— Значит, все-таки отпустили?
— Да. Но чего мне это стоило. И — самое главное! — имей в виду: я обычный политконсультант. Работаю на одну контору в Нью-Йорке — вот, кстати, визитка, не потеряй.
— Хорошо, что ты по-прежнему Стив Гарднер.
— О! Остальное все без изменений. Но сам понимаешь — Стив близко склонился к уху Лемеха — сотрудник Госдепа в штабе одного из кандидатов… Это неправильно.
— Ну, может, и неправильно, хотя все про вас все знают и никого это особо не колышет.
— Про кого это, про нас?
— Про вашего парня политконсультанта. Кажется, его фамилия Дрезнер. Про то, что он работает непосредственно с Татьяной и даже пользуется ее офисом в «Президент-отеле». Там, кстати, обитают оба штаба. Для паритету и справедливости. Так вот, твоего Дрезнера, вдобавок ко всему прочему, обслуживают секретари госпожи Дьяченко.
— В каком смысле?
— Господи, что ж ты такой нервный. Ну, в каком — в секретарском. Кофе варят, бумажки печатают. Про другое мне ничего не известно. Подожди, не сбивай, пока я все не забыл. Вот. Он имеет доступ ко всей необходимой ему информации. И регулярно о проводимой работе непосредственно в Белый дом через помощника президента Клинтона и стратега его избирательной кампании Дика Морриса.
— И ты хочешь сказать, что об этом пишут?
— И снимают. Его сто раз уже показали по телевизору и разместили фото на первых полосах газет.
— И нет скандала?
— А почему должен быть скандал? Не беспокойся, по поводу тебя тоже не будет никакого скандала. У нас к таким вещам относятся проще.
— Нет. По поводу меня не будет ничего. Ни строки и не звука. Послушай, Леонид, у тебя ведь есть загородный дом.
— Разумеется.
— Я могу там пожить?
— Сколько угодно.
— Но так, чтобы об этом не знал никто.
— Ну, только если ты сам не напьешься и не пойдешь знакомиться к соседям.
— Я не шучу.
— Хорошо, тогда и я не шучу.
— Тебе необходимо встретиться с Дрезнером?
— Разумеется, я для этого и прилетел. С ним, еще с несколькими людьми из его команды, с некоторыми посольскими. Не послом. Поменьше. Боже, теперь я понимаю, какая это проблема.
— Никакой проблемы, Стив. Вернее, будем считать, что это мои проблемы. И я их решу. Эти люди буду посещать тебя в том доме, где ты будешь жить, и никто никогда об этом не то что не напишет, но даже не вспомнит.
— Но как?
— Стив — Россия очень специфическая страна. Я бы сказал, что это страна, где нет ничего невозможного. При определенных, разумеется, условиях. Все. Тему встреч считаем закрытой. Еще проблемы?
— Я должен увидиться и переговорить с госпожой Дьяченко. Желательно в неформальной обстановке и не слишком официально. В том смысле, что ей совсем не обязательно знать, кто я такой на самом деле.
— Решаемо. Полагаю, у меня дома, но тогда — в обществе моей жены.
— С огромным удовольствием познакомлюсь с твоей женой.
— Ну, вот заодно и получишь удовольствие.
— Еще?
— Ну, я хотел попить с тобой водки.
— Это уже из области культурной программы. Вне всякого сомнения. Причем уже сегодня. Главное — не пропить пятьсот тридцать восемь тысяч долларов из багажника.
— Это такая шутка?
— Это — бабло, кэш, черный нал — учи, пригодится. Словом, нигде не учтенные деньги для выборного штаба.
— Я понимаю. Свободные деньги, пожертвования на выборах, это, в общем, мировая практика. Хотя «горят» на этом постоянно. Но деваться некуда — они нужны. Но возить такие суммы в багажнике.
— Это российская практика. Деваться некуда — надо отвезти тебя на явочную квартиру.
Явочной квартирой стал один из домов Лемеха, в густом сосновом лесу, на Новой Риге — построенный пару лет назад про запас и на тот случай, когда по Рублевке просто невозможно станет ездить. Дом был совсем новый, необжитой, в нем не поработали еще декораторы, и только кое-где стояла не распакованная мебель, которую Лиза заказывала по каталогам по рекомендации тех же декораторов. И готовая полностью обустроенная кухня, на которой они и расположились с той самой водкой, о которой Стив подумывал еще в Вашингтоне.
Было уже поздно, но долгий перелет как-то выбил Стива из потока времени, и тот никак не мог проникнуть обратно — ему не хотелось ни спать, ни работать, ни гулять в сосновом лесу, хотя Лемех полагал, что это будет полезно, он не был сильно пьян и просто сидел за столом и редко, медленно, небольшими глотками отпивал водку из большой тяжелой стопки гладкого хрусталя. И еще ему хотелось говорить с Лемехом.
