркиза? Давно ли ты так стала — «Вы, питерские»? Пойдем в кабак, а то… Или в номер возьмем…
— Лучше в номер.
— Да, я тоже думаю — лучше в номер. А то достало меня по клубам… По кабакам… Во «Флажолете» этом — представляешь? Ничего съесть не мог. Только пил. Разве это дело?
— А чего пил-то и не ел? Там же кухня клевая.
— Музыку слушал, говорю тебе.
Новая волна перегара спереди, новый взрыв кашля. Огурцов подумал, что букет старика «Хеннеси» с его тонким ароматом никогда не победит, не переломит бодрого, вульгарного, витального запаха крепкого дешевого портвейна. Это все равно что с опусом Куперена выйти супротив «Металлики».
— Ты знаешь, — заговорил Огурцов. — Я там такое видел… Таких ребят… Они играют… ну, как звери просто. В хорошем смысле. Не скажу — как Боги, но рокеры настоящие. Мы все обломались. Ты вот для попсы рисуешь, я дюдики пишу… Мы сломались. Мы же это все начинали, мы хотели побить эту стену. И сами стали кирпичами. В той же стене. Навозом легли в навозную кучу. А они… Им все по фигу. Они так чешут, давно такого не слышал. Я, знаешь, уже и дома музыку почти перестал слушать. А эти парни — они меня просто перевернули. Вот, Леков, не дожил, собака, он-то умел, он мог, но — все в бухло ушло. Все! Что бы он им сказал, этим ребятам? Что портвейн для человека больше значит, чем музыка? Понтанулся бы просто… И все. А они пашут. А мы что играли? Русский рок? Так они знаешь как его называют? Говнорок. И правильно. Так и нужно… А с Лековым… ты знаешь, мы дружили с ним. Насколько вообще было возможно с ним дружить. И о мертвых плохо не говорят, да. Но меня все равно зло берет. Человеку было дано такое, такое, чего даже у этих ребят молодых нет. А он… А, что говорить. Пошли, выходим. Тачку возьмем до «России».
Троллейбус забился в очередном пароксизме осознания работы, как необходимого зла и приступил к торможению. Дело это было для него не простое. Заскрипев всеми своими железными членами, затрясшись от отвращения к обязательному графику он начал замедлять ход, дергаясь и даже, кажется, потея.
Огурец встал, его качнуло и он снова рухнул на сиденье рядом с Маркизой.
— Козлы дешевые! — раздался за его спиной сиплый пропитой голос. — Козлы вонючие!
— Чего? — успел спросить Огурцов, но тут его прошила очередь такого четкого, отборного, крепкого как фасоль мата, что говорить дальше он уже не мог. Только слушал со злобой, постепенно переходящей в восхищение.
— …понял, мудила грешный? В «Россию» ползете, плесень?
***
— Ешкин корень! — вдруг прошептала Маркиза. — Не может быть!…
— Ты чего? — не понял Огурец. И осекся.
Маркиза открыв рот смотрела на гегемона.
Огурец снова хотел вскочить, но ему не дали. Грязная лапа с силой надавила на плечо.
— Сами значит жрать… — В сиплом голосе слышалась ирония вперемешку с издевкой.
Огурец вырвался из под лапы. Вскочил. Повернулся и…
Пролетарий был небрит и грязен. Одетый в дешевую китайскую нейлоновую куртку. Лысый. Землистого цвета отечным лицом и мешками под глазами.
— Васька… — не проговорила — выдохнула Маркиза.
— Хераська, — осклабился гегемон, обнажив остатки зубов. — Вы куда без меня, твари дешевые собрались? Пить?
И вдруг испитая харя на глазах начала меняться, трансформироваться, проходя через множество образов, знакомых и незнакомых, пока не утвердилась в неповторимо наглой роже Васьки Лекова. Такой, какой она у него всегда делалась при волшебных звуках слова «пить».
— Так тебя же убили? — растерянно протянул Огурец. — Слушай, а ты так на Славика похож…
— На какого еще Славика? А, на грузчика этого… Да ладно вам.
— Да ты же мертв, — уверенно сказала Маркиза. — Что ты нам тут мозги паришь?! Я таких глюков на своем веку перевидала…
— Да? — изумленно воззрился на свои стоптанные ботинки Леков. — Оч-чень может быть. Москва такой город. — Он сделал рукой неопределенный жест. — Опасный! Тут каждый день кого-то убивают. Так что ничего удивительного. Так пить-то поедем? Или про козлов сопливых будем лясы точить? У вас чего пить?
