Целые миры жили в моей пылающей голове – я грезил гранитными глыбами и подземными дворцами, опирающимися на леса колонн, наше строительство казалось мне невыносимо долгим. Но сегодня мой пыл остывает; я устал, и меня прельщает досуг; я чувствую, что сделал на своем поприще все, что мог.
Сулайману вдруг почудилось, будто глаза Адонирама на миг блеснули нежностью. Лицо его было серьезно и печально, голос звучал проникновеннее обычного, и царь, странно смущенный, сказал себе: «Этот человек очень красив…»
– Куда же вы намерены идти, покинув мои земли? – спросил он, стараясь говорить беззаботным тоном.
– В Тир, – без колебаний ответил художник, – ибо я дал обещание моему покровителю, славному царю Хираму, который любит вас, как брата, а ко мне всегда был добр, как отец. Если будет на то ваша воля, я хотел бы отвезти ему планы и чертежи дворца, храма, медного моря, а также двух огромных витых колонн из бронзы, именуемых Иакин и Вооз, что украшают большие ворота храма.
– Да будет так. Пятьсот всадников отправятся, чтобы сопровождать вас, и двенадцать верблюдов повезут мои дары и предназначенные вам сокровища.
– Это слишком щедро; Адонирам не унесет с собой ничего, кроме своего плаща. Не думайте, государь, что я отвергаю ваши дары. Вы великодушны; вы хотите дать мне огромное богатство, но, решившись уехать столь внезапно, я пущу его по ветру без пользы для себя. Позвольте мне быть до конца откровенным. Я принимаю эти сокровища, но оставляю их в ваших руках на хранение. Копы у меня появится нужда в них, государь, я дам вам знать.
– Иными словами, – сказал Сулайман. – мастер Адонирам намерен сделать меня своим должником.
Художник улыбнулся и с достоинством кивнул:
– Государь, вы угадали мою мысль.
– И вероятно, он ждет дня, когда смажет торговаться со мной на равных, диктуя свои условия.
Адонирам бросил на царя проницательный взгляд, исполненный вызова.
– Как бы то ни было, – добавил он, – некогда не попрошу ни о чем, что оказалось бы недостойно благородства и великодушия Сулаймана.
– Мне кажется, – произнес Сулайман, внимательно следя за лицом своего собеседника, – что царица Савы вынашивает определенные планы и намеревается найти применение вашему таланту…
– Она мне ничего об этом не говорила сударь.
Этот ответ зародил в уме царя множество: новых подозрений.
– Однако же, – вставил Садок, – ваш гений не оставил ее равнодушной. Неужели вы уйдете, не простившись с нею?
– Не простившись… – повторил Адонирам и Сулайман увидел, как глаза его сверкнули странным огнем, – не простившись… Если позволит царь, я буду иметь честь засвидетельствовать ей свое почтение и попрощаться.
– Мы надеялись, – снова заговорил царь, – что вы задержитесь, чтобы присутствовать на празднествах, посвященных нашему бракосочетанию; вы ведь знаете…
Чело Адонирама залилось густой краской, и он ответил без горечи:
– Я намерен отправиться в Финикию, не откладывая.
– Если таково ваше желание, мастер, вы свободны – я отпускаю вас…
– После захода солнца, – уточнил художник – Я должен еще заплатить строителям и прошу вас, государь, приказать вашему управителю Азарии, чтобы доставили к моей конторе у подножия колонны Иакин необходимую сумму денег. Я буду выдавать жалованье, как обычно, и не стану объявлять о моем отъезде, чтобы избежать волнений, которые неизбежно повлечет прощание.
– Садок, передайте наш приказ вашему сыну Азарии. Еще одно слово, мастер: знакомы ли вам трое подмастерьев по имени Фанор, Амру и Мифусаил?
– Да, это три жалких честолюбца, они честны, но бездарны. Все трое добивались звания мастера и пытались вынудить меня сказать им пароль, чтобы получить право на более высокое жалованье. В конце концов они вняли голосу разума, и совсем недавно я имел случай убедиться в том, что сердца у них добрые.
– Мастер, в Писании сказано: «Бойся раненой змеи, если она свернулась». Вы плохо знаете людей: эти трое – ваши враги, именно они своими кознями едва не погубили отливку медного моря.
– Откуда вам это известно, государь?
– Когда я счел, что все потеряно, то, уверенный в вашей осмотрительности и знании своего дела, стал искать тайные причины катастрофы. Я бродил среди строителей, и трое из них, думая, что они одни, раскрыли мне глаза.