— У русских, я много читал, очень большое значение придают слову «предательство». Ты тоже?
Лемех был умеренно пьян и готов был коротать еще не одну ночь, но вести философские беседы явно был не настроен.
— Я лучше расскажу тебе историю. И ты решишь сам — как я понимаю предательство. Так вот. Однажды ко мне пришел человек. И даже не ко мне, к моей маме, чтобы там наверняка меня встретить. Не друг, приятель, одноклассник, неплохой парень. Пришел со своей бедой — больной ребенок, неработающая жена, институт, в котором не платят зарплату, неудачные попытки заняться бизнесом, долги, кредиторы, отъем квартиры. все это со слезой — а в конце на надломе, но с пафосом:
— Пойми, старик, я не денег просить пришел — я денег твоих не возьму, ты меня знаешь…
— А я и не дам, ты-то как раз меня не знаешь, — подумал я, но продолжал сочувственно (зачем расстраивать мать?) слушать.
— Я об одном тебя прошу: дай мне возможность работать — во мне академического гонора нет, я уже давно забыл про свои дипломы и диссертации, и амбиций у меня не осталось ни здоровых, ни больных Я согласен на любую работу — как тот безработный из советской агитки, помнишь? Только дай мне эту работу.
— Отлично, — я уже знал, что могу ему предложить, и вышел за телефоном в прихожую.
Вернулся. Продиктовал ему номер.
— Звони завтра, прямо с утра. Работа у тебя будет, даю слово.
— Сказать, что от тебя? — глаза у него подозрительно заблестели.
— От меня? Да-а, можешь сказать, если хочешь.
Мать смотрела, умилялась и, кажется, тоже собиралась прослезиться. Я понял, что мне пора. И правда — было пора. Теперь слушай самое главное: телефон, который я продиктовал ему, был телефоном популярной молодежной газеты, которая в каждом выпуске призывала «энергичных и предприимчивых» к распространению. И платили они, между прочим. Так вот, я и сейчас считаю, что поступил абсолютно честно и просто указал парню на то, что заработать сегодня можно везде. Такая история. Вот теперь скажи — я его предал?
— Но разве нельзя было прямо так и сказать все, что ты сейчас сказал, про то, что заработать можно везде.
— Но он же пришел ко мне! Понимаешь — ко мне. А это значит — не за любой работой. Он же рассчитывал, что старый школьный приятель пристроит на какое-нибудь удобное, теплое местечко.
— Но что в этом плохого, если ты бы действительно мог?
— Плохого в этом то, что он врал. Про любую работу. Про отсутствие амбиций. Не терплю, когда мне врут.
— Тогда я, пожалуй, пойду спать.
— Потому что собираешься мне врать?
— Нет, просто действительно захотел.
Они довольно быстро и ловко распаковали две большие кровати, предназначенные, вероятно, для Елизаветиной и его, Лемеха, спальни. И улеглись в постель не раздеваясь, потому что постельного белья в доме не было. Но было тепло. Лемех — несмотря на обычную бессонницу — заснул быстро, но ненадолго. Проснулся он от того, что Стив тряс его за руку, стоя босиком на голом полу.
— Что случилось?
— Деньги?
— Какие, к черту, деньги?
— Те самые.
— В машине.
— Одни?
— Почему, там водитель и охранник и еще одна машина охраны.
— И они всю ночь будут в машинах?
— Это их работа.
— Да, я понимаю. Но скажи…
— Если ты спросишь — накормлены ли они, я скажу, что не знаю, но кроме зарплаты они получают пайковые — на еду, в таких случаях.
— Нет, я хотел рассказать тебе другое. Просто сначала я подумал про твоих охранников, а потом про охранника Ельцина. Про Коржакова.
— Они были бы польщены.
— Я много читал про него последнее время. Он очень подозрительный человек. И не очень умный, хотя считает наоборот.
— Так обычно и бывает. А насчет подозрительности — да. Это его профессия, между прочим.
— Вот скажи теперь, если он узнает, что ты возишь в багажнике такие огромные незаконные деньги?
— Лучше бы ему про это не знать.
— Но если узнает?
— Даст команду принять меня немедленно.
— Арестовать?
— Задержать. Ничего страшного, конечно, не произойдет, но моим адвокатам придется денек-другой побегать, чтобы получить деньги обратно.
— А это скандал? Если узнают, что деньги для Ельцина?
— Скандал, разумеется. Коммуняки поднимут такой вой. Да и яблочники не смолчат. Скандал.