— Погоди, — Огурец сделал движение рукой, будто стараясь отмахнуться от невероятного видения. — Ты чего поделываешь-то?
Спросил первое, что пришло на ум.
Леков громко рыгнул.
— Живу. — Он сгреб Огурца и Маркизу за шеи И, пригнув их головы к своей, просипел, обдавая их перегаром: — Давно живу. Все вас, уродов, поджидая. Так мы едем в деревню Большие Бабки?
— Пошел ты НА…, — разом, не сговариваясь, ответили Маркиза и Огурец.
***
Тени долгой ночи вынуждают бежать
Безысходность приводит к решительным мерам
Где тот угол, в котором ждут
В какой комнате заполночь не заперты двери
Угадайте, кого мы поставим сегодня примером
Кто хозяин квартиры где нас ждут и на запах,
Собираются те, кто пока что не верит
Это Мастер Краев -
Великий магистр трофейного Ордена Лени
Мастер Краев -
Повелитель станков, фрезою терзающих сталь
Представитель слюною забрызгавших все поколение
Отказавшийся встать на ступень чуть выше
Ступени для тех, кто устал
Мастер Краев
Не бойтесь бунта — вы вечный король опозданий
Мастер Краев
Заклинатель Зеленого Змия и гровер души
Искусавший все локти в попытке постичь мироздание
Стоически мечущий мятые стрелы
В субстанции тех кто спешит
Отрастивший свой хайр когда поздно всходить
В полукруг колоннады
Но все же чуждый наживы и алчущий легкой любви
Отвечайте своим знаменитым, торжественным, мудрым
«ТАК НАДО»
Тем кто в миг самомненья пустого пытается ставить
Вам это на вид
Мастер Краев
Достававший нам запах с возвышенных гор Гималаев
Мастер Краев
Подаривший нам право на пост
В нашем пьяном приходе
Постарайтесь догрызть свою кость никого не облаяв
Добродушно примите прощальный парад
Тех кто так безвозвратно уходит
Воистину
Мастер Краев
Весь мир — повторение творения старых мелодий
Их хриплый крик — укоризна скрижалям вранья
Интенсивность красного в почве — признак бесплодия
На посевах разумного, доброго, вечного
Черным ковром спорынья — собирай ее
Мастер Краев
Чтоб отчетливей стали на лицах следы вырождения
Мастер Краев
Это круче, чем в полночь уйти по траве
Мы уйдем, мы устали, мы просим у Вас снисхождения
Если каждому нечем уже дорожить,
То пожалуйста Вы покажите как жить
Ожидая по-прежнему тех, кто пока что не верит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Но чудовище, со скрипом и стонами возникшее из-за спины Маркизы, сразу очаровало Огурцова. Если не сказать — загипнотизировало.
Как это мэр Москвы проглядел, облажался, дал маху, обмишурился, обо… Как, кто, зачем позволил появляться на свежих утренних улицах столицы невероятному средству передвижения?
Этот троллейбус был асоциален. Это был бомж в счастливой семье московских троллейбусов. Это был опустившийся, обрюзгший, потерявший ум, честь и совесть троллейбус-хмырь.
Огурцов сразу понял, что троллейбус этот чем-то похож на него. На известного писателя, который никогда в жизни не ходил проторенными путями.
«Некоторые, — вспомнил Огурцов, — шагают в ногу вместе со всеми… А некоторые, — фраза капитана милиции, с котороым беседовали в молодые годы Огурцов и Полянский, — некоторые гады выбирают окольные дорожки… чтобы не шагать в ногу… чтобы…».
Он сразу почувствовал симпатию к троллейбусу. Этот явно ни с кем и никогда не шагал в ногу. Точнее, не ехал в колесо со своими сверкающими чистыми, после мойки боками, цивильными и представительными транспорноми средствами. Этот, совершенно точно, ездил окольными путями, подбирал бродяг на неведомых и необозначенных табличками остановках, он сворачивал в закоулки, он гулял — гулял, так, как хотелось ему и его водителю. Следы прошлого говорили о многом. Вон — с боку плохо отрихтованная огромная вмятина, говорщая о том, что жизнь тащила его через овраги и буреломы — троллейбус кренился на левую сторону, покачивался, словно с похмелья, скрежетал тихими, невнятными проклятиями и, казалось, что если бы он не держался за провода дистрофичными ручками-рогульками, то тут же завалился бы на бок неопрятной сине-бурой тушей.
Троллейбус подполз к остановке, на которой стояли Огурец и Маркиза и остановился. Помедлив, но зная, что есть в мире необходимое зло, он попытался раздвинуть вялые шторки дверок-гармошек. Открылась одна — та, что в конце. Две остальные судорожно подергались и застыли в исходном положении.
