Когда я спросил Чака о проте, он ответил:
- Не волнуйтесь - он вернется.
- Откуда вы это знаете?
- Он взял с собой свои темные очки.
- Какое это имеет отношение к его возвращению?
- Когда он вернется на КА-ПЭКС, они ему не понадобятся.
Несколько дней спустя работник из обслуживающего персонала обнаружил, что некоторые предметы в кладовой были передвинуты. Но прятался там прот или нет, так никто никогда и не узнал.
За первые двадцать семь лет своей жизни Рассел не видел ни одного человека, кроме своих отца и матери. Все его обучение состояло исключительно из чтения Библии - по четыре часа утром и вечером. В доме не было даже радио, и никто никогда не приходил в дом, к которому из-за непролазной грязи нелегко было подъехать и который, к тому же, охранялся доберман-пинчерами. Днем Рассел должен был работать в саду или помогать по дому. И это его уединенное существование продолжалось до тех пор, пока некая решительная сотрудница бюро переписи населения, сама разводившая доберманов, случайно не наткнулась на Рассела - отец его в ту минуту был в хозяйственном магазине, а мать на заднем дворе развешивала мокрое белье. После того как Рассел погнался за изумленной женщиной с криком: «Мария Магдалина, я тебя прощаю!» - работница заявила о нем властям.
Для Рассела психотерапия оказалась совершенно бесполезной, как и метразоловая шоковая терапия. Тем не менее, его вернули родителям. Однако молодой маньяк вскоре сбежал с фермы, и тут же его арестовали как «нарушителя общественного порядка». Его сажали и выпускали из тюрем и больниц до тех пор, пока он не попал в наш институт, где он по сей день и находился.
Ни у Хауи, который был евреем, ни у миссис Арчер («Я епископалианка», - обычно хмыкала она) в Расселе не было никакой нужды. Но так как свита Рассела теперь быстро таяла - лишь Мария да некоторые из ее «вторых я» все еще уделяли ему внимание, - он решил проповедовать Евангелие Хауи и Герцогине, которая теперь время от времени выходила из своей палаты поговорить с протом.
Хауи его просто не замечал, но миссис Арчер… тут была совсем другая история. Будет неуместной шуткой заявить, что он доводил ее до сумасшествия, но именно так оно и было. Чтобы выдержать общение с Расселом, при самых благоприятных обстоятельствах нужно было терпение и еще раз терпение. У Рассела была привычка, проповедуя, лезть вам прямо в лицо и с каждым словом оплевывать вас всего с головы до ног. А когда миссис Арчер удавалось избегнуть его пылких наскоков, она незамедлительно подвергалась оскорблениям Чака, без обиняков заявлявшего ей, что она смердит.
Миссис Арчер, выливавшая на себя в неделю пинту дорогих духов, не только обижалась, но и страшно на него злилась.
- Уж я-то не смердю! - пронзительно выкрикивала она и тут же нервно зажигала сигарету.
- Эта мерзость воняет, - начинал дразнить ее Чак. И миссис Арчер, больше не выдерживая, разражалась слезами. Если я оказывался поблизости, обычно умоляла меня:
- Пожалуйста, разрешите ему вернуться.
- Он не станет брать с собой такую вонючку, как ты. Он возьмет меня! - заявлял Чак.
Но Рассел предостерегал их:
- И тогда явятся лже-Христос и ложные пророки, и покажут они великие чудеса и знамения, и если дать им волю, введут они в заблуждение самого Спасителя!
- Ты тоже смердишь! - напоминал ему Чак.
