И все же дон Росендо последним усилием плотно прижал платок к лицу, свободной рукой отвел в сторону пучок бледно-лиловых орхидей и невольно отшатнулся, увидев перед собой морду ягуара, беззвучно оскалившую на него кривые бурые клыки. Зверь был мертв; он висел над тропой, свесив объеденные койотами лапы и пяля в пространство пустые дырки на месте выеденных муравьями глаз. Странно было то, что смерть как будто настигла ягуара в прыжке и остановила его полет так, что он упал и повис на лианах, раскинув по сторонам окоченевшие лапы и последним яростным усилием ощерив пасть на своего коварного убийцу. Впрочем, в том, что убийца был коварен, дон Росендо убедился лишь после того, как заметил короткую, густо оперенную стрелу, торчавшую из свалявшейся, просевшей до самых лопаток холки мертвого ягуара. Тут уже любопытство заставило молодого человека преодолеть отвращение, и когда он приблизился к трупу почти вплотную, то заметил, что обглоданная передняя нога зверя выше стопы перехвачена тонким, едва заметным сухожилием. Теперь картина гибели ягуара предстала перед доном Росендо так ясно, словно он видел ее собственными глазами: зверь прыгнул за какой-то добычей, зацепил лапой сторожевую струну самострела и повис на лианах, мгновенно парализованный ядом из вонзившегося в его холку наконечника.
Пока мысленный взор дона Росендо машинально воссоздавал подробности этой ночной трагедии — суматошные крики обезьян, тоскливый вой койотов, бесшумное пике летучей лисицы на коченеющую спину мертвого хищника, — из-за поворота тропы показались падре и Касильда, прикрывшие надушенными носовыми платками не только свои лица, но и морды чрезвычайно встревоженных скакунов. При виде открывшейся картины падре не стал задавать лишних вопросов; он спешился, бросил Касильде повод своего невозмутимого Микеле и, густо оросив платок из темного флакона, кинулся помогать дону Росендо освобождать тропу.
— Мне неясно одно, — вздохнул дон Росендо, когда падре перерубил лианы и полуистлевший труп ягуара с глухим звуком рухнул на землю, — почему охотник, настроивший этот чертов самострел, даже не явился, чтобы содрать шкуру с этого бедняги?
— По всей видимости, его интересовала вовсе не эта шкура, — меланхолически пробормотал падре, набрасывая на заднюю лапу ягуара свитую из лианы петлю. — К тому же заметьте: струна была натянута на уровне конской морды, и если бы ягуар или, скажем, кабан просто шел по тропе, им бы ничего не угрожало…
— Выходит, зверь получил стрелу, предназначенную для всадника? — воскликнул дон Росендо, помогая падре столкнуть труп с тропы.
— Другого объяснения я не вижу, — кивнул тот.
— Бедняга, — вздохнул дон Росендо.
Освободив тропу, путники двинулись дальше и вскоре заметили вдали некоторый просвет. Кроны, густо переплетенные лианами, поредели, среди листьев стали мелькать ярко-голубые клочки неба, а тропа пошла на возвышение и сделалась суше.
— Мы почти на месте, — негромко сказал падре, останавливая своего ослика и оборачиваясь к дону Росендо и Касильде.
— Тогда вперед, чего вы встали! — воскликнул дон Росендо, давая шпоры жеребцу и в три скачка догоняя священника.
— Не спешите, сеньор! — коротко приказал тот, резким движением выставляя мачете перед лошадиной грудью. — Сдается мне, что нас там кое-кто ждет, и прежде чем являться к этому кое-кому, я бы предпочел выяснить, кто он таков и каковы его намерения. Вы со мной согласны?..
— О да, разумеется! — с досадой вздохнул дон Росендо, натягивая повод.
— Тогда следуйте за мной! — сказал падре, вбрасывая мачете в ножны и соскакивая на землю.
Дон Росендо последовал его примеру, и вскоре они оба уже пешком двигались по тропе в направлении просветов. По мере приближения к капищу древесные кроны и переплетения лиан становились все реже, солнечные пятна уже вовсю пестрили лесную подстилку, а когда между стволами открылось пустое пространство, ноздри дона Росендо явственно различили в воздухе горьковатый запашок дыма.
— Если встречающие хотели преподнести нам сюрприз, то им это явно не удалось, — сказал он, вопросительно оглядываясь на падре Иларио.
— Вы хотите сказать, что они не думают скрывать свое присутствие? — усмехнулся тот. — Но я могу предположить и такой вариант, что они вообще не рассчитывали на то, что кто-то из нас доберется до цели нашего путешествия… Что вы на это скажете?
Но дон Росендо как будто не расслышал его вопроса. Он стоял уже на самом краю поляны и, почти не скрываясь от чужих глаз, зачарованно вглядывался в ближайшего истукана, слегка накренившегося в направлении заходящего солнца. Крен этот образовался, по-видимому, от того, что кто-то сперва выкопал у основания каменного идола довольно глубокую яму, но, не обнаружив ничего любопытного или ценного, кое-как забросал ее рыхлой землей, перемешанной с прелыми листьями и ветками. Впрочем, это обстоятельство почти не обратило на себя внимания дона Росендо; его, скорее, вогнал в некое подобие столбняка вид самого истукана, представлявшего собой довольно высокий, почти в три человеческих роста, каменный столб, сплошь покрытый глубокой резьбой, издали выглядевшей как грубый причудливый орнамент. Точнее, чудовищный, нежели просто причудливый, ибо ум и память дона Росендо при всем своем усилии отказывались сопоставить рельефные изображения с чем-либо виденным ранее. Каменные змеи, хвосты которых исчезали в челюстях диких свиней, сами пожирали птиц, рыб и прочую мелкую живность, водяные удавы тугими кольцами обвивали изломанные туловища обезьян и ягуаров, мертвой хваткой вцепившихся в глотки и глаза друг друга, а над всем этим пиром разъяренной плоти возвышалась оскаленная морда, сжимавшая в зубах отрубленную человеческую голову. При этом неизвестные каменотесы оставили кое-где между телами ромбовидные каменные площадки, заполнив их кружками, точками и насечками, составлявшими некое подобие надписей на незнакомом дону Росендо языке.
Однако последнее обстоятельство ничуть не охладило природную любознательность молодого человека; напротив, он настолько увлекся поиском закономерностей в расположении черточек и кружков, что, казалось, совершенно не слышал предостерегающего шепота падре и вздрогнул лишь тогда, когда за его спиной прозвучал негромкий, но весьма знакомый голос.
— Какая встреча! — насмешливо воскликнул дон Диего, внезапно, как из воздуха, возникший рядом с доном Росендо. — Вы не находите ничего странного в том, что два человека буквально нос к носу сталкиваются в такой глуши?
— А вы? — спросил дон Росендо, оборачиваясь к своему странному приятелю.
— Меня уже трудно чем-либо удивить, друг мой! — усмехнулся дон Диего, пристально взглянув на своего собеседника. — В здешних краях порой случается такое, что превосходит самое смелое воображение, да-да!.. Вы согласны? Или вам требуются еще какие-то доказательства?
— От вас?! — дон Росендо даже присвистнул от такого предположения. — О нет, все что угодно, только не ваши фокусы!..
— Какие фокусы? — искренне удивился дон Диего. — Неужели вы думаете, что моих слабых сил хватит на то, чтобы пойти против законов природы? И в таком случае почему вы не считаете фокусом полет обыкновенной ночной мыши?
Дон Росендо хотел было что-то ответить, но не успел он открыть рот, как из-за каменного истукана показалось бледное вытянутое лицо падре Иларио.
— Ночная мышь — отродье сатаны! — воскликнул тот, потрясая жилистым кулаком.
— Сдаюсь! — весело рассмеялся дон Диего. — С сатаной мне не справиться!
От такого ответа падре впал в задумчивость, и дон Росендо, желая заполнить возникшую паузу, вновь обратился к дону Диего.
— Как вы здесь очутились, сеньор Диего? — спросил он, оглядываясь по сторонам в поисках верховой лошади, которая должна была бы доставить сюда его собеседника.
— Случайно, совершенно случайно, уверяю вас! — с жаром воскликнул дон Диего. — Любовь к прогулкам, так, от нечего делать, когда бросаешь повод и, положившись на чутье своего коня, отдаешься случайным, никак не связанным между собой мыслям и воспоминаниям…
На этом дон Диего умолк и остановил рассеянный взгляд на каменной маске, венчающей вершину жуткого обелиска. Дон Росендо хотел было сказать что-либо в таком же духе, но тут за его спиной раздался звонкий насмешливый голос Касильды.
— А вы, дон Диего, случайно, не пишете стихов? — воскликнула молодая девушка, подъехав к собеседникам на своем тонконогом муле.
При ее приближении дон Диего снял шляпу и, отступив на полшага, отвесил Касильде низкий церемонный поклон.
— Убог мой дар и голос мой негромок, — нараспев прочел он, выпрямившись и вновь надев шляпу, — но, может быть, и на земле мое кому-нибудь любезно бытие!..
— Прекрасно! — воскликнула Касильда. — Если одинокие прогулки навевают вам такие строки, то…
— Моей лошади скучать не приходится, я угадал? — со смехом перебил ее дон Диего. — Но, увы, стихи не мои, а так как мне никогда не достичь столь чудного сочетания этой почти воздушной прозрачности формы с бездонной глубиной мысли, то я и не осмеливаюсь пускаться в такое рискованное предприятие, как сочинительство…
— Я не узнаю вас, сеньор! — лукаво прищурился дон Росендо. — За последние четверть часа вы дважды признали свое поражение, даже не обнажив оружия!
— Перед сатаной и гением мои силы столь же ничтожны, как наша жизнь перед бесстрастным ликом Вечности, — сказал дон Диего, смиренно опуская взгляд и похлопывая по пыльным сапогам тонким кожаным хлыстиком.
«На чем же он, однако, приехал?» — вновь задался вопросом дон Росендо, глядя на высоких каменных идолов, беспорядочно торчащих по всей поляне среди черных корявых пеньков и куч хвороста, оставленных неизвестными дровосеками. Хворост уже успел потемнеть и даже покрыться кое-где белесыми пятнами плесени, среди которых тут и там мелькали изумрудные огоньки свежих побегов, выскочивших из спящих почек под благодатной сенью разразившихся дождей. Пни тоже успели оправиться от смертельных ударов мачете и выпустить целые снопы молодых побегов, похожих на пучки стрел, опушенных серебристыми перьями райских птиц, тускло поблескивавших в лучах заходящего солнца. «Однако ребята славно поработали на этой полянке», — подумал дон Росендо, глядя на густые переплетающиеся дебри, обступавшие капище плотной, почти непроницаемой для света стеной. Сама поляна была вытянута с запада на восток в виде огромного наконечника и обставлена истуканами так, что в лучах заходящего солнца их тени накладывались друг на друга, образуя почти сплошную сумеречную вуаль, кое-где перебитую алыми пятнами света с извилистыми краями. Пятна эти составляли причудливый узор, напоминавший шкуру ягуара, но если рисунок на шкуре всегда остается одним и тем же, то здесь, по мере того как солнце опускалось все ниже, одни пятна затягивались сумраком, а другие возникали из ничего, подобно следам крови, проступающим сквозь тонкое полотно, наброшенное на тело приговоренного, расстрелянного целым взводом жандармов. В какой-то миг глаза дона Росендо вдруг усмотрели в расположении этих пятен некую систему, но тут солнце чуть соскользнуло и ритмичный узор вновь сменился беспорядочной цыганской пестротой: юбки, шали, блузы, мониста…
Дон Росендо даже встряхнул головой и потер лоб, словно избавляясь от наплывающего наваждения, но в ответ на эту меру оно не только не рассеялось, но, напротив, обогатилось чешуйчатым шелестом бубнов и приглушенными гортанными воплями, то звучавшими в такт ударам колотушек, то рассыпавшимися сами по себе. Варварские эти звуки доносились из лесу, но, так как невидимый хор то затихал, то усиливался, понять, в каком направлении двигаются певцы, было довольно затруднительно. Впрочем, не прошло и четверти часа, как эта загадка разрешилась сама собой: голоса сменились частым стуком топоров по коре, деревья на дальнем краю поляны затрепетали, пара толстых стволов рухнула, увлекая за собой спутанные связки лиан, и из образовавшейся просеки райскими птицами вылетели четыре смуглые танцовщицы в широких шелковых шароварах и переливающихся блузах с длинными складчатыми рукавами. Танцовщицы лихо колотили в бубны и так сильно отталкивались от земли босыми ногами, что обращались в некое подобие прядильных веретен, обмотанных радужными шелками. Следом за ними из лесу выступили полдюжины полуобнаженных сеньоров, обильно украшенных перьями и браслетами. Мужчины сжимали в мускулистых руках короткие боевые палицы и круглые пробковые щиты, их ноги выколачивали по земле глухую чечетку, а ярко накрашенные рты, усаженные черными зубами, были широко раскрыты и издавали жуткие вопли, от которых по позвоночнику дона Росендо невольно зазмеился мятный холодок. Представление могло быть как обычным, вполне безвинным карнавалом, так и прелюдией к человеческим жертвоприношениям, где жертву можно было определить в согласии с одним из основных законов аристотелевой логики:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47