– спросил Джон.
– Толпа, – ответил Херити.
Джон завороженно смотрел на отца Майкла. Он представил себе священника, созерцающего мертвые тела участников и зрителей конного шоу. Простые слова отца Майкла рисовали страшные картины в его мозгу.
– Они даже сняли почти всю обувь и чулки, – говорил священник. – Обувь и чулки… Зачем они это сделали?
Видение голых ног, вытянувшихся в грязном месиве, как последний жест утерянной человечности, странно взволновало Джона. Он почувствовал, что очень растроган, и не только монотонным рассказом отца Майкла о дикой жестокости. «Что-то еще, кроме жизни, ушло из Ирландии вместе с этими мертвыми», – подумалось Джону. Он даже почувствовал, что О'Нейл-Внутри уже не ликует. Да, интерес – завораживающий интерес, но нет особенной радости. Пожалуй, это было удовлетворение, то, что чувствовал О'Нейл-Внутри, нечто вроде довольства.
Джон понял, что существует огромная и весьма существенная разница между счастьем и удовлетворением. О'Нейл-Внутри мог быть удовлетворен тем, что было сделано, даже если это не принесло ему счастья.
– Что ты чувствуешь теперь, Джон? – спросил Херити.
– Это не приносит мне радости, – ответил Джон.
– Черный день, – добавил отец Майкл.
– Сейчас ты выслушаешь его? – поинтересовался Херити. – Единственными католиками там были машинисты и конюхи, люди тяжелого физического труда. Кучка помещиков-протестантов ответила за свои злодеяния, а священник расстроен.
Голос отца Майкла зазвучал громче.
– Они были убиты! Зарезаны, как скот – ножами, вилками, забиты до смерти или задушены голыми руками. Не было ни единого выстрела.
Херити посмотрел на Джона.
– У тебя нет мыслей по поводу того, что могло бы Произойти, появись среди нас сумасшедший О'Нейл?
Джон почувствовал, как молча напрягся О'Нейл-Внутри.
– Все эти смерти и без всякой причины, – продолжал Херити. – Ах да, причина была, но я соглашусь со священником: лучше было этого не делать. – Херити посмотрел на отца Майкла. – Но ведь вас весьма заворожила эта картина смерти, не правда ли, святой отец? Хороший повод помолиться, стоя на коленях в грязи.
Отец Майкл шел, с трудом переставляя ноги и не отрывая глаз от земли. Внезапно он вздрогнул.
Джон посмотрел на священника и понял, что слова Херити попали в цель. Да, отец Майкл, так же, как и его церковь, относился к смерти с любовью и ненавистью. Она была для него источником могущества как для священника, но-внутреннее человеческое «я» тоже нельзя сбрасывать со счетов. Не больше, чем мог О'Нейл-Внутри. Смерть была окончательным разрушением, той степенью человеческой слабости, которая поднималась от одной иллюзии к другой, но абсолютной власти этого вмешательства нельзя избежать.
Херити смог увидеть самые сокровенные мысли!
– Это полезно, – сказал Херити, – слушать голос человека, не видя его лица. – Он снова наклонился вперед, чтобы посмотреть на священника. – Я слушал вас, Майкл Фланнери. Вы говорили об этой кровавой резне и ни слова о том, что вы понимаете наконец, почему я плюю на вашу Церковь?
Отец Майкл не ответил.
Херити ухмыльнулся и опять переключился на созерцание дороги. Было слышно, как идущий позади мальчик отбрасывает ногами камни в кустарник. Они теперь поднялись на возвышенность над потоком и увидели длинный склон там, где дорога терялась в непроходимых зарослях вечнозеленых деревьев.
– Вы сами видите, отец, – сказал Херити, – что труднее всего быть покинутым Богом. Он отказался от меня, но я от него не отказывался. Они забрали у меня религию!
В глазах отца Майкла заблестели слезы. Он подумал: «Да, Джозеф Херити, я понимаю, о чем ты. Я знаю всю эту физиологию, ко горой меня обучили в семинарии. Ты скажешь, что Церковь заменяет мне секс. Это та любовь, которую я никогда не смог бы найти у женщины. О, я понимаю тебя. Это новая Церковь, которую, по твоему мнению, мы имеем, а не женщина для любого из нас».
