Может, хлипкий самолетик-биплан, который несется над холмами Галлии? Сказать что-либо определенное не было никакой возможности. Я едва не перевернул листок вверх тормашками в надежде увидеть что-нибудь более вразумительное, но вовремя спохватился, потому что такой переворот дела всей жизни наверняка оскорбил бы Уилкинса. Он бы подумал, что я поступил так нарочно, чтобы высмеять его как рисовальщика.
Я сказал:
— Кажется, я не в состоя... это не...
— Цезарь на военном совете, — пояснил Уилкинс. — Император и члены его штаба возле одного из самолетов. — Он по-прежнему стоял на коленях над чемоданом, но теперь повернулся ко мне и принялся тыкать пальцем в завитки на листе, одновременно давая пояснения:
— Вот самолет. А вот Юлий. И один из верных ему готских воевод.
Мне оставалось лишь кивать и отвечать: «Да, да, очень красиво», что я и делал.
Когда с изучением рисунка было покончено, Уилкинс забрал его у меня, снова подполз к чемодану и вложил иллюстрацию обратно в стопу где-то возле середины рукописи. При этом он, не глядя в мою сторону, завел такую речь:
— Что мне нужно теперь, так это деньги. Найти, как водится, подходящего человека и поделить прибыль пополам. Верного человека, родственную душу. Чтобы вложил деньги. Парень из издательства берет на себя печать и сбыт — за наличные, без участия в прибылях. Я делаю книгу, рекламный экземпляр, всю раскрутку, выступаю в «Вечернем представлении» и так далее. Забираю пятьдесят процентов. Третий парень платит, помогает начать дело, а потом сидит, сложа руки, и тоже получает пятьдесят процентов.
Я не на шутку разволновался. Разумеется, Уилкинс никакой не мошенник.
Он вовсе не норовит обманом вытянуть из меня деньги, но теперь я видел невооруженным глазом, что он хочет уговорить меня вложить средства в издание его романа. И, увы, не видел никакого способа отказать начинающему автору завершенного труда. Ну что я ему скажу? Любой отказ он воспримет как хулу в адрес романа, и оскорбится. Правду сказать, мне нравился Уилкинс; я любил его пятнистый чернильный облик, его неказистую изустную речь (с письменной я еще не познакомился), его тихое отшельничество, делавшее Уилкинса похожим на маленькую мышку. Мне не хотелось ранить его чувства, не хотелось, чтобы впредь, встречаясь у почтовых ящиков, мы избегали смотреть друг другу в глаза.
Да и что я знал о романах и издательском деле? Едва ли Уилкинс сотворил шедевр, но, если вдуматься, сколько мировых бестселлеров изначально казались вовсе не бестселлерами! Мало ли великих книг, о которых издатели поначалу были не лучшего мнения, чем я — о писанине Уилкинса? Но ведь находились нужные люди, которые вывозили телегу. То ли время поспевало, то ли еще что — и пожалуйста, нате вам. А при умелой раскрутке, не поскупившись на толковую рекламную кампанию, Уилкинс, чего доброго, еще сумеет взять свое.
Но нет, надо подойти к делу разумно. В конце концов, теперь я при деньгах, больших деньгах, и если я хочу научиться обращаться с ними, беречь их, начинать надо сей же час. Уилкинс — не мошенник, это верно, но его роман вполне может оказаться чугунной чушкой, а не золотым слитком.
Прежде чем думать о вложении денег, я должен поговорить с упомянутым Уилкинсом издателем, послушать, что он скажет, как оценит виды на будущее книги. Недаром правило гласит: всегда обращайтесь к знатоку дела.
— Вы уже подписали какой-нибудь договор с этим издателем? — спросил я.
— Это невозможно, — ответил Уилкинс. — Необходимо поручительство, что наличные будут уплачены. В конце концов, парень тоже несет расходы. Не может же он заключать договор с каждым чокнутым, который заглянет к нему в контору. Надо выложить деньги на бочку, доказать серьезность своих намерений.
— Иными словами, вы должны снова встретиться с ним?
— Мы оставили вопрос открытым, — пылко прошептал Уилкинс. — Я должен позвонить, если найду человека, который войдет со мной в долю.
— Полагаю, вам следует... — начал я, и тут раздался громовой стук в дверь. — Минутку, — попросил я Уилкинса, вышел в прихожую и распахнул дверь.
Я уже напрочь позабыл о Герти Дивайн. Но разом вспомнил, когда она, подтверждая мои опасения, вошла в дом с двумя мешками съестных припасов.
— С тебя три доллара, — сообщила мне Герти и с некоторым изумлением взглянула на Уилкинса, который стоял на коленях над разверстым чемоданом. У тебя тут молельный дом? — спросила она.
