Автором значилась некая Марья Пельш, мастер современного детектива. Ее фотография была выведена на обложку.
— Миленькая, — сказал Игорь. — Похожа на ту, что на тумбочке у Панина твоего стояла.
— Разве там не Лерка была?
— Нет, Киря, — помотал головой мой друг. — Не Лера, а вот эта. — Он вытянул из-за пазухи фотографию.
Вагон несся на приличной скорости; в окошко дул ветерок, который, казалось, трепал волосы девушки с фотографии. Девчонка действительно была миленькая: не толстая, но и не худая; жиденькие волосы цвета соломы, карие глаза, губы пухлые, щечки румяные — этакая пышечка. Но все равно милая, не отнять. Невинная, что ли.
На ней были туфли с широким каблуком, черные стретчевые брюки и красно-зеленый полосатый свитер с веревочками, завязанными бантиком, на рукавах и воротнике-стойке. На вид девушке было лет шестнадцать, не больше.
— Свитер как у Фредди Крюгера, — сказал Игорь. — Спорим, в котельной работает? Уголь для хозяина таскает.
На вид ей было шестнадцать, но внутреннее чутье подсказывало, что возраст несколько иной.
Внутреннее чутье взбесилось в очередной раз за последние несколько часов. Внутреннее чутье утверждало, что девушке четыре тысячи лет. Плюс-минус век.
— Черт подери… — пробормотал я.
Игорь хихикнул. Я посмотрел на него и замер, не зная, что делать и говорить: Игорек истекал кровью. Казалось, что кровь сочится у него даже из горла. Промокший насквозь платок валялся на полу, рядом с ним темнели темно-красные пятна.
— Игорек… ты чего, чертяка? — Я схватил его за плечи. — Соберись!
Тело его обмякло. В руках я держал не человека, а безвольную куклу. Только губы его еще двигались:
— Кирмэн… переборщил я… дурак… сдохну теперь…
— Ты чего?
Он закашлялся, и кровавые брызги полетели мне в лицо.
— Переборщил… тебя подставил… думал, только себя наказываю…
— Да что случилось-то?
— Паспорт я там свой оставил… ну… там, на тумбочке, откуда фотографию взял… теперь… и на тебя… выйдут…
— Малышев, мать твою!!
Он потерял сознание.
Мы вытаскивали Игоря из вагона скопом; помогли мальчишки, которых я растолкал, начиная паниковать. Слава богу, они выходили на той же остановке. У девчонки в сумочке нашлись тампоны, я разорвал два и затолкал вату Игорьку в ноздри. Кто-то посоветовал приложить к затылку холодную монету. Как назло, монеты ни у кого не нашлось.
Втроем мы вытащили Малышева на перрон и остановились передохнуть. Кровь у него текла, но не так обильно. В сознание Игорек приходить не собирался, дышал еле-еле, лицо его побелело как мел, а рыжие кудри казались огненно-красными. Он напоминал мне огромную фарфоровую куклу — так неестественно выглядел.
— Больница в квартале отсюда, — сказал один из пацанов. — Через травмпункт пойдем.
— Какой, к черту, травмпункт?
Иначе не пропустят, главный вход в это время закрыт.
Пацаны оказались отзывчивыми, что редкость в наши дни. Они помогли мне дотащить Малышева до самой больницы. Охранник на воротах безропотно поднял шлагбаум, а нам навстречу кинулись санитары. Они сами только что приехали с вызова: возле дверей стояли две машины «скорой помощи». Игорька погрузили на носилки, а я поплелся в регистратуру.
Возле регистратуры народу было немало; в проходе на каталках лежали мужчины, один лежал просто так и не двигался, а другой прижимал к окровавленному лбу марлевый тампон и тихонько' стонал; молодая девушка нервно кусала ногти в углу, о чем-то спорили с регистраторшами две вредные старушки. К неподвижному мужчине на каталке подошла медсестра и взяла его вялую руку. Держала ее и смотрела на часы, а я смотрел на нее, и так продолжалось очень долго, и непонятно было, зачем она так долго меряет пульс. А потом откуда-то из переплетений больничных коридоров вышел врач в голубом халате, от которого пахло спиртом и салом. Он вежливо, но настойчиво оттеснил старушек от окошка и кивнул мне, и я продиктовал девушке свои и малышевские данные. Попросил позвонить и оставил на автоответчике Игоря сообщение для его жены. Я отошел от окошка и посмотрел на медсестру: она все еще глядела на часы и держала в руках вялую кисть неподвижного больного, а рядом все громче стонал второй больной с окровавленным ватным тампоном у лба. Доктор отвел меня в сторону.