Сам не зная почему, отец Майкл почувствовал, что слова Херити прибавили ему сил.
– Спасибо тебе, Джозеф, – сказал он.
– Спасибо мне? Что вы такое говорите? – голос Херити был полон оскорбленного достоинства.
– Я думал, что одинок, – сказал отец Майкл. – Но теперь вижу, что нет. За это я и благодарю тебя.
– Что за ерунда, – проворчал Херити.
Некоторое время он шел, сердито насупившись, но затем хитро усмехнулся.
– Вы просто растеряны, отец, – сказал он. – Мы никогда не будем вместе.
Джон увидел по лицу Херити, что тот забавляется. Но отец Майкл… растерян? Херити явно злорадствовал из-за чьей-либо растерянности. Может, ему нравилось и замешательство Ирландии? Нет… это противоречило Мотиву Херити. Чума разбередила неприкосновенное. Сознавая это, Джон понял с внезапной ясностью, что нашел ключ к Херити. Нашел то, что могло погубить человека.
«Нужно разрушить его веру в свой Мотив!»
Но это было именно то, что Херити попытался сделать с отцом Майклом. Как это могло быть слабостью Херити и… да, все-таки силой отца Майкла?
– Каковы твои политические убеждения, Джозеф? – спросил Джон.
– Мои убеждения? – Он усмехнулся. – Я либерал, да. Всегда им был.
– Он безбожный марксист, – вмешался отец Майкл.
– Это лучше, чем безбожный священник, – парировал Джозеф.
– Джон, ты знаешь что-нибудь о войне, которая длится вечно? – спросил отец Майкл.
– Закрой свою варежку, Майкл Фланнери, – проговорил Херити ровным и злым голосом.
– Никогда не слышал о ней, – ответил Джон священнику. Он почувствовал в Херити опасное спокойствие.
– Это «Провос», – сказал отец Майкл. Он посмотрел на Херити с мрачной усмешкой. – Препятствуйте любым соглашениям, убивайте тех, кто идет на компромисс. Терроризируйте миротворцев, бойкотируйте любые соглашения. Давайте людям только войну и насилие, смерть и террор, пока они не устанут от всего этого и не примут что угодно, даже безбожных марксистов.
– Вы вспомните, – буркнул Херити, – этот священник оплакивал заколотых помещиков на конном шоу в Дублине. Ненасытные капиталисты!
– Они были ненасытными, в самом деле, – ответил отец Майкл. – Я тебе это гарантирую. Именно жадность правит консерваторами. Но либералами движет зависть. А эти марксисты… – он пренебрежительно махнул рукой в сторону Херити. – …Все, что они хотят, – это сесть в кресла вельмож и строить из себя лордов перед другими. Интеллектуальные аристократы!
Джон почувствовал новую силу в голосе отца Майкла. Этот человек явно имел глубокие мощные корни и теперь вернулся к ним. Его могли преследовать сомнения, но сила, которую он получил в борьбе с ними, продолжала накапливаться. Она росла день ото дня.
– Теперь я знаю, как молиться за тебя. И я буду молиться за тебя, Джозеф Херити, – сказал отец Майкл.
Джон переводил взгляд с одного на другого и чувствовал огромное напряжение, нарастающее между соперниками.
Злобная ухмылка исказила рот Херити, но глаза оставались прежними. Он похлопал по ружью, висящему на ремне через плечо.
– Вот моя душа, отец. Молись за нее.
– На нашу землю выпустили дьявола, Джозеф, – прошептал отец Майкл.
Херити сохранял спокойствие, но в глазах его появилось диковатое выражение.
– Разве это дьявол?
– Дьявол, – повторил отец Майкл.
Все с тем же хладнокровным выражением Херити произнес:
– Смилуйся, сохрани, защити тебя от гоблина, пока ты спишь, – на лице его опять прорезался волчий оскал. – Это слова Роберта Херрика, отец. Теперь ты видишь, в чем преимущества классического образования?
