я увидел, как девушка превратилась в женщину, увидел, как искусство ее превзошло все известное до сих пор, увидел, как женщина играет перед важной и положительно настроенной публикой. Но всегда оставался только один человек, одобрение которого так ценилось этой женщиной, и этим человеком был я.
Музыка смолкла, я открыл глаза и увидел ее слезы. Но то были слезы счастья.
– А эту пьесу про тебя я услыхала впервые в шуме ветра, – серьезно сказала она. – Но никак не могла сыграть ее… до сих пор. Слушай.
Она вновь подняла флейту, и меня закружила мелодия. Ни один из этих аккордов я не слышал раньше, но мелодия казалась странно знакомой. Мелодия отыскивала потайные места в душе, и каждое такое место радовалось тому, что его отыскали. Флейта Омери подхватила меня, и мы вместе вознеслись над землей, над неведомыми горами, реками и морями. Флейта смолкла, и пока в воздухе еще звучала последняя нота, я понял, эта пьеса действительно обо мне.
– Ну теперь ты понял? – спросила она встревоженно.
Едва я раскрыл рот, чтобы ответить, как увидел, что между нами разверзлась глубокая черная яма и Омери превратилась в маленькую фигурку, стоящую на дальнем краю. Горькие воспоминания о Диосе и Эмили накатили на меня. Печаль обрушилась как удар, и грудь мою сотрясли беззвучные рыдания. Погрузившись в скорбь, я тут же понял, что эта скорбь принесет мне печаль новых больших утрат. Ибо как я мог просить Омери терпеть эту мою боль?
Халаб услыхал меня и сжалился. Я ощутил его присутствие и услыхал шепот:
– Ты обретешь их здесь, – сказал он. – Посмотри получше.
Я поднял голову. Яма исчезла. Лицо Омери приблизилось, и я увидел в ее глазах возрожденных Диосе и Эмили. Любовь Омери воскресила их, и они втроем стали единым целым.
– Ты понял? – вновь спросила она.
– Да, – сказал я. – Я понял.
Я подхватил ее со скамеечки, и она с восторженным стоном оказалась в моих объятиях. Мы упали на подушки, до боли желая друг друга, с горячими руками и трепещущими бедрами. Мои пальцы, словно делая это не первый раз, с легкостью распахнули ее тунику. Они ласкали нежное тело, одновременно неизведанное и знакомое. Я услыхал, – как говорю:
– Я люблю тебя, Омери.
И услышал, как она шепчет в ответ:
– Я любила тебя всегда, Амальрик.
После этого несколько часов мы провели молча, лишь изредка повторяя эти слова. Мы до утра погрузились в страстное обладание друг другом. А наступившим прохладным утром Омери еще раз сыграла ту мелодию. Она играла, я слушал, и больше нам ничего не надо было от жизни.
Говорят, влюбленные часов не замечают, живя словно во сне. И это верно: последующие недели мы провели как загипнотизированные, упиваясь друг другом, и каждая неделя казалась многими годами, составляющими целую жизнь. Нам надо было так много узнать друг о друге, но ведь многое уже было и известно, и оставался главный вопрос: как жить дальше, в том будущем, которое отмеряли нам боги?
– А может быть, мне поговорить с королем? – однажды спросил я. – И попросить его сделать меня его подданным, чтобы я мог остаться с тобой?
– Только если ты хочешь этого, – сказала Омери. – Но не соверши ошибку, сделав это в угоду мне.
– А разве ты не хочешь остаться с твоим народом? – спросил я, думая о Диосе и о том, как бы сложилась ее судьба, если бы мы перебрались к ее сородичам. – Ведь тобой здесь так восхищаются. А в Ориссе, боюсь, твое искусство не оценят.
– Я не ставила себе цели добиться восхищения, – сказала Омери. – Только свободы творить ту музыку, которая мне нравится.
– У тебя будет это в Ориссе, – сказал я. – Как и восхищение. Просто там музыка не в той цене, как в Вакаане.
Омери помрачнела.
– Неудивительно, что ты поверил в это, – сказала она. – Король может говорить, что он всячески поощряет искусство, но на практике все немного не так. В Вакаане существуют негласные границы, сдерживающие искусства. И если ты их нарушаешь… может произойти кое-что. И еще хорошо, если ты внезапно останешься без покровителей и без аудитории.
– Как же такое может быть? – спросил я. – Здесь, в Вакаане, где люди искусства пользуются таким уважением? Когда их работы так совершенны, так чарующе неповторимы. Когда каждое творение остается навсегда уникальным…
– Это прирученное искусство… и, следовательно, уникальность мнимая, – тихо ответила Омери. – Поживи здесь подольше, и ты поймешь – запрещено все, что выходит за определенные рамки, что вызывало бы у публики вопросы или затевало дискуссию. Художнику позволено экспериментировать только формой или красками. Но никак не темой. Налажена целая система, ищущая таланты у юных. Затем они проходят хорошую государственную школу. И во время обучения им ненавязчиво вбивают в голову: делай так, а не иначе.
