А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Дон Диего вспомнил, как он остановился, чтобы раскурить потухшую сигару, как бросил между вертикальными стеблями лиан догорающую спичку, как следил за ее полетом до тех пор, пока струйка дыма не растворилась в тусклом малахитовом блеске водяного зеркала, из глубин которого вдруг всплыли четыре лошадиные ноги, без единого всплеска пробившие поверхность потока. Когда вслед за ногами над водой показалось конское брюхо, дон Диего отчетливо различил на нем ремень, прихватывавший седло, а также стремя, тут же канувшее в бездну, подобно серебристому гольцу. Дон Диего бросил быстрый взгляд вверх по течению, надеясь увидеть голову всадника, но поверхность потока была пустой и гладкой, как солончак, вылизанный знойными пустынными ветрами. Он продолжил свой путь и вскоре наткнулся на ослепленных всадников, явно опасавшихся появления того, кто был заинтересован в том, чтобы все четверо остались на дороге с простреленными головами. Значит, был кто-то пятый, поднявшийся в горы и, по-видимому, сорвавшийся в пропасть вместе с лошадью, снесенной потоком к подвесному мосту. «За каким чертом понесло в горы этого пятого?» — думал дон Диего, останавливаясь перед дверью в спальню и рассеянно глядя на мальчишку, охранявшего покой своего господина с громадным кремневым пистолетом в руках.
— А где старик Тилькуате? — вслух высказал дон Диего свою внезапную догадку.
— Ушел в полночь и еще не вернулся, — ответил мальчишка, узнав дона Диего и опустив дуло пистолета.
«Так-так, так-так, так-так», — застучало в голове предчувствие. Дон Диего постучал и, услышав негромкий, ослабевший от долгих бдений голос Касильды, легко толкнул дверь. Дон Росендо спал, раскинувшись на смятых подушках, а его сестра сидела перед постелью на низкой скамеечке и не сводила внимательных глаз с бледного лица больного.
— Я боялась, что брат не переживет этой ночи, — вздохнула она, оборачиваясь к вошедшему, — но с первым лучом солнца ему вдруг стало легче: он перестал задыхаться, хрипеть, открыл глаза и впервые за много дней посмотрел на меня совершенно осмысленным взглядом…
— Он что-нибудь сказал при этом? — спросил дон Диего.
— Нет, — ответила Касильда, — но в какой-то миг мне показалось, что впадины его глазниц озарены странным сиянием, придававшим им сходство с маленькими пещерами, стены которых вымощены самоцветами…
— Это похоже на галлюцинацию, сеньора Касильда, — задумчиво пробормотал дон Диего. — Вы, наверное, провели много бессонных ночей возле этой постели?
— Я сбилась со счета, — сказала Касильда, нервно одернув смятый край одеяла. — Но то, что я видела, не было галлюцинацией, уверяю вас!
— Что ж, не будем спорить, — мягко произнес дон Диего. — Все может быть, все может быть…
Он был спокоен; видение все поставило на свои места, и дон Диего мог теперь связать в единую картину не только то, с чем он столкнулся нынешним утром, но и ясно восстановить перед своим мысленным взором то, что происходило ночью без его участия. «Выходит, клад Монтесумы и идол Уицилопочтли действительно существуют, — подумал он. — Так возблагодарим его за то, что он взял одну жизнь взамен другой, не взвешивая их на весах Вечности!..» Он даже прикрыл глаза, представив себе, как суровый старик Тилькуате бросает окровавленное сердце к подножию истукана в глубине пещеры.
— Вы, наверное, устали с дороги, — услышал дон Диего голос Касильды. — Не хотите прилечь?
— Нет, нисколько, — возразил он. — Я думаю, вам это будет гораздо полезнее…
Касильда попыталась спорить, но дон Диего властным жестом дал ей понять, что это бесполезно. Девушка вышла, а он сел на ее место и, глядя на спокойное лицо спящего друга, отпустил свои мысли бродить там, где им вздумается. Диего купил ранчо в шестидесяти милях к северу от владений, доставшихся брату и сестре после смерти их дяди, погибшего от укуса гремучей змеи. Ничего необычного или подозрительного в этом прискорбном случае как будто не было, если не считать того, что змея каким-то образом очутилась под крыльцом и впилась в лодыжку хозяина дома как раз в тот момент, когда он ставил ногу на ступеньку. Случилось это утром, когда дядя в халате и тапочках на босу ногу спускался во двор, чтобы посадить на цепь дворового кобеля, серого с песчаными подпалинами волкодава, дважды спасавшего жизнь своего господина. Первый раз это было в горах, когда сорвавшийся камень ударил дона Лусеро — так звали дядю, — и едва не сбросил его в пропасть, а в другой — когда затаившийся в ветвях сейбы ягуар стальным комком мышц и когтей упал на его плечи. И дважды пес не подкачал: первый раз он схватил хозяина за рукав и держал до тех пор, пока дон Лусеро не пришел в себя настолько, чтобы по свисающим корням выкарабкаться из бездонной пасти ущелья; а ягуара он просто загрыз, вцепившись ему в загривок и в осколки раскрошив клыками шейные позвонки хищника.