— Что с ним? — спросил я.
Врач потер лоб, глаза его, покрытые сеточкой лопнувших сосудов, блестели; видно, не спал несколько дней.
— Состояние стабильное, — сказал доктор. — В себя пришел, но пока слишком слаб. Я побоялся его расспрашивать… что произошло?
Я рассказал о малышевском недуге. Доктор покачал головой:
— Да уж…
Меня заставили подписать еще какие-то бумаги и выдали под расписку Игоревы вещи: ключи, сотовый, деньги, а самого Малышева госпитализировали. Повезли на каталке к больничному лифту — на третий этаж, к «нервным», как выразился врач. По дороге я пожал Игорю руку, он ответил, но слабо: пальцы его не слушались. Кровь из носа уже не текла, но на щеках у него выступил нездоровый румянец. Игорь пытался что-то сказать, шевелил губами, но я не услышал ни слова. Шепнул ему на ухо ободряюще:
— Держись, братишка… я съезжу за твоим паспортом… не бойся… и за курочкой твоей тоже заеду…
Паспорт Игоря мне нужен был в любом случае, для оформления. Доктор взял с меня обещание, что завтра он будет в регистратуре.
Толстая медсестра в крахмально-белом халате завезла Игореву каталку в лифт. Дверцы лифта сошлись. Я долго смотрел на них. Вспомнил вдруг, что последняя электричка на Левобережье была та, на которой мы туда поехали. То есть придется вставать рано утром и ехать, чтобы спасти Игорька.
Я обернулся и опять увидел медсестру, которая продолжала держать кисть больного и глядеть на часы. Она встрепенулась, будто почувствовала что-то, и посмотрела на меня. Я увидел, что она плачет.
— Что с ним? — спросил я тихо.
— Умер, — ответила она так же тихо, и мне показалось вдруг, что во всей больнице настала тишина, что мы с этой медсестрой одни живы, а все остальные умерли, и, сколько ни меряй им пульс, они все равно не оживут.
— Как вас зовут? — спросил я, чтобы не молчать, чтобы заполнить тишину хотя бы своим голосом.
— Лена, — сказала медсестра и прижала ладони к лицу, и я увидел, что она совсем еще молоденькая, и подумал, что она, наверное, испугалась, потому что впервые пощупала пульс и обнаружила, что пульса нет, а человек, который только что был жив, теперь мертв.
Я подошел к ней, тихонько обнял и шептал: «Леночка, успокойся, Ленка, Ленусик, Еленка». Она всхлипывала, а я искажал ее имя на все лады, пытаясь нащупать то искажение, которое успокоит ее, и она плакала все тише, значит, я нащупывал верные слова, значит, правильно искажал ее имя.
Потом он посмотрела на меня, легонько толкнула в грудь, отступила на шаг и сказала, вытирая слезы рукавом:
— Спасибо вам.
А я хотел подумать в очередной раз, какой я добрый и благородный и меняюсь в обратную сторону, но мне почему-то стало тошно от этих мыслей, я отогнал их и сказал:
— Пожалуйста.
Домой я вернулся в полпятого утра. По пути успел заехать в Игореву квартиру и забрать курицу.
Сонный и разбитый, спать так и не лег. Клетку с притихшей Лизой запихнул на антресоли. Воняющие пометом перышки разлетелись по всей комнате, и я чихал не переставая. Утирая нос, прошел в кабинет, где включил компьютер и проверил электронную почту. Пришло письмо от моих неведомых работодателей. В количестве одна штука.
Здравствуйте, уважаемый Полев!