– В богобоязни тоже есть преимущества, – голос отца Майкла был спокойным и уверенным.
– Некоторых явлений мы боимся именно потому, что они реальны, отец, – сказал Херити. – Некоторые явления – это просто иллюзия. Например, твоя замечательная Церковь, ее добренькие слова и маскарадные обряды. Жалкое подобие свободной жизни.
– А ты свободный человек, Джозеф? – спросил отец Майкл.
Херити побледнел и отвел глаза. Потом заговорил, глядя куда-то в сторону.
– Я более свободен, чем любой из вас. – Он осмотрел окрестности и уставился на Джона. – Я более свободен, чем Джон Гарреч О'Доннел вместе с тем ужасным, что он скрывает внутри себя.
Джон плотно сжал губы. Он почувствовал, как они судорожно подергиваются. БУДЬ ПРОКЛЯТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК!
– Есть одни иллюзии и другие, – продолжил Херити. – Уверен, мы все знаем это.
Джон продолжал смотреть прямо перед собой. Он чувствовал напряженное внимание с обеих сторон. Была ли это иллюзия, в конце концов?
– Жалкое подобие жизни, – повторил Херити, и голос его зазвенел.
Джон посмотрел направо, ища поддержки у отца Майкла, но священник продолжал смотреть себе под ноги.
– Ты находишь свои иллюзии удобными, Джон? – спросил Херити. – Такими же, как иллюзии этого священника?
Джон почувствовал, как забеспокоился О'Нейл-Внутри. «Как я с этим справлюсь?» – спрашивал он. Было ли где-то место, где можно было это узнать? Он почувствовал, что постижение будет медленным… подобно, пожалуй, росту новой кожи. Неизменно постоянным, иногда требовательным, но никогда – назойливым. Оно присуще самому себе, и воспоминания были реальны.
Отец Майкл боролся со своим собственным дьяволом, разбуженным словами Херити. Хотя он знал, что эти слова были адресованы не ему, а бедной душе, идущей вместе с ними. Неужели в этом спокойном американце действительно спрятан безумец?
КАК МЫ ДОКАТИЛИСЬ ДО ТАКОГО? Этот вопрос мучал отца Майкла. Он вспомнил подвальную комнату в деревенской церквушке и фамилию Беллинспиттл, над которой смеялись янки. Это была его фамилия. Вспомнил чистую штукатурку на стенах – работу местного мастерового в угоду Господу.
Эти мысли давали отцу Майклу надежду на спасение в прошлом.
Белая, тщательно нанесенная штукатурка… Развешанные на стенах портреты в рамах – Иисус, Святая Мария, Матерь Божия, целая галерея служителей церкви, священный медальон на цепочке, задрапированный в красный бархат, в тяжелой раме под стеклом и с латунной табличкой внизу, с гордостью рассказывающей, что ее освящал сам Папа Пий.
В этом подвале стояли скамьи. Отец Майкл помнил, как его ноги не доставали до пола, когда он на них садился. Глаза его всегда натыкались на прибитую к впереди стоящей скамье дощечку: «Священной памяти Эйлина Метьюса (1896–1931). Любящие дети».
Каким далеким все это казалось теперь.
Джон был измучен молчанием своих спутников и даже их присутствием. Он хотел убежать, ринуться в поле, зарыться лицом в высокую траву и никогда больше не вставать.
Но Херити был слишком опасен!
«Все, что я делаю, он может увидеть. И увидеть от начала до конца».
– Ну что ж, пожалуй, мне не следует быть таким любопытным, – сказал Херити бесстрастным голосом, – буду следовать одной из заповедей.
У Джона пересохло в горле. Ему захотелось воды… или чего-нибудь более крепкого. Что у Херити в этом маленьком пластиковом кувшине? Он него часто несет виски, но он никогда не делится своими запасами. Джон отвернулся и увидел унылый силуэт мертвой сосны на горе. Дерево лежало на земле, и его обвивал плющ, похожий на одежду застывшей колдовской формы.