– Их преступление погубило много жизней. Такой пример опасен; вам, государь, надлежит решать их судьбу. Мне эта катастрофа стогав жизни моего друга, мальчика, которого я любил, искусного художника: Бенони так ниое и не появлялся с тех пор. Но повторяю: госдоарь, вершить суд – это привилегия царей.
– Он свершится, и каждый получит по заслугам. Будьте счастливы, мастер Адонирам. Сулайман вас не забудет.
Задумавшись, Адонирам стоял в нерешительности; казалось, в его душе происходит борьба. Вдруг, поддавшись внезапному порыву, он воскликнул:
– Что бы ни случилось, государь, будьте уверены в моем неизменном почтении и в искренности моего сердца! Я сохраню о вас самые благоговейные воспоминания, и если когда-нибудь тень сомнения закрадется в ваши мысли, скажите себе: «Как большинство созданий человеческих, Адонирам был не властен над собой; он должен был исполнить свое предназначение!»
– Прощайте, мастер… исполните ваше предназначение!
С этими словами царь протянул ему руку; художник смиренно склонился к ней, но не коснулся губами, и Сулайман вздрогнул.
– Вот как! – пробормотал Садок, глядя вслед удаляющемуся Адонираму. – Вот как! Что же вы прикажете, государь?
– Полнейшее молчание, святой служитель Адонаи; отныне я полагаюсь только на себя. Запомните хорошенько: я – царь! Повиноваться под страхом опалы и молчать под страхом смерти – вот ваш удел… Ну полно, старец, не дрожи: повелитель, который доверяет тебе свои тайны, не желая держать тебя в неведении, – друг, а не враг. Пусть приведут тех троих, что заперты в храме, я хочу еще поговорить с ними.
Амру и Фанор предстали перед царем вместе с Мифусаилом; за ними стояли в ряд зловещие немые слуги с обнаженными саблями в руках.
– Я обдумал и взвесил ваши слова, – строго сказал Сулайман, – и я видел слугу моего Адонирама. Что движет вами в желании навредить ему – жажда справедливости или зависть? Как смеют простые подмастерья судить своего мастера? Будь вы людьми почтенными, старшими среди своих братьев, больше веры было бы вашему свидетельству. Но нет – алчные и честолюбивые, вы добивались звания мастеров, не получили желаемого, и злоба поселилась в ваших сердцах.
– Государь, – воскликнул Мифусаил, падая ниц, – вы хотите испытать нас! Но пусть даже это будет стоить мне жизни, я все равно утверждаю, что Адонирам – изменник, да, я замышлял погубить его, потому что хотел спасти Иерусалим от тирании этого коварного человека, который намеревался отдать мою страну во власть полчищам чужеземцев. Маш столь неосторожная откровенность – лучшая порука моей преданности.
– Не подобает мне принимать на веру слова презренных людишек, рабов моих слуг Смерть опустошила ряды мастеров, и Адонирам хочет удалиться на покой; я, как и он, хочу найти среди глав цехов людей, достойных моего доверия. Сегодня вечером, после выплаты жалованья, еще раз обратитесь к просьбой о посвящении в мастера; он будет один… Сумейте заставить его внять вашим доводам. Если вам это удастся, я буду знать, что вы трудолюбивы, владеете мастерством я высоко стоите в глазах ваших братьев. Адонирам знает свое дело; его решение – закон. Разве Бог покинул его? Разве был ему явлен знак порицания Творца, Его роковое предупреждение, удар, который без промаха наносит незримая рука, карая виновных? Так пусть рассудит вас Иегова: если падет на вас выбор Адонирама, его расположение будет для меня тайным знаком, свидетельством самого неба в вашу пользу, и тогда я не спущу больше с Адонирама глаз. Но если он откажет вам в звании мастеров, завтра же вы вместе с ним предстанете передо мной; я выслушаю обе стороны, обвинение и защиту, и отцы народа огласят решение суда. Ступайте же, подумайте над моими словами, и да вразумит вас Адонаи.
Сулайман поднялся и, опираясь на плечо великого священника, чье лицо осталось невозмутимым, медленно удалился.
Трое подмастерьев переглянулись, и одна мысль тотчас осенила всех троих.
– Надо вырвать у него пароль мастеров, – сказал Фанор.
– Или пусть он умрет, – добавил финикиец Амру.
– Он скажет нам пароль мастеров или умрет! – воскликнул Мифусаил.
И три руки соединились в знак клятвы. Прежде чем переступить порог, Сулайман оглянулся, внимательно посмотрел на них издалека, тяжело вздохнул и сказал Садоку:
– Довольно! Теперь забудем обо всем, кроме утех! Идем к царице.