– А что происходит с тем, кто не слушается? – спросил я.
Она содрогнулась.
– В один прекрасный день, – негромко сказала она, – такой человек просто исчезает.
Озноб, не отпускавший ее, охватил и меня. Я вспомнил о пропавшем хозяине таверны… и Равелине.
– И мы все прекрасно знаем, что лучше не расспрашивать о том, что с пропавшим случилось, – продолжала Омери. – Старательно избегаем упоминать его имя. – Она вздохнула и поудобнее устроилась в моих объятиях. – Но теперь у меня есть ты. И если нас не разлучит что-то ужасное, я буду жить и творить совершенно свободно.
Так было решено, что она едет со мной в Ориссу. Это решение вытолкнуло меня из любовного забытья, и я вновь вернулся к своим делам. Омери переехала в мой дворец, а я возобновил сражение с королевскими чиновниками. И вновь нахлынули тревоги, связанные с Яношем и Равелином. По ночам, во сне, стал возвращаться старый кошмар, но теперь мои мучения смягчались любовью Омери и ее музыкой. Ее присутствие освежило мои мысли. Возникали какие-то новые идеи, которые нуждались в обсуждении. Наконец я отправил Яношу решительное письмо с требованием увидеться. Где-то через день я получил ответ: «Серый Плащ согласен встретиться с Амальриком Антеро немедленно».
Я застал его в напряженных трудах в подземелье старого здания, где пахло пылью веков и заклинаниями. Он удивленно вытаращился на меня, и я понял, что он уже забыл о назначенной встрече.
– Амальрик, друг мой! – вскричал он, вскакивая из-за стола и роняя на пол свитки. – Какое удачное совпадение. Я только что думал о тебе.
Одежда его была в полнейшем беспорядке и так запылена, что, рванувшись ко мне, он даже расчихался.
– Ты выглядишь как мой любимый наставник в детстве, – рассмеялся я. – И голос у тебя такой же, как у него. – Он тоже всегда чихал и был весьма рассеян. Я очень жалел, когда отец уволил его. Старик никогда не знал, где я нахожусь.
Янош вытер лоб.
– Какой же я тупица, – сказал он. – Ну точно, ведь я же пригласил тебя, да?
– Совсем ты тут обалдел, – сказал я.
– Ты прав, – сказал Янош и теперь стукнул себя по лбу.
Я осмотрел большое помещение. С пола до затянутого паутиной потолка оно было битком набито свитками различных размеров и форм. Одна рукопись лежала развернутой на столе Яноша. Она была на незнакомом мне языке и с какими-то геометрическими фигурами на полях.
– Это «архивы старейшин» еще тех времен, когда эта страна не называлась Вакааном, – пояснил Янош. – Насколько я понял, здесь полный перечень их заклинаний, с самых первых.
– Должно быть, ты произвел на принца более сильное впечатление, чем я полагал, – сказал я сухо, – если он доверил тебе столь древние секреты.
– Да. Я постарался, – сказал Янош, столь погруженный в свои мысли, что даже не заметил насмешки. – Хотя, мне кажется, сам он в этих архивах не видит ничего ценного. – Он опустился в свое кресло и взял свиток в руки. – С точки зрения магов Вакаана, они тут уже со всем разобрались. Но когда первые короли только еще обосновались здесь, на костях старейшин, все это представляло для них неоценимое богатство.
Я обвел взглядом это хранилище знаний.
– Жаль, что Ориссе такое не досталось, – сказал я. Янош взволнованно отбросил свиток.
– Вот именно, – сказал он. – Народ Домаса невежествен, как варвары. Сам Равелин признает это. Они загнали в тупик и выхолостили то, что некогда было великим искусством.
– Похоже, ты так и не встретился с теми умными людьми, о которых мечтал.
Янош вспыхнул:
– Представляешь, ни с одним. Я уже готов поверить, что их вообще не существует. Нигде.
– И даже твой наставник, принц Равелин, не таков?
– О, он-то считает себя умником, – сказал Янош. – Но я узнаю больше, заглядывая ему через плечо, чем слушая. То, что я вижу сам в каком-нибудь предмете, и то, что говорит он, частенько не совпадает.
Я показал на свитки:
– А как насчет старейшин? Среди них попадались смышленые ребята?
Янош вздохнул.
– Я понимаю, ты посчитаешь меня хвастуном, – сказал он, – но я должен ответить тебе откровенно: нет. И среди них нет.