– Мы остановимся здесь, – сказал Херити.
Все послушно остановились.
Херити смотрел налево: его внимание привлек уютный домик всего в нескольких метрах от грязной дороги. На закрытой двери виднелась табличка: «Донки Хауз». Небольшой ручей шириной не более метра бежал мимо двери, тихо струясь по черным камням.
– Донки Хауз, – сказал Херити. Он снял ружье с предохранителя. – По-моему, прекрасно для таких, как мы, чтобы передохнуть. Разумеется, здесь никого нет. – Он перепрыгнул через ручей и заглянул в одно из окон.
– Грязный, но пустой, – заключил Джозеф. – Не звучит ли это как точная характеристика того, кто нам известен?
48
Матери уходят, слава Богу! Как говорит мужчина: «Старой семьи здесь больше нет. Хранители веры уходят». Это конец Римской Церкви в Ирландии и адская участь для других мест.
Я говорю: дайте им спокойно умереть.
Чарльз Турквуд
Кети придумала свою собственную мысленную игру на те случаи, если чувствовала, что Стивен в ней не нуждается. Это бывало, когда его внимание было приковано к книгам и он отказывался отвечать даже на простейшие вопросы.
Этим спокойным утром, сидя в своем заточении, Кети опять играла в игру, закрыв глаза и подогнув ноги на кресле. Она слышала, что Стивен расположился наискосок от нее и переворачивает страницы книги с раздражающим монотонным ритмом.
Всего несколько минут назад Кети сказала:
– У меня затекла спина, Стивен. Пожалуйста, разотри ее.
Тот в ответ лишь что-то промычал.
Она ненавидела это мычание. Оно говорило: «Оставь меня в покое. Уйди от меня».
А идти ей было некуда, разве что в свой собственный воображаемый мир.
Это была захватывающая игра.
«Что я буду делать, когда все это кончится?»
Находясь в безопасности в собственном воображении, Кети могла существовать без всяких сомнений относительно своего выживания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Толпа, – ответил Херити.
Джон завороженно смотрел на отца Майкла. Он представил себе священника, созерцающего мертвые тела участников и зрителей конного шоу. Простые слова отца Майкла рисовали страшные картины в его мозгу.
– Они даже сняли почти всю обувь и чулки, – говорил священник. – Обувь и чулки… Зачем они это сделали?
Видение голых ног, вытянувшихся в грязном месиве, как последний жест утерянной человечности, странно взволновало Джона. Он почувствовал, что очень растроган, и не только монотонным рассказом отца Майкла о дикой жестокости. «Что-то еще, кроме жизни, ушло из Ирландии вместе с этими мертвыми», – подумалось Джону. Он даже почувствовал, что О'Нейл-Внутри уже не ликует. Да, интерес – завораживающий интерес, но нет особенной радости. Пожалуй, это было удовлетворение, то, что чувствовал О'Нейл-Внутри, нечто вроде довольства.
Джон понял, что существует огромная и весьма существенная разница между счастьем и удовлетворением. О'Нейл-Внутри мог быть удовлетворен тем, что было сделано, даже если это не принесло ему счастья.
– Что ты чувствуешь теперь, Джон? – спросил Херити.
– Это не приносит мне радости, – ответил Джон.
– Черный день, – добавил отец Майкл.
– Сейчас ты выслушаешь его? – поинтересовался Херити. – Единственными католиками там были машинисты и конюхи, люди тяжелого физического труда. Кучка помещиков-протестантов ответила за свои злодеяния, а священник расстроен.
Голос отца Майкла зазвучал громче.
– Они были убиты! Зарезаны, как скот – ножами, вилками, забиты до смерти или задушены голыми руками. Не было ни единого выстрела.
Херити посмотрел на Джона.
– У тебя нет мыслей по поводу того, что могло бы Произойти, появись среди нас сумасшедший О'Нейл?
Джон почувствовал, как молча напрягся О'Нейл-Внутри.