Мы уже знаем, что вы посетили сомнительной репутации заведение «Желтый дом». Рады за вас и ждем отчета. Аванс переведен на вашу кредитную карточку. Никоим образом не принуждаем вас, можете не отчитываться. Но тогда аванс будет последним нашим капиталовложением, Кирилл.
Так не потеряйте же замечательный шанс!
Отчет должен быть подробным: что, когда и зачем. Не упустите ни малейшей детали; нас интересует абсолютно все!
С надеждой на взаимовыгодное сотрудничество!
P. S. Как вы уже догадались, жену вашу, Марию, мы не похищали. Однако это не значит, что подобного не случится в ближайшее время.
— Что за придурки меня окружают, — пробормотал я.
Глаза у меня слипались. Счет на карточке я так и не проверил. Звонить Машиной маме тоже не стал. Вырубил компьютер и пошел на кухню заваривать кофе.
МНОГО ПОЗЖЕ. ЗАРИСОВКА ТРЕТЬЯ
Мэр глотал воду, которая сочилась из щели меж отполированных камней. Напившись, он потянулся, хрустнул шеей и спросил:
— Слушай, а почему ты решил бежать только после того, как я показал тебе зеркало?
Я сидел на металлическом уступе у решетки и грыз корочку хлеба, которую мы нашли в пустой камере километра три назад.
— Так почему? — спросил мэр, вытащил из-под ремешка пистолет и залюбовался им. Этот пистолет мы нашли в той же камере. Оружие мэр любил и мог любоваться им все время. Он любовался им, когда мы останавливались отдохнуть и на ходу. Натирал ствол рукавом, дышал на него и снова тер.
Я начинал тихонько ненавидеть мэра.
— Потому что увидел дату, — сказал я безразлично. — Двадцать второе апреля.
— Чего? — растерялся мэр.
— Потому и ушел. Не хочу двадцать второе апреля встретить в камере.
— Ты о чем вообще толкуешь?
— Забудь, — ответил я и проглотил корочку. Желудок встретил ее довольным урчанием.
Мэр пожал плечами и вернулся к пистолету. Подышал на рукоятку и протер ее рукавом. Улыбнулся своим мыслям, сплюнул. Снова подышал и снова протер.
Я сунул руку за пазуху и нащупал рукоятку своего пистолета. Вытащил его, посмотрел на вороненый ствол. Подышал на него.
Аккуратно протер рукавом.
Сплетение четвертое
СТРЕЛЬБА ПО ЖИВЫМ МИШЕНЯМ
Я тебе скажу, кто такой Тарантино. Тарантино — пистолет в моей руке у твоего виска, помноженный на те банальности, которые я сейчас тебе скажу.
Студент киношколы
Я постучал в дверь Громова сначала тихо, будто сомневаясь, стоит ли вообще стучать. Может, надеялся, что он не услышит.
Потом разозлился и стукнул сильнее. Краем глаза увидел, как мелькает огонек в глазке соседней квартиры: тетя Дина пост сдавать не собиралась. Я мысленно поздравил себя: не зря сунул Лизу в картонную коробку, иначе бы милиция уже спешила сюда.
— Кто там? — буркнул Леша из-за двери. Голос у него был злой и пропитый.
— Свои.
— Хватило наглости прийти?
— Открывай. Дело важное.
— На суде встретимся. Когда с твоей наглой рожи синяки сойдут.
— Да открой же! — Я врезал по двери ногой. — Думаешь, просто так пришел? А на суде я тебе все припомню, не переживай.
— Ну смотри…
Ключ повернулся в замке; с легким скрипом отворилась дверь. Леша выглядел неважно: спортивные штаны засалены, белая майка в жирных пятнах, а лицо напоминало сдувшийся алый шарик, зачем-то обросший жесткой щетиной. Глаза у Леши были красные, как у бешеного быка, а волосы через один — седые.
— Хреново выглядишь, — сообщил я ему.
— Ты еще хуже. Приперся, чтобы комплименты говорить?
Я протиснулся мимо Леши; картонная коробка неприятно надавила на бок. Громов подумал и захлопнул за мной дверь. Спросил, не оборачиваясь:
— Чего тебе?
В квартире у него было чисто и опрятно; похоже, забросив себя, Громов не забыл о порядке в доме; наверное, квартира ассоциировалась у него с погибшей семьей.