– Неужели они споткнулись на том пути, по которому ты сейчас следуешь?
– Некоторые могли бы пройти и дальше. Но по каким-то причинам не стали продолжать. – Янош фыркнул. – Я подозреваю, что именно этим самым великим мудрецам древности старейшины построили Священную гору. Хотя за что им такая честь, я понять не могу.
– Итак, ты остался в одиночестве, – сказал я. Янош бросил на меня странный взгляд, значение которого я не смог понять. Наконец он решительно ответил:
– Да… Я остался один.
– Только потому, что одни были слепы, а другие отреклись.
– Я не знаю, в чем тут дело… Но еще никто не заходил так далеко, как я. Все они ходили по кругу, который очень медленно расширялся с каждым поколением. Но никто из них не выпрыгнул за его пределы, поскольку не хотел задать один-единственный вопрос: «Почему?»
– А ты задал?
– Да.
– А знаешь ответ?
Янош отчаянно помотал головой:
– Нет. Но я близок к нему! Близок. Я уже понимаю такие вещи, приблизиться к которым никто и не мечтал, – Янош все сильнее волновался. – Помнишь, мы говорили о фокусе со скорпионом и мышкой? Как я положил скорпиона в одном месте, а мышку взял из другого? – Я кивнул. – И вот теперь я знаю, как это получается и почему. Друг мой, параллельно нашему миру существует еще множество других. И каждый из этих миров живет по своим законам. У духа свои законы существования. У нас свои. Когда мы вызываем духа, мы пользуемся законами, если знаем их, и манипулируем духом в своих интересах. Точно так же и он может управлять нами, если он активная сторона.
– Как Мортациус? – спросил я.
Янош помрачнел:
– Да. Как Мортациус.
– Но разве не может быть так, что ты вызываешь существо из параллельного мира, чтобы управлять им, а оно вдруг начинает управлять тобой?
– А на это, друг мой, существует один закон, который управляет вообще всем. Он прост, но в познании его сбивает с толку то обстоятельство, что у этого единого закона множество проявлений.
– И ты уже знаешь этот закон? – спросил я. Глаза Яноша разгорелись охотничьим азартом:
– Нет. Но, как я уже сказал, я близок, мой друг. Очень близок к его познанию.
Я с облегчением вздохнул:
– Ну хорошо. А теперь послушай меня, Серый Плащ. Все в этом Вакаане не так, как выглядит. И если мы здесь задержимся еще, Вакаан может превратиться в опасное местечко. И я полагаю, что нам надобно покинуть, его, как только я закончу мои дела с королем.
– Покинуть? – в изумлении сказал Янош. – Но я сейчас не готов его покинуть. Я же сказал тебе… Я очень близок.
– Условия моей сделки могут здорово отодвинуть тебя от обретения этого знания, – сказал я. – Но у меня есть план, который обещает гораздо больше.
– И что же это за план? – спросил Янош тоном, которым разговаривают с малыми детьми.
Но я не стал обращать внимания на тон.
– Когда мы вернемся в Ориссу, я открою школу для изучения магии. Возглавлять ее будешь ты. Только представь, сколько у тебя будет истовых помощников в твоих занятиях и поисках. И если вы все вместе начнете бить в одну точку, то стена невежества падет и ты обретешь искомое.
Янош нахмурился:
– Но тогда… и другие узнают!
– Вот именно! – сказал я. – В этом-то и прелесть моего плана. Если все узнают, то мы все будем равны. И все вместе обустроим Ориссу, как Вакаан, а то и лучше. А поскольку у нас не будет тех слепцов, о которых ты все скорбишь, мы сможем осуществить все быстро.
– На это может уйти целая жизнь, – сказал Янош. – Моя жизнь.
– А разве ты не получишь удовлетворения, зная, что когда-нибудь этот день все равно наступит?
Янош закашлялся и стал собирать рукописи.
– Я боюсь, ты очень уж упрощаешь слишком сложную вещь, – сказал он.
– Ну, Янош, – засмеялся я. – Ведь ты же сам настаивал всегда на обратном. Простое всегда делают слишком сложным, чтобы сохранить невежество и чтобы при этом маги казались еще мудрее, чем они есть на самом деле. Опять же, исходя из того, что ты мне уже рассказал, я понял, мы можем взять для начала в союзники какого-нибудь добросовестного воскресителя в Ориссе и наставить его на путь, по которому ты идешь. Если, к примеру, я или ты поведаем все Гэмелену, всю эту историю о множественности миров, находящихся рядом с нашим, и добавим сюда твою теорию, что один закон правит всеми силами, видимыми и невидимыми, то даже в его старом мозгу может что-нибудь замерцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79