Во время краткого обеда в столовой для персонала доктор Гольдфарб рассказал мне подробнее о Чаке. Когда-то он был государственным служащим среднего звена в Пентагоне и, обнаружив в своем отделе растраты и коррупцию, доложил об этом. За свои старания он был уволен, и, из практических соображений, ему навсегда был заказан путь в любые корпорации и государственные организации. Одно это могло привести человека к бредовому состоянию, но доконало его другое: после тридцати пяти лет супружества от него ушла жена. «Я был самым счастливым человеком на свете, - бормотал он доктору Гольдфарбу. - И эту зловонную утробу мне приходилось целовать каждый день. Фу! Вонючка!» Но на самом деле он страстно любил свою жену и просто не в силах был вынести ее ухода. Вскоре после того, как она ушла, он даже пытался покончить с собой - чуть не раскроил себе голову дробовиком. Читателю, наверное, трудно поверить, что Чак мог промахнуться. Но дело в том, что многие попытки самоубийства «проваливаются» по той простой причине, что они не что иное, как отчаянные старания страдающего привлечь внимание к своему невыносимому и часто безмолвному горю. Большинство этих несчастных не хотят умирать - они хотят нам что-то сказать.
Разумеется, далеко не все, у кого почва ушла из-под ног или жизнь потеряла смысл, прибегают к этой тщетной мере. Один из моих пациентов с маниакально-депрессивным синдромом уверял меня, что он никогда не покончит с собой, Я спросил его, почему он так в этом уверен. «А потому, - ответил он, - что я еще не прочел "Моби Дика"».
Ну что ж, пожалуй, повод жить не хуже любого другого, и, возможно, именно поэтому мало кто дочитал эту книгу до конца.
Посреди всей шумихи, вызванной исчезновением прота, ко мне, на полчаса раньше назначенного, заявилась та самая журналистка, что звонила мне за неделю до этого. На вид ей было лет шестнадцать, хотя, по ее словам, ей было тридцать три. На ней были выцветшие джинсы, старая клетчатая рубашка и кроссовки на босу ногу. Я сразу подумал: похоже, неаккредитованным журналистам платят сущие гроши, но позднее я понял, что одевается она так специально, чтобы люди в ее присутствии чувствовали себя непринужденно. По той же причине на лице ее почти не было косметики, а исходивший от нее запах духов был едва уловим и почему-то напоминал мне наше летнее жилье в Адирондаксе. Я бы назвал эти духи «Сосновый лес». Журналистка была невысокого роста, пять футов два дюйма, и у нее были крохотные, точно у маленькой девочки, зубы. Я предложил ей сесть в кресло, и она, совершенно меня обезоружив, свернулась в нем калачиком.
- Называйте меня просто Жизель, - попросила она меня.
Жизель была родом из маленького городка в северном Огайо. Окончив местный колледж и получив диплом журналиста, она отправилась прямым ходом в Нью-Йорк, где нашла работу в ныне усопшей «Уикли газетт». Она проработала там почти восемь лет, по истечении которых написала статью о наркотиках и СПИДе в Гарлеме, за которую получила приз Кэссиди. Я спросил ее, не опасно ли было собирать материал для такого рода статьи; и она объяснила, что ее все время сопровождал приятель, бывший футболист, которого все в той округе знали. «Огромный такой парень», - добавила она с застенчивой улыбкой.
Впоследствии она ушла из «Уикли газетт» и занялась сбором материалов на самые разные темы - о проблеме абортов, загрязнении воды нефтью, бездомности, - опубликовав затем статьи в различных периодических изданиях, включая несколько крупных газет и журналов. Кроме того, она писала сценарии для телевизионных документальных фильмов. Идея написать статью о психических заболеваниях возникла у нее после неудачной попытки найти толковую, доступную рядовому читателю информацию о болезни Альцгеймера. Ее опыт в журналистике, несомненно, производил хорошее впечатление, и я дал ей разрешение, как она выразилась, «фланировать по коридорам», разумеется, в неизменном сопровождении кого-то из персонала, а также позволил провести время в психопатической палате - но не более трех одночасовых визитов и только в присутствии охранника. Она радостно согласилась на все условия. И, тем не менее, я попросил Бетти за ней приглядывать.