Огурец и Маркиза завороженно смотрели на железного выродка. Стояли и смотрели.
Троллейбус тоже стоял. Кажется, ждал. Во всяком случае, стоял он уже значительно дольше положенного для обычной остановки времени.
— Пошли? — тихо спросила Маркиза.
— Пошли, — уверенно скомандовал Огурец.
Они бросились к задней дверце. Когда Огурцов, оступившись на скособоченной ступеньке схватился рукой за шершавый поручень, его ощутимо дернуло током.
— Брат! — восхищенно прошептал он.
В ту же секунду дверца-шторка злорадно зашипев, неожиданно быстро сомкнулась за спиной Огурцова, защемив полу его пиджака.
***
Мужик смотрел в окно.
Маркиза и Огурец, несмотря на то, что троллейбус был, за исключением единственного пассажира, пуст, устроились за его спиной. Остальные сиденья не могли таковыми считаться. Где-то не было обивки, где-то она была, но вся в липких, грязных, непонятного происхождения пятнах, а кое-где и сидений-то вовсе не было.
Оставалась одна, более или менее приличная лавочка — за уставившимся в окно гегемоном.
Солнце всходило и лучи его били в лобовое стекло машины. Несмотря на то, что оно было удручающе грязным, мутным и расцарапанным, лучи эти слепили глаза Маркизы и Огурцова. За спиной гегемона, сидящего впереди, спрятаться от солнца не удавалось. Слишком тощей и узкой была его спина, да и покачивалась она из стороны в сторону, делая невозможным использование ее в качестве тента.
— Пересядем? — спросила Маркиза.
Огурцов снова не услышал ее вопроса. Он вдруг понял, что это тот самый, именно тот самый троллейбус, который он загнал когда-то на киностудии «Ленфильм» ухарям с провинциальной киностудии. Вместе с Мишей Кошмаром, ныне преуспевающим бизнесменом. Он не мог ошибиться. Ему даже показалось, что он вспомнил четырехзначный номер, наляпанный масляной краской над кабиной водителя. Самого водителя видно не было — его скрывала выцветшая от времени и взглядов пассажиров кустарно отретушированная фотография Владимира Высоцкого.
— Пересядем? — повторила Маркиза.
— Ага. Давай. Только куда?
— А вот, назад. Там тоже, кажется, задницу можно пристроить.
— Если очень постараться, — хмыкнул Огурец, поднимаясь с лавочки.
Они пересели на самые последние сиденья. Теперь Садовое кольцо уползало, уползало вихляясь и покачиваясь в такт с нетвердыми и неровными движениями издыхающего средства передвижения.
Огурцов смотрел в заднее стекло. Уползало Кольцо, уползал «Флажолет», уползала еще одна ночь.
«А гори оно все огнем, зато Маркизу встретил! Мы же так дружили.».
Огурец вдруг понял, что «дружили» в прошедшем времени его не устраивает. Они дружат. Они встретились так, словно расстались только вчера. Информации друг о друге не было, ну, последней информации, зато как легко было. Как просто. Давно не испытывал Саша Огурцов ничего похожего. Казалось ему, что и не испытает уже никогда. А вот — на тебе.
— А ты-то как в Москве? — спросила Маркиза.
— Я? Ну, у меня тут круто…Я же теперь писатель. Книжка новая вышла, презентация вчера была.
— Ты? Писатель?
Маркиза отстранилась и внимательно посмотрела на Огурцова.
— И что пишешь?
— Книги, — помрачнев ответил Огурцов. — Прозаик я. Пишу про заек. И про Ленина. Устраивает?
— Ясно. Достали тебя вопросами. Ладно. Не буду терзать. Дашь почитать чего-нибудь?
— Конечно.
«Почитать. Это что же значит, что мы теперь с ней будем видеться? Часто? Или это просто так, треп пустой. Ни к чему не обязывающий. Как вчера на презентации».
Огурцов вдруг почувствовал, что со временем происходят странные вещи. Вот они едут, говорят, пересаживаются с места на место, а «Пекина» все нет и нет. Пешком бы уже давно дошли. Ну и троллейбус, однако.
— Сейчас-то откуда пылишь? С чего тошнишь?
— Да так… В клуб тут один сходил. Музыку послушал.
— Во «Флажолет», что ли?
— Ну. Откуда знаешь?
— Так я же москвичка теперь. Мне это знать положено по чину. Правда, там мои клиенты не выступают. «Флажолет» — не попсовое место. Правильное.