— Мой сосед мистер Уилкинс, — сказал я. — Мистер Уилкинс, это... хм... мисс Дивайн. Она была другом моего дяди.
Не выпуская из рук мешков, Герти оглядела Уилкинса и спросила:
— Что это там у вас, отче? Конец прошлой проповеди?
Уилкинс поспешно захлопнул чемодан и повернулся ко мне.
— Ей можно доверять?
Герти отплатила ему за подозрительность той же монетой, и отплатила сполна. Глядя на меня сквозь щель между мешками, она осведомилась:
— Что замышляет этот старикашка, Фред?
— Нас с мистером Фитчем связывают партнерские отношения, — ледяным тоном ответил ей Уилкинс. — Их содержание пока не подлежит разглашению.
— Да что вы!
— Мистер Уилкинс написал роман... — начал я.
— И хочет его издать, — договорила за меня Герти. — А ты должен оплатить его тщеславие, выложив доллары галантерейщику.
Я захлопал глазами.
— Галантерейщику?
— Когда творец сотворит какую-нибудь галиматью, которая никому не нужна, — пояснила она, — он идет к издателю графомании, и тот обирает творца до нитки. У меня была подружка, которая настрочила «Правду и истину о подлинной жизни настоящей стриптизерки, как на духу». Издание обошлось ей в шесть с половиной тысяч долларов. Было продано аж восемьсот экземпляров, кто-то даже написал дурацкую рецензию, а читатели плевались.
Лицо Уилкинса окаменело, и он холодно проговорил:
— Господин, с которым я встречался, занимает должность главы почтенной фирмы с давними традициями. Они издают целый спектр...
— Сивого бреда, — сказала Герти, потом повернулась ко мне и, кивнув на Уилкинса, добавила:
— Выкини отсюда этого старого дармоеда.
— Вот что, послушайте-ка... — начал Уилкинс, с кряхтением и хрустом поднимаясь с колен.
— А впрочем, не надо, лучше подержи, — с этими словами Герти всучила мне оба мешка, развернулась, схватила Уилкинса за руку и стремительно потащила к двери. Когда он мчался мимо меня, я мельком увидел его обескураженную физиономию. Он был так изумлен, что обрел дар речи, лишь очутившись на лестничной клетке.
— Моя рукопись! — взвизгнул Уилкинс.
— Терпение, терпение, — сказала Герти. Она вернулась в гостиную, сгребла в охапку чемодан, словно ящик с пивными банками, вынесла его в прихожую и швырнула на ступеньки. Кажется, я слышал несколько глухих шлепков: что-то тяжелое кубарем летело вниз по лестнице. Потом, вроде бы, донеслось шуршание, похожее на шелест тысяч маленьких крыльев, и Герти захлопнула дверь, оборвав исполненный отчаяния вопль Уилкинса.
Я знал, что должен как-то вмешаться, остановить Герти, помочь Уилкинсу, защитить свои хозяйские права, но вместо этого стоял истуканом и наблюдал за происходящим. Мое поведение лишь частично объяснялось трусостью, хотя, конечно, не обошлось и без нее. Но, кроме боязни, я чувствовал облегчение оттого, что решение по роману Уилкинса принято кем-то другим. Сам я ни за что не смог бы сказать Уилкинсу «нет», хотя в глубине души знал, что просто обязан отказать ему, и когда Герти взяла это на себя, я испытал смешанное чувство облегчения, вины и удовлетворения.
Герти вернулась в квартиру, отряхивая пыль с ладоней. У нее был очень довольный вид. Взглянув на меня, она остановилась, подбоченилась и сказала:
— Ну, и что ты стоишь, будто столб? Поди разложи покупки.
— А вы не сорвете шторы с окон? — жалобно спросил я.
— На кой черт мне сдались твои шторы?
— Бог знает, — ответил я и потащил мешки со снедью на кухню.
Глава 7
Во всей этой кутерьме я напрочь позабыл о сотрудниках отдела по расследованию убийств, которые, как сказал Райли, должны были заглянуть ко мне. Поэтому, когда в четыре часа послышался стук в дверь, я поначалу решил не открывать, боясь, что пришел Уилкинс с дробовиком.
К несчастью, а может, и к счастью, мои решения больше ничего в этом доме не значили. Я сидел в гостиной, силясь распутать клубок своих мыслей.
Герти прошагала мимо меня, помахивая зажатым в правой руке острым ножом, облепленным сельдереем, и распахнула дверь, прежде чем я успел придумать какой-нибудь предлог, способный удержать ее от этого действия.
Бог знает, что подумали сыщики, когда дверь им открыла вооруженная тесаком женщина. Но они тотчас же узнали ее, и я подозреваю, что лишь это обстоятельство помогло им довольно быстро преодолеть оцепенение. Как бы там ни было, я услышал мужской голос, который произнес:
— Ба, да это Герти. Ты — тоже часть имущества наследодателя, милочка?