БЕСЕДА ВОСЬМАЯ
В ту среду, после полудня, настроение у меня было отвратительное, так как все утро пришлось провести в суде, куда я был вызван свидетелем в предварительном слушании некоего дела, которое, как в конце концов выяснилось, уже было решено без всякого вмешательства суда. Я рад был, что дело было решено, но раздосадован тем, что все утро вылетело в трубу, и к тому же я остался без обеда. Но за всем этим раздражением, несомненно, скрывалось мое беспокойство о проте.
Однако ко времени нашей следующей беседы он вернулся. В своих неизменных синих вельветовых брюках, он вошел в кабинет фланирующей походкой, так, словно ничего не случилось.
- Где вы, черт подери, слонялись? - заорал я.
- Ньюфаундленд. Лабрадор. Гренландия. Исландия.
- Как же вы выбрались из больницы?
- Улетел.
- И никто вас не видел?
- Так точно.
- Как же вам это удалось?
- Я же говорил вам…
- Знаю, знаю. С помощью зеркал.
И еще я знал, что без толку было с ним спорить, так что на магнитофонной пленке в этом месте пауза и слышно только, как я постукиваю пальцами по ручке кресла. Наконец я не выдержал:
- В следующий раз, когда надумаете улетать, пожалуйста, предупредите меня.
- Я предупредил, - ответил он.
- И еще: мне кажется, вам не следует обещать другим пациентам, что вы заберете их с собой на вашу планету.
- Я никому этого не обещал.
- Не обещали?
- Нет. Я сказал им, что смогу взять с собой только одного человека.
- Мне кажется, вам не следует давать обещания, которых вы не можете выполнить.
- Я никому ничего не обещал, - сказал прот и впился зубами в огромную клубничину, выуженную из миски, полной ягод, которые принесла миссис Трекслер из своего огорода в Хобокене.
Я был жутко голоден и исходил слюной. На этот раз я решил к нему присоединиться. С жадностью уминая ягоды, мы минуту-другую пожирали друг друга взглядом, точно борцы перед началом состязания.
- Скажите мне: если вы можете покинуть это место в любую минуту, почему вы продолжаете здесь оставаться?
Прот проглотил целую горсть ягод и глубоко вздохнул.
- Ну, это место подходит для составления моего доклада не хуже других - вы меня регулярно кормите, и фрукты у вас замечательные. К тому же, - лукаво добавил он, - вы мне нравитесь.
- Нравлюсь настолько, что вы готовы побыть тут еще какое-то время?
- До семнадцатого августа.
- Понятно. А теперь давайте начнем, хорошо?
- Разумеется.
- Так. Могли бы вы нарисовать мне карту звездного неба, видимого с любой точки Галактики? Скажем, с Сириуса?
- Нет.
- Почему?
- Я там никогда не был.
- Но вы могли бы сделать это для тех мест, где вы уже побывали?
- Естественно.
- Можете нарисовать для меня несколько таких карт к следующей нашей встрече?
- Проще простого.
- Хорошо. А теперь скажите: где вы действительно были последние несколько дней?
- Я же сказал: ньюфаундленд, Лабрадор…
- О-хо-хо! И как вы себя чувствуете после столь долгого путешествия?
- Спасибо, прекрасно. А как вы, ноэр, поживали?
- Ноэр?
- На КА-ПЭКСе джин будет ноэр. Рифмуется с «мохер».
- Понятно. Это слово образовано от какого-то французского?
- Нет, от ПЭКСианского, и означает оно: «тот, кто сомневается».
- А-а. А что по-английски означает «прот»? Самоуверенный, как индюк?
- Не-е. Хотите - верьте, хотите - нет, но «прот» происходит от древнеПЭКСианского «скиталец».
- А если я вас попрошу перевести что-нибудь с английского на КА-ПЭКСо, скажем, к примеру, «Гамлета», сможете?
- Конечно. Когда вам это нужно?
- Сделайте, когда сможете.
- На следующей неделе подойдет?
