– Прости, милый, прости, тебе и без меня так сложно! Я, быть может, в самом деле больна, быть может, это в самом деле бабкина наследственность, я не знаю, не знаю, что со мной творится!
– Успокойся, родная, – Касим сжал жену в объятиях. – Я думаю, у тебя просто был шок, когда ты оказалась свидетельницей гибели кади Малика. Покойный был, сказать честно, противный тип, но очень нужный, да и все равно увидеть столь ужасное событие вблизи… Кошмар, такое пережить, особенно для женщины. К тому же эта бедняжка Зейнаб была твоей подругой… Теперь-то ей, понятное дело, пришлось забыть о подругах, но тебе ее, конечно, жаль…
– Не знаю… Я сейчас ничего не знаю, – Асет отерла слезы. – Недоставало только, чтобы слуги заметили. Сейчас, приведу лицо в порядок и распоряжусь подавать.
– Не спеши, дорогая. Пусть подают… минут через пятнадцать. – Поцеловав жену в щеку, Касим вышел из комнаты.
Старый слуга Али, ценимый Касимом больше всего за то, что так и не научился французскому языку и даже лингва-франка, хотя и приехал в Париж в возрасте пятнадцати лет, уже ждал его с домашней одеждой. Отпустив лакея усталым жестом руки, Касим простоял некоторое время, держа в руках светлую рубаху ниже колен, короткий красный жилет, коротковатые штаны. А ведь всякие там неграмотные негры расхаживают себе в футболках и джинсах, в таких же, какие носил, помнится, в неофициальной обстановке его отец. Что поделать, положение обязывает. Офицер внутренних войск – не какой-нибудь черномазый бездельник, разъевшийся на социалке. Но как же все-таки неохота надевать эту дрянь – арабскую или афганскую, не поймешь, откуда дурацкий фасон взялся. Да почему «дрянь», почему «дурацкий»?! Очень удобная одежда, хорошего качества, без синтетики.
Касим устало прижал ко лбу ладонь: психоз все-таки не грипп, от контакта с больным не передается. Или в каком-то смысле передается? Надо же такое придумать, Николь. Его дочь – Николь! А малютку что, какой-нибудь Женевьевой надо было назвать? Бред. Что ж так тускло на душе, быть может, потому, что Асет, такая всегда умница, грубо разбередила фамильный позор? Или ему так погано от того, что плохо жене? Что же с ней все-таки?
Даже обедать не хочется. Касим настороженно прислушался, подошел к двери, повернул ключ в замке. Другой ключ, от ящичка секретера, лежал среди ювелирных изделий в маленьком футлярчике с кодом. На вид – еще одна коробка для запонок.
Вот оно, содержимое тайного ящика. Касим повертел в руках стеклянную трубочку с белым порошком. Уж слишком он осторожничает, в конце концов это – не харам. Многие балуются иногда. В том числе и среди его начальства. Он взял из стопки желтую бумажку для записок, свернул, высыпал немного порошка ложечкой-дозатором. Это не харам. Надо надеяться, он все-таки не доведет себя до привыкания. Надо надеяться, он не перескочит на что-нибудь более забористое.
Откинувшись на спинку мягкого кресла, Касим вдохнул кокаин.
Руки и ноги сделались ватными и неподвижными, словно кто-то извлек из них кости. Где-то в мозгу забурлили щекотно-счастливые пузырики, похожие на пузырики шампанского, которое он пробовал лет в двадцать. Только какое шампанское сравнится с этим чудесным белым порошком, с этой веселой снежной метелью в голове?
Когда Касим вышел к обеду, вся семья сидела уже за столом. Крошка Азиза, запакованная в изрядный слюнявчик, горделиво восседала на своем высоком стульчике. Асет выдавали только красноватые глаза: она подкрасила губы удобной для трапез несмывающейся помадой, припудрилась, подчеркнула румянами высокие скулы.