Но против ползучей, затаившейся под ступенькой смерти волкодав оказался бессилен. Впрочем, когда хозяин вскрикнул и ногой сбросил с крыльца чешуйчатую гадину, пес в мгновение ока раздробил в челюстях ее плоскую, покрытую блестящими щитками голову, но на этот раз спасение запоздало: яд, подхваченный током крови, уже растекался по телу дона Лусеро, обволакивая его мозг и сердце черной вуалью смерти.
После смерти дона Лусеро его ранчо вместе с обширными окрестностями, где в лесах еще находили каменные статуи индейских богов, какое-то время считалось выморочным владением; наследники не объявлялись, а оставшиеся без хозяйского глаза пеоны кое-как ковыряли плугами истощенную землю, бросая в неглубокие борозды редкие, желтые, как зубы старой лошади, зерна маиса. По закону выморочные земли отходили во владение штата, и уже совет решал, в чьи руки их передать. Так должно было случиться и на этот раз, препятствий не было, если не считать тяжбы, возникшей между монастырем, настоятель которого, дон Иларио, горел священным желанием стереть в пыль увитых лианами истуканов, и сеньором Манеко Уриарте, владельцем обширных хлопковых, кофейных, бобовых и прочих плантаций, где от зари до зари гнули тощие спины пеоны всех возрастов и цветов кожи.
Подавая прошение на безнаследные земли, сеньор Манеко подколол к своим бумагам неширокую, аккуратно расчерченную бумажную полоску чека, где в одну из черных типографских клеточек была от руки вписана довольно круглая сумма. Все бумаги получили быстрый ход; исключение составила лишь подколотая полоска, как бы сама собой скользнувшая в рукав секретаря и вскоре обращенная в упругие, как осока, банкноты с портретом президента в увитом малахитовыми завитушками овале.
Дело близилось к скорому и благополучному для дона Манеко окончанию и, наверное, завершилось бы передачей земель новому хозяину, если бы не вмешался настоятель монастыря, дон Иларио. Бледный, изможденный долгими постами и молитвами, он возник в присутствии, где вершилось правосудие штата, подобно призраку Савонаролы, покинувшему вероломную Флоренцию и перелетевшему океан с единственной целью: уничтожить, стереть в пыль дьявольских истуканов, порожденных на свет дремучими и кровавыми суевериями язычников-индейцев. И хотя секретарь, с которым дон Иларио тут же, с порога, вступил в перебранку, попытался было в изящных выражениях доказать, что густо оплетенные лианами и наполовину утонувшие в трясине каменные страшилища уже давно не требуют кровавых жертв и годятся лишь на то, чтобы пугать дроздов на бобовых полях, настоятель оставался непреклонен. Нетерпеливо выслушивая спокойные и даже как бы несколько ленивые — жара, сиеста — доводы секретаря, он не переставал перебирать четки, шептать молитвы, воздевать к закопченным балкам потолка худые бледные руки, а когда обессиленный его упорством секретарь умолк, ткнул в служителя закона пальцем и, угрожая отлучением от церкви, сослался на свою миссию, предписывавшую уничтожение всех свидетельств былого торжества дьявола в ныне принадлежащих христианскому миру землях.
Секретарь струхнул: к его дочери сватался один из самых богатых женихов штата, и отлучение от церкви могло разрушить этот соблазнительный и весьма выгодный во многих отношениях брак. И потому, когда вслед за настоятелем в присутствие явился дон Манеко, со дня на день ожидавший вступления во владение выморочными землями, секретарь с понурым видом подвинул к нему украшенную пышным монастырским гербом бумагу, исписанную угловатым, но твердым почерком.
— Не понял, — бросил дон Манеко, бегло глянув на бумагу и вновь подняв на секретаря зеленые немигающие глаза.