– Все эти смерти и без всякой причины, – продолжал Херити. – Ах да, причина была, но я соглашусь со священником: лучше было этого не делать. – Херити посмотрел на отца Майкла. – Но ведь вас весьма заворожила эта картина смерти, не правда ли, святой отец? Хороший повод помолиться, стоя на коленях в грязи.
Отец Майкл шел, с трудом переставляя ноги и не отрывая глаз от земли. Внезапно он вздрогнул.
Джон посмотрел на священника и понял, что слова Херити попали в цель. Да, отец Майкл, так же, как и его церковь, относился к смерти с любовью и ненавистью. Она была для него источником могущества как для священника, но-внутреннее человеческое «я» тоже нельзя сбрасывать со счетов. Не больше, чем мог О'Нейл-Внутри. Смерть была окончательным разрушением, той степенью человеческой слабости, которая поднималась от одной иллюзии к другой, но абсолютной власти этого вмешательства нельзя избежать.
Херити смог увидеть самые сокровенные мысли!
– Это полезно, – сказал Херити, – слушать голос человека, не видя его лица. – Он снова наклонился вперед, чтобы посмотреть на священника. – Я слушал вас, Майкл Фланнери. Вы говорили об этой кровавой резне и ни слова о том, что вы понимаете наконец, почему я плюю на вашу Церковь?
Отец Майкл не ответил.
Херити ухмыльнулся и опять переключился на созерцание дороги. Было слышно, как идущий позади мальчик отбрасывает ногами камни в кустарник. Они теперь поднялись на возвышенность над потоком и увидели длинный склон там, где дорога терялась в непроходимых зарослях вечнозеленых деревьев.
– Вы сами видите, отец, – сказал Херити, – что труднее всего быть покинутым Богом. Он отказался от меня, но я от него не отказывался. Они забрали у меня религию!
В глазах отца Майкла заблестели слезы. Он подумал: «Да, Джозеф Херити, я понимаю, о чем ты. Я знаю всю эту физиологию, ко горой меня обучили в семинарии. Ты скажешь, что Церковь заменяет мне секс. Это та любовь, которую я никогда не смог бы найти у женщины. О, я понимаю тебя. Это новая Церковь, которую, по твоему мнению, мы имеем, а не женщина для любого из нас».
Сам не зная почему, отец Майкл почувствовал, что слова Херити прибавили ему сил.
– Спасибо тебе, Джозеф, – сказал он.
– Спасибо мне? Что вы такое говорите? – голос Херити был полон оскорбленного достоинства.
– Я думал, что одинок, – сказал отец Майкл. – Но теперь вижу, что нет. За это я и благодарю тебя.
– Что за ерунда, – проворчал Херити.
Некоторое время он шел, сердито насупившись, но затем хитро усмехнулся.
– Вы просто растеряны, отец, – сказал он. – Мы никогда не будем вместе.
Джон увидел по лицу Херити, что тот забавляется. Но отец Майкл… растерян? Херити явно злорадствовал из-за чьей-либо растерянности. Может, ему нравилось и замешательство Ирландии? Нет… это противоречило Мотиву Херити. Чума разбередила неприкосновенное. Сознавая это, Джон понял с внезапной ясностью, что нашел ключ к Херити. Нашел то, что могло погубить человека.
«Нужно разрушить его веру в свой Мотив!»
Но это было именно то, что Херити попытался сделать с отцом Майклом. Как это могло быть слабостью Херити и… да, все-таки силой отца Майкла?
– Каковы твои политические убеждения, Джозеф? – спросил Джон.
– Мои убеждения? – Он усмехнулся. – Я либерал, да. Всегда им был.
– Он безбожный марксист, – вмешался отец Майкл.
– Это лучше, чем безбожный священник, – парировал Джозеф.
– Джон, ты знаешь что-нибудь о войне, которая длится вечно? – спросил отец Майкл.
– Закрой свою варежку, Майкл Фланнери, – проговорил Херити ровным и злым голосом.
– Никогда не слышал о ней, – ответил Джон священнику. Он почувствовал в Херити опасное спокойствие.