- Отлично. А теперь о другом. На прошлой неделе мы немного поговорили о науке на КА-ПЭКСе. Расскажите мне об искусстве на вашей планете.
- Вы имеете в виду живопись и музыку? Что-нибудь такое, да?
- Живопись, музыку, скульптуру, танцевальное искусство, литературу…
Он сложил вместе кончики пальцев, и на лице его появилась привычная улыбка.
- Искусство там в некотором роде сходно тому, что на ЗЕМЛЕ. Но не забывайте, что у нас на развитие его было на несколько миллиардов лет больше. Наши музыкальные произведения не основаны на чем-то примитивном, вроде нот, и ни одно из видов нашего искусства не основано на субъективном видении.
- В музыкальных произведениях не используются ноты? А что же тогда…
- Они непрерывны.
- Могли бы вы привести пример?
При этих словах прот вырвал из своего маленького блокнота лист бумаги и принялся на нем что-то рисовать.
Пока он рисовал, я задал ему вопрос: почему, обладая такими необыкновенными талантами и навыками, он ведет письменные записи своих наблюдений?
- Ну разве это не очевидно? - ответил он. - А что, если со мной что-нибудь случится до моего возвращения на КА-ПЭКС?
А потом показал мне следующее:
- Это одна из моих любимых. Я ее выучил еще ребенком.
Пока я пытался хоть что-то понять из этой «нотной записи» или уж не знаю, что это было, он добавил:
- Теперь вы видите, почему я довольно пристрастен к вашему джону кейджу.
- Можете напеть пару тактов из этой штуковины?
- Видите ли, я не пою. И потом, наша музыка не выражается мелодиями.
- Можно мне эту вещь сохранить?
- Считайте, что она сувенир, на память о моем визите.
- Спасибо. Итак, вы сказали, что ваше искусство не основывается на «субъективном видении». Что вы под этим подразумеваете?
- Я имел в виду, что у нас нет того, что вы называете «художественным вымыслом».
- Почему?
- А для чего это нужно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
- Не волнуйтесь - он вернется.
- Откуда вы это знаете?
- Он взял с собой свои темные очки.
- Какое это имеет отношение к его возвращению?
- Когда он вернется на КА-ПЭКС, они ему не понадобятся.
Несколько дней спустя работник из обслуживающего персонала обнаружил, что некоторые предметы в кладовой были передвинуты. Но прятался там прот или нет, так никто никогда и не узнал.
За первые двадцать семь лет своей жизни Рассел не видел ни одного человека, кроме своих отца и матери. Все его обучение состояло исключительно из чтения Библии - по четыре часа утром и вечером. В доме не было даже радио, и никто никогда не приходил в дом, к которому из-за непролазной грязи нелегко было подъехать и который, к тому же, охранялся доберман-пинчерами. Днем Рассел должен был работать в саду или помогать по дому. И это его уединенное существование продолжалось до тех пор, пока некая решительная сотрудница бюро переписи населения, сама разводившая доберманов, случайно не наткнулась на Рассела - отец его в ту минуту был в хозяйственном магазине, а мать на заднем дворе развешивала мокрое белье. После того как Рассел погнался за изумленной женщиной с криком: «Мария Магдалина, я тебя прощаю!» - работница заявила о нем властям.
Для Рассела психотерапия оказалась совершенно бесполезной, как и метразоловая шоковая терапия. Тем не менее, его вернули родителям. Однако молодой маньяк вскоре сбежал с фермы, и тут же его арестовали как «нарушителя общественного порядка». Его сажали и выпускали из тюрем и больниц до тех пор, пока он не попал в наш институт, где он по сей день и находился.
Ни у Хауи, который был евреем, ни у миссис Арчер («Я епископалианка», - обычно хмыкала она) в Расселе не было никакой нужды. Но так как свита Рассела теперь быстро таяла - лишь Мария да некоторые из ее «вторых я» все еще уделяли ему внимание, - он решил проповедовать Евангелие Хауи и Герцогине, которая теперь время от времени выходила из своей палаты поговорить с протом.