– Бисмилла…
Нажимая в основание устрицы маленьким клинком, Касим вдруг понял, что наркотический кейф испарился уж как-то слишком быстро. Иначе он бы даже не заметил, что все идет как-то не так. Живехонькие спесьяль-де-клер исправно ежились под лимонными брызгами, но отчего-то казались недостаточно сочны. Иман, против обыкновения, не надувала губки, требуя, чтобы ей, минуя закуски и горячие блюда, подали сразу мороженое. Не хихикала, делая вид, что боится шевеления моллюска. Сидела какая-то вялая, ела то, что лежало на тарелке. А ведь девочке уже четырнадцатый год, шевельнулась вдруг тревожная мысль. Еще года два-три, и придется расставаться, партию пора подыскивать уже сейчас. Дело-то дрянь, довольно зарывать голову в песок. Еще лет десять назад браки в среде конвертитов были обычным делом, но сейчас на них начинают смотреть косо, очень косо. Едва ли удастся выдать Иман за какого-нибудь приличного французского юношу. А если еще и вспомнить, как уже пару раз шейх Юсуф намекал, что не прочь бы взять четвертую жену… Касим отговаривался возрастом дочери, надеясь, что старик за пару лет встретится со своим инфарктом. А если нет? Что, отдать свою девочку в полную власть старшей мегеры-старухи, окунуть с головой в интриги двух других взрослых соложниц, а главное, хотя об этом думать совершенно невыносимо – в руки похотливого разъеденного всеми мыслимыми болезнями старика? А поди не отдай, влиятельный шейх может в обиде напакостить так, что от скромного военного не останется мокрого места. Вся надежда на то, что он сыграет в ящик раньше, но если не сыграет, придется отдавать. Честь-то какая, потомок Пророка. И вот этому вот потомку Пророка, который, все знают, балуется на стороне мальчиками, своими руками отдать ребенка?
В голову полезли уж совсем мучительные, совсем гадкие картины, ведь и это будет заставлять делать, и это, ведь не пожалеет, ведь для них чистота – юридическая формальность, им важно только заполучить невинность в своё пользование, а уж считаться с чувствами и неведеньем юного существа, да им это и в голову не приходит…
– Дорогой, что с тобой?
Касим понял, что стонет.
– Извини, голова разболелась. Как-то вдруг.
– Сейчас я растворю таблетку аспирина! Асет торопливо выбежала из столовой.
А ведь об этом она еще не задумывается, провожая жену глазами, понял Касим. Не задумывается потому, что сама счастлива в браке и невольно проецирует свою жизнь на будущее дочерей. Но Иман, по крайней мере, выросла здоровая, не изуродованная. А что уготовано Азизе? Удачно, конечно, что макисары хлопнули имама Абдольвахида, оголтелого сторонника «фараонова обрезания», покуда девочки еще малы. Уж сколько он раз выступал с докладами, сколько статей распихал по журналам. У ваххабитских властей на эту тему покуда разброд. В Эмиратах и Египте практикуют все три вида женских обрезаний (Не желая касаться отвратительных подробностей, автор отсылает читателя к книге «Любовь и секс в исламе», выпущенной в 2004 г. издательством «Ансар»), в том числе и это, самое кошмарное, а вот в Иране хотя бы никогда такого не было. Поскольку в Европе теперь живут потомки выходцев из всего правоверного мира, на многое, в том числе и на это, общего правила нет. Но деятели вроде покойника Абдольвахида стремяться к унификации всех правил – и всегда по самому радикальному образцу. У всех, так сказать, берут лучшее. Допустим, спасибо макисарам, сейчас о «фараоновом обрезании» забудут, но ведь не навсегда же. Вместо Абдольвахида новая гадина вылезет, потому, что унификация по самым радикальным вариантам бытовых норм – это очевидная тенденция, глупо закрывать на нее глаза. Но лишь бы Азиза подросла! Лишь бы шейх Юсуф вовремя сыграл в ящик! Да что твориться сегодня, ну в самом деле? Ведь еще часа три назад казалось – день как день, пусть со своими обыкновенными мелкими неприятностями. Затем эта дикая истерика Асет, затем настораживающий признак в отношении кокаина, а теперь эти черные, эти отвратительные мысли. Уступая, нельзя остановиться. Что за странная фраза? Кто ее сказал и когда? Но ведь это правда! Да кто сказал, что он вообще чем-то поступился, в чем-то виновен? Все его предки были военными. Он тоже с детских лет хотел стать военным, в этой стране, в этом военном блоке. Пока он рос, сменилась религия. Ну и что? Религия – это нашлепка, прибамбас, который на самом деле не имеет никакого значения. Страна-то осталась на месте, осталось ее население, пусть и приумноженное волнами миграций, даже враг остался прежний – хотя бы та же Россия. При жизни его прадеда холодная война с ней чуть не перешла в горячую, то же возможно и сейчас. Ничего не изменилось. Он просто выполняет свой долг.
Да, но какое будущее он готовит для своих детей? Он – не такой, как они, Асет не такая, как они. Но дети, дети растворятся в них, как ложка растворимого кофе в крутом кипятке. Его внуки сделаются ими. Уступая, нельзя остановиться.
В руках вошедшей Асет, кроме стакана с прыгающей таблеткой, была телефонная трубка.
– Ты отключил мобильник.
– Ну да.