– Это «Провос», – сказал отец Майкл. Он посмотрел на Херити с мрачной усмешкой. – Препятствуйте любым соглашениям, убивайте тех, кто идет на компромисс. Терроризируйте миротворцев, бойкотируйте любые соглашения. Давайте людям только войну и насилие, смерть и террор, пока они не устанут от всего этого и не примут что угодно, даже безбожных марксистов.
– Вы вспомните, – буркнул Херити, – этот священник оплакивал заколотых помещиков на конном шоу в Дублине. Ненасытные капиталисты!
– Они были ненасытными, в самом деле, – ответил отец Майкл. – Я тебе это гарантирую. Именно жадность правит консерваторами. Но либералами движет зависть. А эти марксисты… – он пренебрежительно махнул рукой в сторону Херити. – …Все, что они хотят, – это сесть в кресла вельмож и строить из себя лордов перед другими. Интеллектуальные аристократы!
Джон почувствовал новую силу в голосе отца Майкла. Этот человек явно имел глубокие мощные корни и теперь вернулся к ним. Его могли преследовать сомнения, но сила, которую он получил в борьбе с ними, продолжала накапливаться. Она росла день ото дня.
– Теперь я знаю, как молиться за тебя. И я буду молиться за тебя, Джозеф Херити, – сказал отец Майкл.
Джон переводил взгляд с одного на другого и чувствовал огромное напряжение, нарастающее между соперниками.
Злобная ухмылка исказила рот Херити, но глаза оставались прежними. Он похлопал по ружью, висящему на ремне через плечо.
– Вот моя душа, отец. Молись за нее.
– На нашу землю выпустили дьявола, Джозеф, – прошептал отец Майкл.
Херити сохранял спокойствие, но в глазах его появилось диковатое выражение.
– Разве это дьявол?
– Дьявол, – повторил отец Майкл.
Все с тем же хладнокровным выражением Херити произнес:
– Смилуйся, сохрани, защити тебя от гоблина, пока ты спишь, – на лице его опять прорезался волчий оскал. – Это слова Роберта Херрика, отец. Теперь ты видишь, в чем преимущества классического образования?
– В богобоязни тоже есть преимущества, – голос отца Майкла был спокойным и уверенным.
– Некоторых явлений мы боимся именно потому, что они реальны, отец, – сказал Херити. – Некоторые явления – это просто иллюзия. Например, твоя замечательная Церковь, ее добренькие слова и маскарадные обряды. Жалкое подобие свободной жизни.
– А ты свободный человек, Джозеф? – спросил отец Майкл.
Херити побледнел и отвел глаза. Потом заговорил, глядя куда-то в сторону.
– Я более свободен, чем любой из вас. – Он осмотрел окрестности и уставился на Джона. – Я более свободен, чем Джон Гарреч О'Доннел вместе с тем ужасным, что он скрывает внутри себя.
Джон плотно сжал губы. Он почувствовал, как они судорожно подергиваются. БУДЬ ПРОКЛЯТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК!
– Есть одни иллюзии и другие, – продолжил Херити. – Уверен, мы все знаем это.
Джон продолжал смотреть прямо перед собой. Он чувствовал напряженное внимание с обеих сторон. Была ли это иллюзия, в конце концов?
– Жалкое подобие жизни, – повторил Херити, и голос его зазвенел.
Джон посмотрел направо, ища поддержки у отца Майкла, но священник продолжал смотреть себе под ноги.
– Ты находишь свои иллюзии удобными, Джон? – спросил Херити. – Такими же, как иллюзии этого священника?
Джон почувствовал, как забеспокоился О'Нейл-Внутри. «Как я с этим справлюсь?» – спрашивал он. Было ли где-то место, где можно было это узнать? Он почувствовал, что постижение будет медленным… подобно, пожалуй, росту новой кожи. Неизменно постоянным, иногда требовательным, но никогда – назойливым. Оно присуще самому себе, и воспоминания были реальны.