Хауи его просто не замечал, но миссис Арчер… тут была совсем другая история. Будет неуместной шуткой заявить, что он доводил ее до сумасшествия, но именно так оно и было. Чтобы выдержать общение с Расселом, при самых благоприятных обстоятельствах нужно было терпение и еще раз терпение. У Рассела была привычка, проповедуя, лезть вам прямо в лицо и с каждым словом оплевывать вас всего с головы до ног. А когда миссис Арчер удавалось избегнуть его пылких наскоков, она незамедлительно подвергалась оскорблениям Чака, без обиняков заявлявшего ей, что она смердит.
Миссис Арчер, выливавшая на себя в неделю пинту дорогих духов, не только обижалась, но и страшно на него злилась.
- Уж я-то не смердю! - пронзительно выкрикивала она и тут же нервно зажигала сигарету.
- Эта мерзость воняет, - начинал дразнить ее Чак. И миссис Арчер, больше не выдерживая, разражалась слезами. Если я оказывался поблизости, обычно умоляла меня:
- Пожалуйста, разрешите ему вернуться.
- Он не станет брать с собой такую вонючку, как ты. Он возьмет меня! - заявлял Чак.
Но Рассел предостерегал их:
- И тогда явятся лже-Христос и ложные пророки, и покажут они великие чудеса и знамения, и если дать им волю, введут они в заблуждение самого Спасителя!
- Ты тоже смердишь! - напоминал ему Чак.
Во время краткого обеда в столовой для персонала доктор Гольдфарб рассказал мне подробнее о Чаке. Когда-то он был государственным служащим среднего звена в Пентагоне и, обнаружив в своем отделе растраты и коррупцию, доложил об этом. За свои старания он был уволен, и, из практических соображений, ему навсегда был заказан путь в любые корпорации и государственные организации. Одно это могло привести человека к бредовому состоянию, но доконало его другое: после тридцати пяти лет супружества от него ушла жена. «Я был самым счастливым человеком на свете, - бормотал он доктору Гольдфарбу. - И эту зловонную утробу мне приходилось целовать каждый день. Фу! Вонючка!» Но на самом деле он страстно любил свою жену и просто не в силах был вынести ее ухода. Вскоре после того, как она ушла, он даже пытался покончить с собой - чуть не раскроил себе голову дробовиком. Читателю, наверное, трудно поверить, что Чак мог промахнуться. Но дело в том, что многие попытки самоубийства «проваливаются» по той простой причине, что они не что иное, как отчаянные старания страдающего привлечь внимание к своему невыносимому и часто безмолвному горю. Большинство этих несчастных не хотят умирать - они хотят нам что-то сказать.
Разумеется, далеко не все, у кого почва ушла из-под ног или жизнь потеряла смысл, прибегают к этой тщетной мере. Один из моих пациентов с маниакально-депрессивным синдромом уверял меня, что он никогда не покончит с собой, Я спросил его, почему он так в этом уверен. «А потому, - ответил он, - что я еще не прочел "Моби Дика"».
Ну что ж, пожалуй, повод жить не хуже любого другого, и, возможно, именно поэтому мало кто дочитал эту книгу до конца.
Посреди всей шумихи, вызванной исчезновением прота, ко мне, на полчаса раньше назначенного, заявилась та самая журналистка, что звонила мне за неделю до этого. На вид ей было лет шестнадцать, хотя, по ее словам, ей было тридцать три. На ней были выцветшие джинсы, старая клетчатая рубашка и кроссовки на босу ногу. Я сразу подумал: похоже, неаккредитованным журналистам платят сущие гроши, но позднее я понял, что одевается она так специально, чтобы люди в ее присутствии чувствовали себя непринужденно. По той же причине на лице ее почти не было косметики, а исходивший от нее запах духов был едва уловим и почему-то напоминал мне наше летнее жилье в Адирондаксе. Я бы назвал эти духи «Сосновый лес». Журналистка была невысокого роста, пять футов два дюйма, и у нее были крохотные, точно у маленькой девочки, зубы. Я предложил ей сесть в кресло, и она, совершенно меня обезоружив, свернулась в нем калачиком.