— Леш, — сказал я, — тебе надо спасти живое существо. Курицу. Ты же не откажешь мне, правда?
— Убирайся, — шепотом сказал Громов. — Господи, Кир, чего ты от меня хочешь? Ты и так поломал мне жизнь…
— Меньше пафоса, глупый Громов! — Я толкнул его в бок. — А курица эта, кстати, разумная.
Я опустил коробку на пол и открыл ее — несушка выглянула, вытянув шею, с любопытством посмотрела по сторонам и одобрительно закудахтала, но тут же замолчала, с сомнением разглядывая Лешу.
Я ее понимал. Если бы меня притащили в картонной коробке к чудищу, я бы тоже сомневался.
Громов обернулся и посмотрел на Лизу.
— П… — сказал он.
— Если ее найдут, то сразу прирежут. Или заберут на опыты, — сказал я. — А это разумная курица! Зовут Лиза. Лиза, это Алексей Громов! Громов, это Лиза.
Курица выбралась из коробки, подошла к Лешке и замерла. Черный катышек на ее боку слабо пульсировал; пахло заплесневевшим хлебом и пометом. Громов протянул руку и коснулся Лизиного клювика; курица не отстранилась.
— Дрессированная? — спросил он.
Курица мотнула головой.
— Черная Курица.
Мы обернулись, Лиза — тоже. Из кухни, держась рукой за стену, вышел Коля Громов; он был в поношенных серых джинсах и домашней клетчатой рубашке; глаза закрывали широкие черные очки, из-под которых выглядывали засохшие, вроде сосулек, капельки гноя. Лешка громко задышал за моей спиной и сказал, шмыгая большущим своим носом:
— Коленька, иди в зал. Сейчас я вернусь и дочитаю тебе книжку…
— Откуда ты знаешь, что она черная? — спросил я.
Мальчишка присел на корточки и позвал:
— Черная курица… иди ко мне!
Лиза настороженно шагнула к нему. Сделала еще шаг и еще и пустилась бегом. Они замерли друг против друга, не прикасаясь, не делая попытки сблизиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Миленькая, — сказал Игорь. — Похожа на ту, что на тумбочке у Панина твоего стояла.
— Разве там не Лерка была?
— Нет, Киря, — помотал головой мой друг. — Не Лера, а вот эта. — Он вытянул из-за пазухи фотографию.
Вагон несся на приличной скорости; в окошко дул ветерок, который, казалось, трепал волосы девушки с фотографии. Девчонка действительно была миленькая: не толстая, но и не худая; жиденькие волосы цвета соломы, карие глаза, губы пухлые, щечки румяные — этакая пышечка. Но все равно милая, не отнять. Невинная, что ли.
На ней были туфли с широким каблуком, черные стретчевые брюки и красно-зеленый полосатый свитер с веревочками, завязанными бантиком, на рукавах и воротнике-стойке. На вид девушке было лет шестнадцать, не больше.
— Свитер как у Фредди Крюгера, — сказал Игорь. — Спорим, в котельной работает? Уголь для хозяина таскает.
На вид ей было шестнадцать, но внутреннее чутье подсказывало, что возраст несколько иной.
Внутреннее чутье взбесилось в очередной раз за последние несколько часов. Внутреннее чутье утверждало, что девушке четыре тысячи лет. Плюс-минус век.
— Черт подери… — пробормотал я.
Игорь хихикнул. Я посмотрел на него и замер, не зная, что делать и говорить: Игорек истекал кровью. Казалось, что кровь сочится у него даже из горла. Промокший насквозь платок валялся на полу, рядом с ним темнели темно-красные пятна.
— Игорек… ты чего, чертяка? — Я схватил его за плечи. — Соберись!
Тело его обмякло. В руках я держал не человека, а безвольную куклу. Только губы его еще двигались:
— Кирмэн… переборщил я… дурак… сдохну теперь…
— Ты чего?
Он закашлялся, и кровавые брызги полетели мне в лицо.
— Переборщил… тебя подставил… думал, только себя наказываю…
— Да что случилось-то?
— Паспорт я там свой оставил… ну… там, на тумбочке, откуда фотографию взял… теперь… и на тебя… выйдут…
— Малышев, мать твою!!
Он потерял сознание.
Мы вытаскивали Игоря из вагона скопом; помогли мальчишки, которых я растолкал, начиная паниковать. Слава богу, они выходили на той же остановке. У девчонки в сумочке нашлись тампоны, я разорвал два и затолкал вату Игорьку в ноздри. Кто-то посоветовал приложить к затылку холодную монету. Как назло, монеты ни у кого не нашлось.
Втроем мы вытащили Малышева на перрон и остановились передохнуть. Кровь у него текла, но не так обильно. В сознание Игорек приходить не собирался, дышал еле-еле, лицо его побелело как мел, а рыжие кудри казались огненно-красными. Он напоминал мне огромную фарфоровую куклу — так неестественно выглядел.
— Больница в квартале отсюда, — сказал один из пацанов. — Через травмпункт пойдем.
— Какой, к черту, травмпункт?
Иначе не пропустят, главный вход в это время закрыт.
Пацаны оказались отзывчивыми, что редкость в наши дни. Они помогли мне дотащить Малышева до самой больницы. Охранник на воротах безропотно поднял шлагбаум, а нам навстречу кинулись санитары. Они сами только что приехали с вызова: возле дверей стояли две машины «скорой помощи». Игорька погрузили на носилки, а я поплелся в регистратуру.
Возле регистратуры народу было немало; в проходе на каталках лежали мужчины, один лежал просто так и не двигался, а другой прижимал к окровавленному лбу марлевый тампон и тихонько' стонал; молодая девушка нервно кусала ногти в углу, о чем-то спорили с регистраторшами две вредные старушки. К неподвижному мужчине на каталке подошла медсестра и взяла его вялую руку. Держала ее и смотрела на часы, а я смотрел на нее, и так продолжалось очень долго, и непонятно было, зачем она так долго меряет пульс. А потом откуда-то из переплетений больничных коридоров вышел врач в голубом халате, от которого пахло спиртом и салом. Он вежливо, но настойчиво оттеснил старушек от окошка и кивнул мне, и я продиктовал девушке свои и малышевские данные. Попросил позвонить и оставил на автоответчике Игоря сообщение для его жены. Я отошел от окошка и посмотрел на медсестру: она все еще глядела на часы и держала в руках вялую кисть неподвижного больного, а рядом все громче стонал второй больной с окровавленным ватным тампоном у лба. Доктор отвел меня в сторону.
— Что с ним? — спросил я.
Врач потер лоб, глаза его, покрытые сеточкой лопнувших сосудов, блестели; видно, не спал несколько дней.
— Состояние стабильное, — сказал доктор. — В себя пришел, но пока слишком слаб. Я побоялся его расспрашивать… что произошло?
Я рассказал о малышевском недуге. Доктор покачал головой:
— Да уж…
Меня заставили подписать еще какие-то бумаги и выдали под расписку Игоревы вещи: ключи, сотовый, деньги, а самого Малышева госпитализировали. Повезли на каталке к больничному лифту — на третий этаж, к «нервным», как выразился врач. По дороге я пожал Игорю руку, он ответил, но слабо: пальцы его не слушались. Кровь из носа уже не текла, но на щеках у него выступил нездоровый румянец. Игорь пытался что-то сказать, шевелил губами, но я не услышал ни слова. Шепнул ему на ухо ободряюще:
— Держись, братишка… я съезжу за твоим паспортом… не бойся… и за курочкой твоей тоже заеду…
Паспорт Игоря мне нужен был в любом случае, для оформления. Доктор взял с меня обещание, что завтра он будет в регистратуре.
Толстая медсестра в крахмально-белом халате завезла Игореву каталку в лифт. Дверцы лифта сошлись. Я долго смотрел на них. Вспомнил вдруг, что последняя электричка на Левобережье была та, на которой мы туда поехали. То есть придется вставать рано утром и ехать, чтобы спасти Игорька.
Я обернулся и опять увидел медсестру, которая продолжала держать кисть больного и глядеть на часы. Она встрепенулась, будто почувствовала что-то, и посмотрела на меня. Я увидел, что она плачет.
— Что с ним? — спросил я тихо.
— Умер, — ответила она так же тихо, и мне показалось вдруг, что во всей больнице настала тишина, что мы с этой медсестрой одни живы, а все остальные умерли, и, сколько ни меряй им пульс, они все равно не оживут.
— Как вас зовут? — спросил я, чтобы не молчать, чтобы заполнить тишину хотя бы своим голосом.
— Лена, — сказала медсестра и прижала ладони к лицу, и я увидел, что она совсем еще молоденькая, и подумал, что она, наверное, испугалась, потому что впервые пощупала пульс и обнаружила, что пульса нет, а человек, который только что был жив, теперь мертв.
Я подошел к ней, тихонько обнял и шептал: «Леночка, успокойся, Ленка, Ленусик, Еленка». Она всхлипывала, а я искажал ее имя на все лады, пытаясь нащупать то искажение, которое успокоит ее, и она плакала все тише, значит, я нащупывал верные слова, значит, правильно искажал ее имя.
Потом он посмотрела на меня, легонько толкнула в грудь, отступила на шаг и сказала, вытирая слезы рукавом:
— Спасибо вам.
А я хотел подумать в очередной раз, какой я добрый и благородный и меняюсь в обратную сторону, но мне почему-то стало тошно от этих мыслей, я отогнал их и сказал:
— Пожалуйста.
Домой я вернулся в полпятого утра. По пути успел заехать в Игореву квартиру и забрать курицу.
Сонный и разбитый, спать так и не лег. Клетку с притихшей Лизой запихнул на антресоли. Воняющие пометом перышки разлетелись по всей комнате, и я чихал не переставая. Утирая нос, прошел в кабинет, где включил компьютер и проверил электронную почту. Пришло письмо от моих неведомых работодателей. В количестве одна штука.
Здравствуйте, уважаемый Полев!
Мы уже знаем, что вы посетили сомнительной репутации заведение «Желтый дом». Рады за вас и ждем отчета. Аванс переведен на вашу кредитную карточку. Никоим образом не принуждаем вас, можете не отчитываться. Но тогда аванс будет последним нашим капиталовложением, Кирилл.
Так не потеряйте же замечательный шанс!
Отчет должен быть подробным: что, когда и зачем. Не упустите ни малейшей детали; нас интересует абсолютно все!
С надеждой на взаимовыгодное сотрудничество!
P. S. Как вы уже догадались, жену вашу, Марию, мы не похищали. Однако это не значит, что подобного не случится в ближайшее время.
— Что за придурки меня окружают, — пробормотал я.
Глаза у меня слипались. Счет на карточке я так и не проверил. Звонить Машиной маме тоже не стал. Вырубил компьютер и пошел на кухню заваривать кофе.
МНОГО ПОЗЖЕ. ЗАРИСОВКА ТРЕТЬЯ
Мэр глотал воду, которая сочилась из щели меж отполированных камней. Напившись, он потянулся, хрустнул шеей и спросил:
— Слушай, а почему ты решил бежать только после того, как я показал тебе зеркало?
Я сидел на металлическом уступе у решетки и грыз корочку хлеба, которую мы нашли в пустой камере километра три назад.
— Так почему? — спросил мэр, вытащил из-под ремешка пистолет и залюбовался им. Этот пистолет мы нашли в той же камере. Оружие мэр любил и мог любоваться им все время. Он любовался им, когда мы останавливались отдохнуть и на ходу. Натирал ствол рукавом, дышал на него и снова тер.
Я начинал тихонько ненавидеть мэра.
— Потому что увидел дату, — сказал я безразлично. — Двадцать второе апреля.
— Чего? — растерялся мэр.
— Потому и ушел. Не хочу двадцать второе апреля встретить в камере.
— Ты о чем вообще толкуешь?
— Забудь, — ответил я и проглотил корочку. Желудок встретил ее довольным урчанием.
Мэр пожал плечами и вернулся к пистолету. Подышал на рукоятку и протер ее рукавом. Улыбнулся своим мыслям, сплюнул. Снова подышал и снова протер.