Ужин у царя
Начался следующий сеанс, и рассказчик продолжал:
Солнце клонилось к закату; горячее дыхание пустыни обжигало поля, озаренные отсветами тяжелых медно-красных облаков лишь холм Мория отбрасывал узкую прохладную тень на пересохшее русло Кедрова; поникли листья на деревьях, а опаленные жарой цветы олеандров увяли и съежились; лишь ящерицы, хамелеоны и саламандры сновали в расщелинах скал; смолкло пение птиц в рощицах, не слышно было лепета ручейков.
Опечаленный и словно заледеневший в этот знойный и хмурый день, Адонирам, как он и говорил царю, пришел проститься со своей царственной возлюбленной, смирившейся с разлукой, на которой она сама настояла.
– Уехать нам вместе, – сказала она ему, – значило бы бросить вызов Сулайману, унизить царя в глазах его народа и усугубить оскорблением те горести, которые я по воле предвечных сил вынуждена причинить ему. А остаться вам здесь, когда я уеду, супруг мой, – значит искать смерти. Царь ревнует к вам, и после моего бегства лишь на вас обрушится вся его злоба.
– Что ж! Мы разделим судьбу всех детей нашего племени, будем скитаться и искать друг друга на земле. Я пообещал царю отправиться в Тир. Будем же искренними, ибо теперь вы можете наконец сбросить путы лжи. Нынче же ночью я пущусь в путь и доберусь до Финикии, но не задержусь там, а поспешу к вам в Йемен через границы Сирии, через пустыни Каменистой Аравии, вдоль теснин Касанитских гор. Увы, дорогая царица, неужели я должен покинуть вас так скоро, неужели мне придется оставить вас одну в чужой земле, во власти влюбленного деспота?
– Успокойтесь, господин мой, мое сердце принадлежит только вам, меня окружают преданные слуги, и осторожность поможет мне избежать опасностей. Темной и ненастной будет нынешняя ночь, которая скроет мое бегство. Что до Сулаймана, я его ненавижу; не мною, а моими землями жаждет он обладать. Он окружил меня шпионами, пытался подкупить моих слуг, он соблазнял золотом моих воинов, уговаривая их сдать крепости. Если бы он завладел и правами на меня никогда больше я не увидела бы счастливый Йемен. Он вырвал у меня обещание, это правда, но что значит нарушение слова в сравнении с таким вероломством? И как я могла не обмануть его, человека, который не далее как сегодня дал мне понять, почти не скрывая угрозы, что любовь его не знает границ, а терпению наступает предел?
– Нужно поднять против него ремесленников!
– Они ждут жалованья; сейчас они не поддержат вас. К чему пускаться в столь рискованные затеи? Слова царя не испугали меня, напротив, я даже довольна; я предвидела их и ждала с нетерпением. Ступайте и не тревожьтесь ни о чем, любимый мой, Балкида будет принадлежать только вам, и никому другому!
– Прощайте же, царица; мне пора покинуть этот шатер, где я нашел счастье, о котором не мог и мечтать. Пора оторвать взор от той, что для меня дороже жизни. Увижу ли я вас еще когда-нибудь? Увы! И эти сладостные мгновения растают, как сон!
– Нет, Адонирам, скоро, скоро мы соединимся навеки. Мои сны, мои предчувствия совпадают с предсказаниями оракула; все говорит о том, что наш род не угаснет, и я уношу с собой драгоценный залог нашего союза. Верьте, я положу к вам на колени вашего сына, которому предназначено судьбой возродить наш славный род и избавить Йемен и всю Аравию от гнета слабосильных потомков Сулаймана. Теперь не я одна призываю вас: двойные узы привязывают вас к той, что вас любит, и вы вернетесь.
Растроганный Адонирам припал губами к руке, на которую упали слезы царицы, а затем, призвав на помощь все свое мужество, бросил на нее последний долгий взгляд, отчаянным усилием заставил себя отвернуться, опустил за собой полог шатра и вышел на берег Кедрона.
В своем дворце в Милло Сулайман, обуреваемый гневом и любовью, терзаясь то подозрениями, то преждевременными угрызениями совести, с тревогой ждал царицу, скрывающую под улыбкой свое отчаяние, а Адонирам тем временем, силясь похоронить ревность в глубинах своей печали, направился к храму, чтобы заплатить строителям, прежде чем взять в руки посох изгнанника.
Каждый из троих думал, что одержал верх над соперником, каждый считал, что проник в тайну другого. Царица таила свои намерения; Сулайман, которому слишком многое было известно, тоже скрывал это, и его изобретательное самолюбие еще нашептывало ему сомнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17