- Называйте меня просто Жизель, - попросила она меня.
Жизель была родом из маленького городка в северном Огайо. Окончив местный колледж и получив диплом журналиста, она отправилась прямым ходом в Нью-Йорк, где нашла работу в ныне усопшей «Уикли газетт». Она проработала там почти восемь лет, по истечении которых написала статью о наркотиках и СПИДе в Гарлеме, за которую получила приз Кэссиди. Я спросил ее, не опасно ли было собирать материал для такого рода статьи; и она объяснила, что ее все время сопровождал приятель, бывший футболист, которого все в той округе знали. «Огромный такой парень», - добавила она с застенчивой улыбкой.
Впоследствии она ушла из «Уикли газетт» и занялась сбором материалов на самые разные темы - о проблеме абортов, загрязнении воды нефтью, бездомности, - опубликовав затем статьи в различных периодических изданиях, включая несколько крупных газет и журналов. Кроме того, она писала сценарии для телевизионных документальных фильмов. Идея написать статью о психических заболеваниях возникла у нее после неудачной попытки найти толковую, доступную рядовому читателю информацию о болезни Альцгеймера. Ее опыт в журналистике, несомненно, производил хорошее впечатление, и я дал ей разрешение, как она выразилась, «фланировать по коридорам», разумеется, в неизменном сопровождении кого-то из персонала, а также позволил провести время в психопатической палате - но не более трех одночасовых визитов и только в присутствии охранника. Она радостно согласилась на все условия. И, тем не менее, я попросил Бетти за ней приглядывать.
БЕСЕДА ВОСЬМАЯ
В ту среду, после полудня, настроение у меня было отвратительное, так как все утро пришлось провести в суде, куда я был вызван свидетелем в предварительном слушании некоего дела, которое, как в конце концов выяснилось, уже было решено без всякого вмешательства суда. Я рад был, что дело было решено, но раздосадован тем, что все утро вылетело в трубу, и к тому же я остался без обеда. Но за всем этим раздражением, несомненно, скрывалось мое беспокойство о проте.
Однако ко времени нашей следующей беседы он вернулся. В своих неизменных синих вельветовых брюках, он вошел в кабинет фланирующей походкой, так, словно ничего не случилось.
- Где вы, черт подери, слонялись? - заорал я.
- Ньюфаундленд. Лабрадор. Гренландия. Исландия.
- Как же вы выбрались из больницы?
- Улетел.
- И никто вас не видел?
- Так точно.
- Как же вам это удалось?
- Я же говорил вам…
- Знаю, знаю. С помощью зеркал.
И еще я знал, что без толку было с ним спорить, так что на магнитофонной пленке в этом месте пауза и слышно только, как я постукиваю пальцами по ручке кресла. Наконец я не выдержал:
- В следующий раз, когда надумаете улетать, пожалуйста, предупредите меня.
- Я предупредил, - ответил он.
- И еще: мне кажется, вам не следует обещать другим пациентам, что вы заберете их с собой на вашу планету.
- Я никому этого не обещал.
- Не обещали?
- Нет. Я сказал им, что смогу взять с собой только одного человека.
- Мне кажется, вам не следует давать обещания, которых вы не можете выполнить.
- Я никому ничего не обещал, - сказал прот и впился зубами в огромную клубничину, выуженную из миски, полной ягод, которые принесла миссис Трекслер из своего огорода в Хобокене.
Я был жутко голоден и исходил слюной. На этот раз я решил к нему присоединиться. С жадностью уминая ягоды, мы минуту-другую пожирали друг друга взглядом, точно борцы перед началом состязания.