— Значит, можно будет сказать, что из-за генерала Коржакова произошел скандал и выборы в России могут быть признаны нелегитимными.
— Кому сказать?
— Президенту Ельцину, конечно. Не международным же наблюдателям.
— Вон ты о чем. И что, полагаешь, после этого он отодвинет Коржакова от дел?
— Но если сказать, что он специально хотел сорвать выборы и совершить государственный переворот? И весь мир станет кричать, что Ельцин отступает от демократии.
— И если все это — спросонок, ночью, со слезами…
— Да, конечно, Татьяна должна плакать и говорить, что все пропало.
— Хм… Кто бы мог подумать, что жалость к моим голодным охранникам. Да отнеси ты им поесть, мать Тереза, там, на кухне, полно еды… Я пока сделаю пару звонков.
Когда довольный Стив вернулся в дом, Лемех сказал, как о деле решенном:
— Только с коробочкой пойду не я.
— Правильно. Я только что думал об этом. Мы должны думать о твоем имидже и сейчас, и на будущее. Это очень правильно.
— Ну, если правильно — поехали, великий комбинатор, в город, народ уже вовсю готовит операцию «коробка из-под ксерокса».
— У тебя здесь есть интернет, Леня?
— Нет. И еще долго не будет, Стив. И вообще — старайся в России не щеголять этим словечком.
— Почему?
— Могут неправильно понять и начистить рожу.
— Побить?
— Да, побить. Что и кому ты собрался сообщать в интернете? Обрадовать Мадлен?
— Нет, я хотел стереть одну папку в своем компьютере, но подумал, что это будет преждевременно.
— Все произойдет завтра ночью, в Вашингтоне будет вечер — она увидит все в прямом эфире.
20 июня 1996 года Указом Президента РФ Б.Н. Ельцина освобождены от занимаемых должностей: первый заместитель председателя правительства РФ О.Н. Сосковец; директор ФСБ РФ М.И. Барсуков и руководитель СБ Президента РФ, 1-й помощник Президента РФ А.В. Коржаков.
2007 ГОД. ГАВАНА
По дороге из Вараедро в Гавану я вдруг замечаю маленькую нефтяную качалку. Работающую. Это фантастическое зрелище, потому что вокруг едва ли не девственная природа, мы только что миновали каньон, над которым кружили огромные птицы, похожие на орлов, и океан — вот он — в десяти метрах от дороги, лениво колышется бледной сонной — с утра — поверхностью. И узкое шоссе, совершенно пустое. И женщины, бредущие вдоль обочины, в ярких юбках с оборками, и как-то хитро нарядно завязанными на черных кудрях косынками. И нефтяная качалка, маленькая, с небольшой амплитудой, загребающая, однако, откуда-то из раскаленных карибских недр черное золото здешней нефти.
— Нефть! — разумеется, я не сдержалась.
— Ничего удивительного, — спокойно парирует мой спутник.
— Разве на Кубе есть нефть?
— Есть. Но немного. И обнаружили ее не так давно, иначе, думаю, совсем не факт, что в 1959-м Фиделю так легко дались бы казармы Монкадо. Американцы были бы куда более активны и вряд ли потерпели бы, чтобы горстка нахальных мачо оккупировала у них под носом нефтеносную землю.
— Ну, тогда бы и вмешались, безусловно.
— Безусловно. И случилась бы третья мировая война. Но история — что?
— Не терпит сослагательного наклонения.
— Верно. А про то, что ничего удивительного нет в том, что вы увидели качалку, хотя до этого мирно дремали, я сказал совсем по другой причине.
— По какой же?
— Вам ведь уже снится нефть, признайтесь? Мы так долго говорим о том, что все происходящее в мире сегодня так или иначе обусловлено ею, нефтью, и вообще — углеводородами. Неужели в вашей милой головке не крутится мысль о том, когда? Когда пробил в России тот час и природное богатство страны стало богатством одних людей? Заметьте, я не иду дальше и не предполагаю следующий ваш вопрос?
— Какой же?
— Как случилось, что я, находясь в непосредственной близости к власти, упустила этот момент и не обзавелась парой нефтяных вышек.
— А зачем?
Настает сладкое мое время — он удивлен.
И даже не находит слов, и точеные черные брови, тронутые сединой, высоко взлетают на смуглый лоб.
— Я действительно довольно долго была рядом и потому уяснила — вышек может быть дюжина — и цена им полушка в базарный день. Иное дело — труба.
И — кстати — эта самая труба, но уже образно — такая же непреходящая ценность в отрасли, страшно далекой от нефтяной. Угадаете? И — снова — только взметнувшиеся брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52