— Вот именно, Стив, — ответила Герти и, в свою очередь, осведомилась:
— Вы по делу, мальчики?
— Скорее, по долгу службы, — отвечал голос, принадлежавший Стиву.
— Тогда заходите, — пригласила Герти и посторонилась, пропуская в мое жилище двух мужчин, вид которых почти в точности совпадал с обликом самозванного легавого, кинувшего меня нынче утром.
— Вот Стив и Ральф, — сообщила мне Герти. — Они шпики. — Указав на меня, она добавила:
— А это Фред Фитч, племянник Мэтта. Полагаю, к нему-то вы и пришли.
— Лично мне хочется видеть только тебя одну, Герти, — молвил Стив не более игриво, чем это мог бы сделать бульдозер. — А вот с Фредом мне хотелось бы побеседовать.
— Я стряпаю, — сообщила Герти. — Надеюсь, вы меня извините, господа.
— Почти за любое прегрешение, Герти, — грубовато-льстивым тоном ответил Стив.
Герти лукаво улыбнулась ему и вышла, а Стив повернулся ко мне и вдруг превратился в прусского солдафона.
— Вы и есть Фред Фитч? — спросил он.
— Совершенно верно, — я поднялся. — Не угодно ли присесть?
Оба пришельца охотно уселись. Я сделал то же самое и внезапно почувствовал себя дурачком.
— Э... — начал я, — Джек Райли сказал, что вы зайдете.
— Мы получили рапорт, — ответил Стив. — Насколько мы понимаем, до сегодняшнего дня вы и знать не знали о наследстве, так?
— Так, — подтвердил я. — Хотя и не совсем так. Слухи дошли до меня еще вчера, но поверил я им только сегодня.
— Да, скверно, — удрученно молвил Стив. — А то могли бы стать нашим главным подозреваемым.
Тут в разговор впервые вступил Ральф.
— Понимаете, — объяснил он, — у вас — самая веская из всех мыслимых побудительных причин.
— Единственный известный нам мотив, — дополнил Стив.
— Поэтому мы, естественно, разочарованы вашим неведением относительно наследства, — добавил Ральф.
— И, естественно, — подхватил Стив, — нам хотелось бы опровергнуть ваше заявление, чтобы у нас опять появился главный подозреваемый.
Я ощутил легкий зуд в животе, словно там трепыхалась бабочка, и спросил:
— Неужели вы и впрямь подозревали меня?
— В том-то все и дело, что теперь мы не можем вас подозревать, ответил Стив.
— Даже как вариант, — добавил Ральф. — Вот что нас так огорчает.
— И, разумеется, — вставил Стив, — в этом деле есть некоторые так называемые странности.
— Что нам тоже не нравится, — пояснил Ральф.
— Странности всегда действуют на нервы, — заключил Стив.
— Не понимаю, какие странности вы имеете в виду, — признался я.
— По имеющимся у нас сведениям, — сказал Стив, — вы ни разу не встречались с вашим дядюшкой Мэттом, верно?
— Да, верно.
— Даже никогда не слыхали о нем.
— Совершенно верно.
— И тем не менее, он оставил вам почти полмиллиона долларов.
— Триста тысяч, — поправил я его.
— За вычетом налогов, — поправил он меня. — А без вычетов полмиллиона.
— Да.
— Оставил племяннику, которого никогда не видел и который даже не знал о его существовании.
— Совершенно верно, — ответил я.
— Вот это и кажется нам странным обстоятельством, — объяснил Ральф.
— А еще — условие, по которому вы должны были узнать о наследстве не раньше, чем через две недели после смерти старика. В завещании так и сказано, — Стив развел руками. — В разговорах между собой мы называем это странным обстоятельством.
— Не говоря уже о Герти, — вставил Ральф.
— Вот именно, — подхватил Стив. — Итак, что мы имеем: старик, умирающий от рака, резвый, как вареная лапша, и тем не менее, он...
— Умирающий? — переспросил я.
— Ну не странно ли? — рассудил Ральф. — Одной ногой стоит в могиле, а другой, как гласит пословица, на банановой кожуре. И тем не менее, кто-то торопится спровадить его на тот свет.
— Я об этом не знал, — сказал я.
— Еще одно обстоятельство, которое можно назвать странным, — сказал Стив. — Зачем мочить человека, который со дня на день и сам загнется? Не говоря уже о Герти, как сказал Ральф.
— Неужто он и впрямь был так близок к смерти? — спросил я. — И ему оставались считаные дни?
— Уж лет пять, как ему «оставались считаные дни», — сообщил мне Ральф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29