- Скажите мне: если вы можете покинуть это место в любую минуту, почему вы продолжаете здесь оставаться?
Прот проглотил целую горсть ягод и глубоко вздохнул.
- Ну, это место подходит для составления моего доклада не хуже других - вы меня регулярно кормите, и фрукты у вас замечательные. К тому же, - лукаво добавил он, - вы мне нравитесь.
- Нравлюсь настолько, что вы готовы побыть тут еще какое-то время?
- До семнадцатого августа.
- Понятно. А теперь давайте начнем, хорошо?
- Разумеется.
- Так. Могли бы вы нарисовать мне карту звездного неба, видимого с любой точки Галактики? Скажем, с Сириуса?
- Нет.
- Почему?
- Я там никогда не был.
- Но вы могли бы сделать это для тех мест, где вы уже побывали?
- Естественно.
- Можете нарисовать для меня несколько таких карт к следующей нашей встрече?
- Проще простого.
- Хорошо. А теперь скажите: где вы действительно были последние несколько дней?
- Я же сказал: ньюфаундленд, Лабрадор…
- О-хо-хо! И как вы себя чувствуете после столь долгого путешествия?
- Спасибо, прекрасно. А как вы, ноэр, поживали?
- Ноэр?
- На КА-ПЭКСе джин будет ноэр. Рифмуется с «мохер».
- Понятно. Это слово образовано от какого-то французского?
- Нет, от ПЭКСианского, и означает оно: «тот, кто сомневается».
- А-а. А что по-английски означает «прот»? Самоуверенный, как индюк?
- Не-е. Хотите - верьте, хотите - нет, но «прот» происходит от древнеПЭКСианского «скиталец».
- А если я вас попрошу перевести что-нибудь с английского на КА-ПЭКСо, скажем, к примеру, «Гамлета», сможете?
- Конечно. Когда вам это нужно?
- Сделайте, когда сможете.
- На следующей неделе подойдет?
- Отлично. А теперь о другом. На прошлой неделе мы немного поговорили о науке на КА-ПЭКСе. Расскажите мне об искусстве на вашей планете.
- Вы имеете в виду живопись и музыку? Что-нибудь такое, да?
- Живопись, музыку, скульптуру, танцевальное искусство, литературу…
Он сложил вместе кончики пальцев, и на лице его появилась привычная улыбка.
- Искусство там в некотором роде сходно тому, что на ЗЕМЛЕ. Но не забывайте, что у нас на развитие его было на несколько миллиардов лет больше. Наши музыкальные произведения не основаны на чем-то примитивном, вроде нот, и ни одно из видов нашего искусства не основано на субъективном видении.
- В музыкальных произведениях не используются ноты? А что же тогда…
- Они непрерывны.
- Могли бы вы привести пример?
При этих словах прот вырвал из своего маленького блокнота лист бумаги и принялся на нем что-то рисовать.
Пока он рисовал, я задал ему вопрос: почему, обладая такими необыкновенными талантами и навыками, он ведет письменные записи своих наблюдений?
- Ну разве это не очевидно? - ответил он. - А что, если со мной что-нибудь случится до моего возвращения на КА-ПЭКС?
А потом показал мне следующее:
- Это одна из моих любимых. Я ее выучил еще ребенком.
Пока я пытался хоть что-то понять из этой «нотной записи» или уж не знаю, что это было, он добавил:
- Теперь вы видите, почему я довольно пристрастен к вашему джону кейджу.
- Можете напеть пару тактов из этой штуковины?
- Видите ли, я не пою. И потом, наша музыка не выражается мелодиями.
- Можно мне эту вещь сохранить?
- Считайте, что она сувенир, на память о моем визите.
- Спасибо. Итак, вы сказали, что ваше искусство не основывается на «субъективном видении». Что вы под этим подразумеваете?
- Я имел в виду, что у нас нет того, что вы называете «художественным вымыслом».
- Почему?
- А для чего это нужно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28