Пролетарий, сидящий теперь за спинами Маркизы и Огурцова, вдруг тяжело закашлялся, заперхал, сплюнул на пол и что-то пробормотал.
Тяжелая, по-домашнему теплая, как старое ватное одеяло, волна перегара накрыла Маркизу с Огурцом, лишив возможности слышать, разговаривать, перекрыла дыхание.
— Уф-ф-ф, — выдохнула Маркиза.
Огурцову показалось, что даже свет утреннего солнца потускнел, здания за окном троллейбуса, машины, несущиеся по Садовому, небо — все приобрело синюшный оттенок. Все острые углы сгладились, все прямые пересеклись, а все кривые расправились, мир потерял устойчивость и перестал подчиняться законам физики.
***
Старенькая Анна Каренина застыла за столом ресторана «Пекин» с крылышком бекаса во рту.
Огурец перевел дыхание и понял, что ни в какой «Пекин» они сейчас не пойдут. Пусть там Анна своих бекасов кушает, в тишине и благолепии. У нее еще много дел. Не стоит мешать старушке. Да, в «Пекин» они не пойдут. А пойдут они, или поедут в «Россию». К Огурцу в номер. Вот куда они поедут. А там уж и бекасиков по-нормандски отожрут и манной кашки в столовой для командировочных и черта в ступе — там уж они развернутся. Там уж они оторвутся не по-детски.
— А что, Маркиза, — втягивая носом остатки перегара, все еще тянущегося с переднего сиденья, начал Огурец. — А что, Маркиза, если нам в «Пекин» не пойти? А что если нам в номера завалиться?
— В какие еще номера?
— Ну, не в номера… Ко мне в номер. В «России» я живу. Меня там издатель мой поселил.
— А там мы пожрем? — строго вопросила Маркиза.
— Да ты что, москвичка, е-мое… Там все есть. И кабак, и столовая для командировочных.
— Ну да. Так я и знала. Вы, питерские, все такие. Сэкономить желаете на девушке.
— Да ни в жисть! Ты чего, Маркиза? Давно ли ты так стала — «Вы, питерские»? Пойдем в кабак, а то… Или в номер возьмем…
— Лучше в номер.
— Да, я тоже думаю — лучше в номер. А то достало меня по клубам… По кабакам… Во «Флажолете» этом — представляешь? Ничего съесть не мог. Только пил. Разве это дело?
— А чего пил-то и не ел? Там же кухня клевая.
— Музыку слушал, говорю тебе.
Новая волна перегара спереди, новый взрыв кашля. Огурцов подумал, что букет старика «Хеннеси» с его тонким ароматом никогда не победит, не переломит бодрого, вульгарного, витального запаха крепкого дешевого портвейна. Это все равно что с опусом Куперена выйти супротив «Металлики».
— Ты знаешь, — заговорил Огурцов. — Я там такое видел… Таких ребят… Они играют… ну, как звери просто. В хорошем смысле. Не скажу — как Боги, но рокеры настоящие. Мы все обломались. Ты вот для попсы рисуешь, я дюдики пишу… Мы сломались. Мы же это все начинали, мы хотели побить эту стену. И сами стали кирпичами. В той же стене. Навозом легли в навозную кучу. А они… Им все по фигу. Они так чешут, давно такого не слышал. Я, знаешь, уже и дома музыку почти перестал слушать. А эти парни — они меня просто перевернули. Вот, Леков, не дожил, собака, он-то умел, он мог, но — все в бухло ушло. Все! Что бы он им сказал, этим ребятам? Что портвейн для человека больше значит, чем музыка? Понтанулся бы просто… И все. А они пашут. А мы что играли? Русский рок? Так они знаешь как его называют? Говнорок. И правильно. Так и нужно… А с Лековым… ты знаешь, мы дружили с ним. Насколько вообще было возможно с ним дружить. И о мертвых плохо не говорят, да. Но меня все равно зло берет. Человеку было дано такое, такое, чего даже у этих ребят молодых нет. А он… А, что говорить. Пошли, выходим. Тачку возьмем до «России».
Троллейбус забился в очередном пароксизме осознания работы, как необходимого зла и приступил к торможению. Дело это было для него не простое. Заскрипев всеми своими железными членами, затрясшись от отвращения к обязательному графику он начал замедлять ход, дергаясь и даже, кажется, потея.
Огурец встал, его качнуло и он снова рухнул на сиденье рядом с Маркизой.
— Козлы дешевые! — раздался за его спиной сиплый пропитой голос. — Козлы вонючие!