– Поэтому звонят на домашний, – Асет, передавая трубку, зажимала ладонью микрофон. – Похоже, тебя срочно вызывают обратно на службу.
ГЛАВА 12. ДОРОГА СКЕЛЕТОВ
Фары харлея выхватывали из темноты сплетшиеся в белесую паутину человеческие остовы.
Шесть миллионов скелетов, можно подумать, их кто-нибудь пересчитывал, сердито хмыкнула Жанна, сбрасывая газ. Колдобины-то изрядные, эдак можно и через голову кувырнуться. Безобразие, если вдуматься, гонять на мотоцикле по столь огромному кладбищу, но вы уж, предки, не обижайтесь. Мне-то на вашем месте было бы приятно поглядеть на такой классный мотоцикл, и вообще я же вам не чужая.
Ехать по исполинскому оссуарию в редких местах можно было на мало-мальски пристойной скорости. В старину, в смысле в детские годы родителей Жанны, сюда вообще водили экскурсии туристов, тогда дороги были, конечно, поглаже. Зато в туристические времена многих ответвлений катакомб знать не знали. Это уж археологи из Маки потом постарались, и по веской причине. Раньше планы катакомб продавались в каждом газетном киоске, печатались в сотнях альбомов, буклетов, справочников. И все это по сию пору имееется в распоряжении сарацин. Рано или поздно они возьмутся за катакомбы всерьез. Затоплять побоятся, уж очень площадь велика. Как бы поверхность на фиг не прогнулась вместе с домиками. Но могут начать заливать потихоньку бетоном, могут ввести патрулирование, могут и газы закачать. Поэтому особенно важно, что есть тоннели, открытые позже эпохи туризма, есть прорытые в последнее десятилетие переходы из оссуариев в канализационные коллекторы, из коллекторов на заброшенные линии метрополитена. И есть вообще неизвестные им места, вроде того, куда она сейчас направляется.
В десятый раз за сорок минут пути Жанне пришлось спешиться, чтобы втащить мотоцикл в узкую «спайку». Хоть и облегченная модель, а тяжеленный же ты все же, дружище. Ох!
Харлей сделался вдруг втрое легче.
– Я уж издали понял по треску, что это катит на палочке верхом маленький наглый поросенок по имени Сентвиль! Дай только выбраться на простор, уж я тебе хвостик-то накручу!
– Это еще за что?
Анри Ларошжаклен частенько разговаривал с Жанной, как с мальчишкой, каким-нибудь младшим братом, и раньше это ей нравилось, последнее же время стало иногда раздражать, она сама не понимала, почему.
– А ты не знаешь.
– Не-а.
Опустив заднее колесо на землю, Ларошжаклен, ухватив Жанну за воротник куртки, слишком основательно для шутки хлопнул ее ладонью ниже талии.
– Моя мама так, между прочим, один раз пальцы отшибла, – Жанна вывернулась из другой руки, благо держала та не всерьез. – Мне хоть бы хны, а у нее два пальца неделю потом были синие и распухшие. А тебе не больно?
В темноте было слышно, как Ларошжаклен давится смехом в тщетной попытке его проглотить. Было ясно, что грозу еще не пронесло, а то бы он расхохотался открыто.
– Смею надеяться, несносное ты существо, что у меня руки все же будут посильней, чем у твоей мамы.
– Так ведь и мой зад с тех пор изрядно окреп, – кротко сказала Жанна. – Но я очень рада, что ты тем не менее не пострадал, Ларошжаклен.
Ярко вспыхнул фонарь, который Ларошжаклен выключал, чтобы не выдать своего присутствия прежде, чем разберется, кто едет по тоннелю. Его камуфляжный костюм, впрочем, не проступил из темноты, проявилось только лицо, льняной локон, упавший на слишком правильный лоб.
– А теперь хватит шуточек. Что ты себе позволяешь? Кто хлопнул имама, скажешь не ты?
– Значит, кади грохать можно, а имама никак нельзя? – Жанна, сколько себя помнила, почитала нападение лучшим способом защиты.
– Кади был ликвидирован потому, что так решили умные взрослые люди, умеющие просчитывать последствия. И в тот момент, который был ими для этого сочтен целесообразным. Думаю, развивать мысль дальше не надо, а? Послушай, Жанна Сентвиль, я предупреждаю тебя как твой командир: еще одна такая выходка, и я тебя назначу ответственным лицом по сбору первоцветов в лесу под Фужером. Тебе что, надоело быть солдатом? Ведь самое обидное, что не надо даже объяснять, как ты глупо поступила. Ты ведь сама это прекрасно все знаешь, только признаться не хочешь.
– Ну глупо, Ларошжаклен, правда глупо. Очень уж он гад был.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45