Отец Майкл боролся со своим собственным дьяволом, разбуженным словами Херити. Хотя он знал, что эти слова были адресованы не ему, а бедной душе, идущей вместе с ними. Неужели в этом спокойном американце действительно спрятан безумец?
КАК МЫ ДОКАТИЛИСЬ ДО ТАКОГО? Этот вопрос мучал отца Майкла. Он вспомнил подвальную комнату в деревенской церквушке и фамилию Беллинспиттл, над которой смеялись янки. Это была его фамилия. Вспомнил чистую штукатурку на стенах – работу местного мастерового в угоду Господу.
Эти мысли давали отцу Майклу надежду на спасение в прошлом.
Белая, тщательно нанесенная штукатурка… Развешанные на стенах портреты в рамах – Иисус, Святая Мария, Матерь Божия, целая галерея служителей церкви, священный медальон на цепочке, задрапированный в красный бархат, в тяжелой раме под стеклом и с латунной табличкой внизу, с гордостью рассказывающей, что ее освящал сам Папа Пий.
В этом подвале стояли скамьи. Отец Майкл помнил, как его ноги не доставали до пола, когда он на них садился. Глаза его всегда натыкались на прибитую к впереди стоящей скамье дощечку: «Священной памяти Эйлина Метьюса (1896–1931). Любящие дети».
Каким далеким все это казалось теперь.
Джон был измучен молчанием своих спутников и даже их присутствием. Он хотел убежать, ринуться в поле, зарыться лицом в высокую траву и никогда больше не вставать.
Но Херити был слишком опасен!
«Все, что я делаю, он может увидеть. И увидеть от начала до конца».
– Ну что ж, пожалуй, мне не следует быть таким любопытным, – сказал Херити бесстрастным голосом, – буду следовать одной из заповедей.
У Джона пересохло в горле. Ему захотелось воды… или чего-нибудь более крепкого. Что у Херити в этом маленьком пластиковом кувшине? Он него часто несет виски, но он никогда не делится своими запасами. Джон отвернулся и увидел унылый силуэт мертвой сосны на горе. Дерево лежало на земле, и его обвивал плющ, похожий на одежду застывшей колдовской формы.
– Мы остановимся здесь, – сказал Херити.
Все послушно остановились.
Херити смотрел налево: его внимание привлек уютный домик всего в нескольких метрах от грязной дороги. На закрытой двери виднелась табличка: «Донки Хауз». Небольшой ручей шириной не более метра бежал мимо двери, тихо струясь по черным камням.
– Донки Хауз, – сказал Херити. Он снял ружье с предохранителя. – По-моему, прекрасно для таких, как мы, чтобы передохнуть. Разумеется, здесь никого нет. – Он перепрыгнул через ручей и заглянул в одно из окон.
– Грязный, но пустой, – заключил Джозеф. – Не звучит ли это как точная характеристика того, кто нам известен?
48
Матери уходят, слава Богу! Как говорит мужчина: «Старой семьи здесь больше нет. Хранители веры уходят». Это конец Римской Церкви в Ирландии и адская участь для других мест.
Я говорю: дайте им спокойно умереть.
Чарльз Турквуд
Кети придумала свою собственную мысленную игру на те случаи, если чувствовала, что Стивен в ней не нуждается. Это бывало, когда его внимание было приковано к книгам и он отказывался отвечать даже на простейшие вопросы.
Этим спокойным утром, сидя в своем заточении, Кети опять играла в игру, закрыв глаза и подогнув ноги на кресле. Она слышала, что Стивен расположился наискосок от нее и переворачивает страницы книги с раздражающим монотонным ритмом.
Всего несколько минут назад Кети сказала:
– У меня затекла спина, Стивен. Пожалуйста, разотри ее.
Тот в ответ лишь что-то промычал.
Она ненавидела это мычание. Оно говорило: «Оставь меня в покое. Уйди от меня».
А идти ей было некуда, разве что в свой собственный воображаемый мир.
Это была захватывающая игра.
«Что я буду делать, когда все это кончится?»
Находясь в безопасности в собственном воображении, Кети могла существовать без всяких сомнений относительно своего выживания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80