— Чего? — успел спросить Огурцов, но тут его прошила очередь такого четкого, отборного, крепкого как фасоль мата, что говорить дальше он уже не мог. Только слушал со злобой, постепенно переходящей в восхищение.
— …понял, мудила грешный? В «Россию» ползете, плесень?
***
— Ешкин корень! — вдруг прошептала Маркиза. — Не может быть!…
— Ты чего? — не понял Огурец. И осекся.
Маркиза открыв рот смотрела на гегемона.
Огурец снова хотел вскочить, но ему не дали. Грязная лапа с силой надавила на плечо.
— Сами значит жрать… — В сиплом голосе слышалась ирония вперемешку с издевкой.
Огурец вырвался из под лапы. Вскочил. Повернулся и…
Пролетарий был небрит и грязен. Одетый в дешевую китайскую нейлоновую куртку. Лысый. Землистого цвета отечным лицом и мешками под глазами.
— Васька… — не проговорила — выдохнула Маркиза.
— Хераська, — осклабился гегемон, обнажив остатки зубов. — Вы куда без меня, твари дешевые собрались? Пить?
И вдруг испитая харя на глазах начала меняться, трансформироваться, проходя через множество образов, знакомых и незнакомых, пока не утвердилась в неповторимо наглой роже Васьки Лекова. Такой, какой она у него всегда делалась при волшебных звуках слова «пить».
— Так тебя же убили? — растерянно протянул Огурец. — Слушай, а ты так на Славика похож…
— На какого еще Славика? А, на грузчика этого… Да ладно вам.
— Да ты же мертв, — уверенно сказала Маркиза. — Что ты нам тут мозги паришь?! Я таких глюков на своем веку перевидала…
— Да? — изумленно воззрился на свои стоптанные ботинки Леков. — Оч-чень может быть. Москва такой город. — Он сделал рукой неопределенный жест. — Опасный! Тут каждый день кого-то убивают. Так что ничего удивительного. Так пить-то поедем? Или про козлов сопливых будем лясы точить? У вас чего пить?
— Погоди, — Огурец сделал движение рукой, будто стараясь отмахнуться от невероятного видения. — Ты чего поделываешь-то?
Спросил первое, что пришло на ум.
Леков громко рыгнул.
— Живу. — Он сгреб Огурца и Маркизу за шеи И, пригнув их головы к своей, просипел, обдавая их перегаром: — Давно живу. Все вас, уродов, поджидая. Так мы едем в деревню Большие Бабки?
— Пошел ты НА…, — разом, не сговариваясь, ответили Маркиза и Огурец.
***
Тени долгой ночи вынуждают бежать
Безысходность приводит к решительным мерам
Где тот угол, в котором ждут
В какой комнате заполночь не заперты двери
Угадайте, кого мы поставим сегодня примером
Кто хозяин квартиры где нас ждут и на запах,
Собираются те, кто пока что не верит
Это Мастер Краев -
Великий магистр трофейного Ордена Лени
Мастер Краев -
Повелитель станков, фрезою терзающих сталь
Представитель слюною забрызгавших все поколение
Отказавшийся встать на ступень чуть выше
Ступени для тех, кто устал
Мастер Краев
Не бойтесь бунта — вы вечный король опозданий
Мастер Краев
Заклинатель Зеленого Змия и гровер души
Искусавший все локти в попытке постичь мироздание
Стоически мечущий мятые стрелы
В субстанции тех кто спешит
Отрастивший свой хайр когда поздно всходить
В полукруг колоннады
Но все же чуждый наживы и алчущий легкой любви
Отвечайте своим знаменитым, торжественным, мудрым
«ТАК НАДО»
Тем кто в миг самомненья пустого пытается ставить
Вам это на вид
Мастер Краев
Достававший нам запах с возвышенных гор Гималаев
Мастер Краев
Подаривший нам право на пост
В нашем пьяном приходе
Постарайтесь догрызть свою кость никого не облаяв
Добродушно примите прощальный парад
Тех кто так безвозвратно уходит
Воистину
Мастер Краев
Весь мир — повторение творения старых мелодий
Их хриплый крик — укоризна скрижалям вранья
Интенсивность красного в почве — признак бесплодия
На посевах разумного, доброго, вечного
Черным ковром спорынья — собирай ее
Мастер Краев
Чтоб отчетливей стали на лицах следы вырождения
Мастер Краев
Это круче, чем в полночь уйти по траве
Мы уйдем, мы устали, мы просим у Вас снисхождения
Если каждому нечем уже дорожить,
То пожалуйста Вы покажите как жить
Ожидая по-прежнему тех, кто пока что не верит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51