— Все дело в том, — заюлил тот, вскакивая со своего места и поднося горящую спичку к сигаре могущественного просителя, — что согласно закону…
— Я закатаю тебя в каторгу, — продолжил за него дон Манеко. — Не забудь только напомнить мне, что ты предпочитаешь: ртутные рудники, где у каторжан через месяц вылезают волосы и выпадают зубы, или серные копи, где ты через неделю вспомнишь, где у тебя печень, а еще через пару недель забудешь, как тебя зовут… Так что подумай и дай мне знать как можно скорее, это в твоих интересах.
Сказав это, дон Манеко стряхнул пепел сигары на жирную монастырскую печать, встал и, звеня шпорами, направился к двери, занавешенной ломкими бамбуковыми гирляндами.
— Постойте, дон Манеко, нельзя же так! — запричитал секретарь, вскочив из-за стола и стремительной перебежкой опередив своего безжалостного клиента. — В конце концов, дон Иларио требует только идолов, а сами земли, я полагаю, ему ни к чему!
— Почему же ты сразу не сказал мне об этом, любезный? — Дон Манеко остановился над коленопреклоненным стряпчим и, вытянув из-за сапожного голенища плетеный кожаный хлыстик, пощекотал его под узким подбородком.
— Я… Я хотел… — залепетал секретарь, предчувствуя, что гроза миновала, но все еще боясь верить своему счастью.
— Ах, ты хотел! То есть у тебя было такое желание? — усмехнулся дон Манеко, отводя хлыстик и вновь засовывая его за голенище.
Секретарь собирался что-то сказать, но от страха слова застряли у него в глотке.
— Теперь ты понял, что может случиться с человеком, который не торопится с исполнением своих желаний? — продолжал дон Манеко, глядя в глаза секретаря тяжелым, неподвижным, как у змеи, взглядом. — Он может лишиться всего!.. Всего, понимаешь?
— Да-да, я понял! — пролепетал секретарь. — Вы совершенно правы… Во всем!
— Даже так?.. Браво! Я рад, что мы поняли друг друга! — воскликнул дон Манеко, хлопая в ладоши. — Впрочем, погоди…
Он хотел было обойти секретаря, все еще стоящего на коленях, но вдруг остановился и стал рассеянно оглядывать стенные шкафы, полки которых были плотно уставлены книжными корешками с золотым тиснением. Секретарь замер, не отрывая взгляда от широкоскулого лица посетителя с приплюснутым носом и мощным, жестко очерченным подбородком.
— А как же в таком случае быть с законом? — медленно, едва шевеля губами, произнес дон Манеко. — Не знаешь?..
— Я… Я… — затрепетал секретарь.
— Знаешь или нет? — резко перебил дон Манеко.
— Я п-посм-мотрю… — чуть слышно прошелестел голосок секретаря, — я п-п-под-думаю…
Грохот сапог дона Манеко и сухой костяной треск бамбуковых гирлянд, сопровождавшие его выход из приемной, произвели столь сильное действие на впечатлительного секретаря, что думал он недолго и уже на следующее утро с посыльным прислал на ранчо своего могущественного клиента тощий пакет, перевязанный красным шелковым шнурком и запечатанный бурой сургучной печатью с изображением государственного герба. Получив пакет, дон Манеко положил его на перила веранды, треснул по печати кулаком, шумно сдул в потное лицо курьера колкую сургучную крошку и, подняв ногу, разорвал шнурок о серебряную звездочку шпоры. В бумаге, плотно исписанной витиеватым, как овечья шерсть, почерком секретаря, говорилось примерно следующее: ввиду того, что столкновение интересов двух сторон носит не столько грубый материальный, сколько гораздо более тонкий, духовный характер — здесь текст прерывался пространным рассуждением о вечном споре между душой и телом, — то он, секретарь, предлагает пойти на мировую, воздав «кесарю кесарево, а богу богово». Сравнение с кесарем настолько смягчило тщеславную, падкую на грубую лесть натуру дона Манеко, что он тут же забыл о том, что чуть выше, перед словами «душой» и «телом», чернели две затушеванные полоски, внутри которых против света можно было довольно ясно разобрать слова «возвышенной» и «низменным».
«Как, однако, спешил, каналья, даже переписать не успел, — подумал дон Манеко, продолжая продираться сквозь замысловатые словесные периоды не в меру усердного стряпчего. — Кесарю, то есть мне, кесарево, а богу, значит, богово… Выходит, этот заморыш Иларио — бог?..»
И дон Манеко шумно захохотал, задрав голову и блеснув в глаза курьера золотой пластинкой с изображением морды разъяренного ягуара, украшавшей его широкую мускулистую грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов