Тот же оруженосец расчесал мои волосы, разложив их по плечам, так как я не хотел надевать какого-либо головного убора, тем более тонкую и мерзкую ка-тарскую диадему, которые с недавнего времени сделались популярными у наших придворных. Терпеть не могу эти дамские штучки.
Хромая, я вошел в зал, сопровождаемый своим оруженосцем Мигелем и офицерами стражи, поклонился Тулузскому и прошел на указанное мне место. Зал был убран для вечернего поэтического турнира, вдоль стен в несколько рядов стояли лавки, на которых уже сидели немногочисленные зрители. Граф, графиня, а также их старший сын Романе и дочь Аделаида размещались в специальной, отгороженной от остальных гостей пристройке, обитой драгоценными тканями и переплетенной цветами. Посреди зала, там, где обычно выступают соревнующиеся трубадуры, располагался наспех сооруженный шатер из грубых белых тканей. Судя по всему, судебный процесс над господами де Гамуретами должен был послужить незапланированным развлечением для прибывших на турнир гостей. Постепенно зал наполнялся.
Мои обидчики Гийо де Гамурет и его трое сыновей располагались напротив меня, на всех четверых были тюремные цепи, их окружала великолепная стража.
Процесс начался. Поочередно герольды вызывали в зал рыцарей стражи, которые повторяли вчерашние показания, клянясь на Библии. Я смотрел на Тулузского, стараясь угадать, что тот задумал. Если повелит мне сразиться с отцом и братьями Марии, то она уже сейчас может считать себя круглой сиротой. Даже при условии, что они нападут на меня все вчетвером, шансов у них против меня нет.
В этот момент герольд велел привести в зал дочь рыцаря Гийо де Гамурета Марию. По рядам прошел шепот, я невольно приподнялся, когда открылась маленькая боковая дверь. Важные от осознания предстоящей им миссии старухи ввели ее в зал. На Марии была надета длинная белая рубаха без всяких украшений, ее черные волосы, слегка приподнятые на затылке, лежали на плечах. Она шла босая и оттого казалась такой нежной и хрупкой, что у меня захолонуло сердце. Не поднимая глаз, она грациозно опустилась на колени перед графом, выслушивая его укоры и кивая в ответ. Когда ей было разрешено подняться, она не смогла этого сделать. Старухам пришлось помочь ей, после чего они увели ее в шатер.
– Как ты думаешь, они сейчас разденут ее донага или прикажут задрать подол и лечь на ложе? – дыша мне в лицо перегаром, спросил офицер стражи. – Должно быть, она хороша, ох, как хороша. Мадонна! Но почему никак нельзя проникнуть за эти ширмы, вот где он, рай земной! А у тебя с ней что, и вправду ничего не было? Не успел или...
Я отодвинулся от стражника. По шатру ползли причудливые тени.
Вдруг, подобно молнии, в голове сверкнула мысль: а что, если Мария не девственна? Немудрено с ее семейкой и образом жизни. Еще хуже, если она лишилась невинности недавно. Признает ли в этом случае граф виновным меня? Скорее всего, признает, несмотря даже на то, что я ему нужен. Признает, потому что вчера в присутствии стражей и ее семьи сказал, что покарает виновного. Потому что сегодня устроил публичный процесс. Я почувствовал, как по лицу заструился пот. Утираясь рукавом, я незаметно сотворил крестное знамение.
Наконец одна из старух вышла из шатра и поступью, больше подобающей рыцарю, нежели пожилой даме, подошла к Тулузскому, остановившись на расстоянии удара копья.
– Мой господин! – Ее голос не дрожал и был сильным и моложавым. – Мы произвели дознание. Донна Мария девственна. Никакой порчи, никаких следов насилия или посягательств на оное нет.
Я вздохнул с облегчением.
– Что ж, – Раймон подозвал вышедшую из шатра Марию, которая шла, поддерживаемая все теми же старухами. – Если ты невинна, значит, невиновна и оправдана. Тем не менее произошло низкое деяние, несопоставимое с рыцарским званием, правом носить герб и именовать себя дворянами. – Он задумался. Затем обратился к одному из свидетелей: – Вы утверждаете, что эти люди пришли под видом простолюдинов и вы даже поставили им на руки специальные знаки?
– Да, мой господин. Я поставил печати, потому что...
– И они согласились носить эти позорящие их знаки?
– Да, никто из них не признался в своем рыцарском звании и благородном происхождении.
– В таком случае, пусть носят их отныне и до века! С этого момента я хочу, чтобы этих людей лишили рыцарской чести и дворянского звания, их и их потомков. Кроме того, пусть палач поставит им на лбу клеймо вора и лжесвидетеля, потому что кто как не вор является в чужой замок под видом слуги, кто как не вор покушается на чужую честь?! Уберите их с глаз долой. Мы же все пойдем в замковую церковь и преклоним колени перед распятием, дабы очиститься от скверны, которую подсудимые внесли в наш дом.
После этих слов дежурившие в проходах лучники вышли вперед, показывая дорогу в часовню и не давая толкаться и скапливаться в узких местах. Опасаясь, как бы не задели мою рану, я решил дождаться, когда основная толпа схлынет, чтобы дойти в церковь спокойно. Я стоял, кланяясь и отвечая на обращенные ко мне поздравления и пожелания скорейшего выздоровления. Когда народ в дверях немного рассосался, я последовал за всеми преклонить колено перед распятьем и послушать священника. Я встал позади всех у самой стены, опираясь на нее.
Как и следовало ожидать, по такому случаю преподобный Марк заготовил речь о нравственности и долге, поминая вавилонских блудниц, а также погибель Содома и Гоморры.
Мы стояли и внимали сказанному, как вдруг я ощутил, что кто-то сжал мою руку. Я обернулся и обомлел, рядом со мной стояла донна Мария де Гамурет. Ее глаза горели, лицо залил румянец, дыхание было частым. Она не смотрела на меня, делая вид, что увлечена словами святого отца, и сжимала мою руку. От этого прикосновения кровь снова закипела в моих жилах. Едва дождавшись окончания речи священника и произнеся «аминь», я подтолкнул ее вперед меня целовать крест и следовал в двух шагах от нее, боясь оторвать взгляд от изящной фигурки, словно она могла каким-то чудесным образом растаять у меня на глазах. Машинально я преклонил колени перед распятьем и тут же поднялся и устремился за исчезающей девушкой. Теперь на ней была надета длинная серая накидка. Я проследовал за ней, держась на почтительном расстоянии и все еще кланяясь и отвечая на обращенные ко мне приветствия. Когда же мы покинули общий зал, я одним прыжком догнал Марию и, обхватив ее за талию, увлек в боковой коридор, ведущий в жилые помещения. Там я припер ее к стене. Сжимая ее в объятиях, я думал только об одном: как бы не сломать ее, такую тонкую, такую драгоценную и желанную. Мария не пикнула, вместо этого она дождалась, когда я чуть ослабил объятия, отвела мне от лица волосы и поцеловала в губы.
– Теперь ты мой, а я твоя. На час, на день, на год, навсегда. Мне все едино! Люблю тебя больше жизни!
Я подхватил ее на руки и, превозмогая собственную боль, поднялся с нею по лестнице. Повязка давно уже набухла кровью, но я не думал о таких мелочах. Добравшись до оружейной комнаты, я на секунду поставил Марию на ноги и отпер дверь отмычкой. Целуясь, мы ворвались в эту уставленную оружием каморку, я успел только запереть за собой дверь. Я обнимал мадонну одной рукой, другой я сорвал с себя плащ, бросив его на пол.
– Погоди, я сама, – она сняла с плеч свою накидку, оставшись в рубахе, в которой она была на процессе. Я расстелил свой плащ прямо на полу, и он оказался мягким, словно самая лучшая в графстве перина.
Кровь из-под моей повязки и ее кровь смешались, венчая нас. Над головой у нас висел щит с гербом Тулузы, в ногах стояли, точно в почетном карауле, турнирные копья.
Когда, счастливые, мы разомкнули, наконец, объятия, я понял, что ни за какие сокровища мира не соглашусь уступить эту дарованную мне самой судьбой женщину.
Явившись на следующий день к не успевшему еще протрезветь после вчерашнего пира графу, я объявил ему о своем желании жениться, на что он резонно заметил: «Дурак, так женись». После чего добрейший Раймон благословил меня метко брошенной туфлей и попросил не будить больше по таким пустякам.
Мы венчались в крошечной часовенке замка, да благословит Господь ее своды.
Неожиданная встреча
Несмотря на рану в ноге, я решил все-таки испытать еще раз судьбу и выступить на турнире с ясеневым копьем против любого желающего сразить меня воина. Вообще-то сам я не любил турниры, и уж куда охотнее орудовал мечом или палицей, нежели этой придворной штуковиной. Но, по правде говоря, моя женитьба на девушке, которая еще недавно служила приманкой, стала участницей показательного суда, в результате которого все ее родственники были лишены дворянской чести, наводила на мысли, что многие задиры пожелают доказать мне своим оружием, что я неправ.
Ко всему прочему, я хотел порадовать свою несравненную женушку, добыв для нее приз состязания на тупых турнирных копьях – золотое перо, которое могло бы стать отличным свадебным подарком.
Но едва только я выехал на своем боевом коне в центр турнирного поля, приветствуя зрителей и призывая смелых рыцарей скрестить со мной копья, а мой повелитель Раймон дал клятву на Библии, что мое происхождение позволяет мне участвовать в турнире, не опозорив тем самым благородное собрание... Эта мера была необходима, так как на моем щите красовалась уродливая рожа каменной горгульи, а не родовой герб Лордатов с башней, рыбой и полумесяцем. Так вот, как только произошло все вышеописанное, я понял, что не должен был биться в этот день.
Дело в том, что среди зрителей, буквально в двух шагах от моей черноволосой дамы Марии, разубранной по такому случаю в алый сарацинский шелк и золото, я увидел свою дочь – белокурую и нежную, словно утренняя лилия. Малышка сидела рядом с Пьером, весело показывала в мою сторону рукой и что-то возбужденно кричала. Должно быть, она отмечала мою доблесть, призывая отца, – как же мне неприятно называть брата ее отцом! – сделать ставку именно на меня.
Сконфуженный присутствием на турнире дочери, я даже не расслышал имени принявшего мой вызов рыцаря, отметив про себя лишь то, что его герб показался мне смутно знакомым. Кажется, это был какой-то бедный, но весьма достойный германский рыцарь. Мы разъехались в разные стороны турнирного поля и наклонили навстречу друг другу турнирные копья.
Первый удар угодил мне в плечо, отчего я чуть было не вылетел из седла. Я повертел рукой, ставя на место сустав и собираясь с мыслями. Когда прозвучал гонг во второй раз, я призвал на помощь всех святых угодников и, наклонившись, слился со своим конем. В этот раз мой противник получил свое, опрокинувшись на круп коня и потеряв сознание. Победа была признана за мной.
Понимая, что невозможно, начав турнир, без особых причин на то выйти из него, я рассеянно принимал поздравления, пил предложенное мне вино и ждал следующего вызова, стараясь не смотреть на зрителей. Тем не менее передо мной стояли то голубые, сияющие глаза мадонны Амалии, то голубые и лучистые глаза моей дочери. И я вспоминал, вспоминал, вспоминал...
Наконец, рассердившись на себя, я ринулся в бой, стараясь как можно скорее покончить со сделавшимся ненавистным мне турниром.
В этот раз судьба благоволила ко мне. Не осознавая как, я свалил своего последнего противника и, встав на колени перед правителем Тулузы, получил золотое перо. Когда же благородный Раймон велел мне снять шлем для того, чтобы священник мог окропить мою голову, а мадонна Констанция – возложить венец победителя, я сослался на то, что шлем слишком погнулся и не может быть снят с головы иначе, как в кузнице.
Конечно, не моя вина в том, что Пьер привез дочь в Тулузу и мы оказались с ней на одном турнире. Но я не собирался нарушать данной ему клятвы даже таким образом.
Впрочем, как это выяснилось позже, на том же турнире Пьер нашел для моей девочки жениха, благородного рыцаря, выигравшего в тот же день турнир на мечах. Сразу же после вручения наград они дали друг другу клятвы.
Жених был на двадцать три года старше своей невесты и являлся старинным другом Пьера. Это был один из храбрейших, но и беднейших рыцарей, добывавших себе пропитание и славу острым мечом и тупым турнирным копьем, выступая на различных турнирах.
Во время войн и заварушек он предлагал свой меч и свою преданность одной из воюющих сторон и честно исполнял свой долг.
Поговаривали, что на теле у этого рыцаря было столько шрамов, что не хватило бы пальцев на руках, чтобы пересчитать их все. Тем не менее он был высок ростом, с каштановыми, длинными, но уже достаточно поредевшими волосами и мрачным нравом.
Впрочем, Исильдор-Дени де Ломбриве, так звали рыцаря, был одним из тех людей, с которыми мне тогда хотелось свести дружбу, и не исключено, что, знай я этого рыцаря столько же, сколько знал его брат, возможно, и сам бы плюнул на ужасную разницу в возрасте и благословил этот союз.
О том, как Романе бросил вызов черной смерти
Здесь я намеренно пропускаю два года, которые не были отмечены сколько-нибудь примечательными событиями ни в жизни моего господина, ни в моей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39