Я сунул руку за пазуху и нащупал рукоятку своего пистолета. Вытащил его, посмотрел на вороненый ствол. Подышал на него.
Аккуратно протер рукавом.
Сплетение четвертое
СТРЕЛЬБА ПО ЖИВЫМ МИШЕНЯМ
Я тебе скажу, кто такой Тарантино. Тарантино — пистолет в моей руке у твоего виска, помноженный на те банальности, которые я сейчас тебе скажу.
Студент киношколы
Я постучал в дверь Громова сначала тихо, будто сомневаясь, стоит ли вообще стучать. Может, надеялся, что он не услышит.
Потом разозлился и стукнул сильнее. Краем глаза увидел, как мелькает огонек в глазке соседней квартиры: тетя Дина пост сдавать не собиралась. Я мысленно поздравил себя: не зря сунул Лизу в картонную коробку, иначе бы милиция уже спешила сюда.
— Кто там? — буркнул Леша из-за двери. Голос у него был злой и пропитый.
— Свои.
— Хватило наглости прийти?
— Открывай. Дело важное.
— На суде встретимся. Когда с твоей наглой рожи синяки сойдут.
— Да открой же! — Я врезал по двери ногой. — Думаешь, просто так пришел? А на суде я тебе все припомню, не переживай.
— Ну смотри…
Ключ повернулся в замке; с легким скрипом отворилась дверь. Леша выглядел неважно: спортивные штаны засалены, белая майка в жирных пятнах, а лицо напоминало сдувшийся алый шарик, зачем-то обросший жесткой щетиной. Глаза у Леши были красные, как у бешеного быка, а волосы через один — седые.
— Хреново выглядишь, — сообщил я ему.
— Ты еще хуже. Приперся, чтобы комплименты говорить?
Я протиснулся мимо Леши; картонная коробка неприятно надавила на бок. Громов подумал и захлопнул за мной дверь. Спросил, не оборачиваясь:
— Чего тебе?
В квартире у него было чисто и опрятно; похоже, забросив себя, Громов не забыл о порядке в доме; наверное, квартира ассоциировалась у него с погибшей семьей.
— Леш, — сказал я, — тебе надо спасти живое существо. Курицу. Ты же не откажешь мне, правда?
— Убирайся, — шепотом сказал Громов. — Господи, Кир, чего ты от меня хочешь? Ты и так поломал мне жизнь…
— Меньше пафоса, глупый Громов! — Я толкнул его в бок. — А курица эта, кстати, разумная.
Я опустил коробку на пол и открыл ее — несушка выглянула, вытянув шею, с любопытством посмотрела по сторонам и одобрительно закудахтала, но тут же замолчала, с сомнением разглядывая Лешу.
Я ее понимал. Если бы меня притащили в картонной коробке к чудищу, я бы тоже сомневался.
Громов обернулся и посмотрел на Лизу.
— П… — сказал он.
— Если ее найдут, то сразу прирежут. Или заберут на опыты, — сказал я. — А это разумная курица! Зовут Лиза. Лиза, это Алексей Громов! Громов, это Лиза.
Курица выбралась из коробки, подошла к Лешке и замерла. Черный катышек на ее боку слабо пульсировал; пахло заплесневевшим хлебом и пометом. Громов протянул руку и коснулся Лизиного клювика; курица не отстранилась.
— Дрессированная? — спросил он.
Курица мотнула головой.
— Черная Курица.
Мы обернулись, Лиза — тоже. Из кухни, держась рукой за стену, вышел Коля Громов; он был в поношенных серых джинсах и домашней клетчатой рубашке; глаза закрывали широкие черные очки, из-под которых выглядывали засохшие, вроде сосулек, капельки гноя. Лешка громко задышал за моей спиной и сказал, шмыгая большущим своим носом:
— Коленька, иди в зал. Сейчас я вернусь и дочитаю тебе книжку…
— Откуда ты знаешь, что она черная? — спросил я.
Мальчишка присел на корточки и позвал:
— Черная курица… иди ко мне!
Лиза настороженно шагнула к нему. Сделала еще шаг и еще и пустилась бегом. Они замерли друг против друга, не прикасаясь, не делая попытки сблизиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50