— Каплеобразное?
— Каплеобразное!
С ума сойти!
Если они уже не сошли...
Но должен же быть какой-то выход, какое-то решение этого запутанного ребуса! Кто-то должен знать, где оригиналы, а где копии!
Ну хоть кто-то!
Кто?...
А почему бы не те, кто их поменял!... Стоп!
— Надо спросить Ольгу! — хлопнул себя по лбу Мишель. — То есть я хотел сказать, обвиняемую по делу. Уж она точно должна знать, где подлинник, а где подделка!
— Мы бы с удовольствием спросили, — как-то туманно ответил Георгий Семенович. — Да только некого... Нет твоей Ольги...
— Как нет?... Неужели скрылась?...
— Можешь считать, что скрылась. От правосудия. И от всех. Мне только что сообщили... Главная обвиняемая по делу покончила с собой.
— Когда, где? — выпучил глаза Мишель Герхард фон Штольц.
— Сегодня ночью в Лефортове.
Ольга?! Вот ведь как бывает — она приговорила к смерти его, а умерла раньше его!... Но почему? Неужели из-за него?... Ну, то есть из-за угрызений совести? Если из-за них, ну то есть из-за него, то он готов простить ее!... Это значит — она раскаялась в содеянном!... Это значит — она по-настоящему любила!...
Ах, Ольга, Ольга!...
— Погодите-погодите, ведь есть еще завлаб! — вспомнил Мишель Герхард фон Штольц. — Он тоже может что-то знать!
— Был, — ответил Георгий Семенович. — Да весь сплыл!
И этот тоже?!
— Сегодня ночью в Лефортове, — привычно повторил Георгий Семенович.
— Повесился?
— Нет, неудачно упал с верхних нар, сломал шейный позвонок. Несчастный случай.
Вот так раз!... Вернее, два раза! Подряд!
— Я не верю в два несчастных случая, в одном месте и в одно время! — заявил Мишель Герхард фон Штольц.
— Я тоже! — кивнул Георгий Семенович. — У меня тоже есть ощущение, что они не сами, что им помогли...
Но это значит, что два единственных свидетеля, которые могли хоть что-то разъяснить во всей этой запутанной истории, уже ничего не разъяснят!
— Надо немедленно провести расследование самоубийства и несчастного случая, допросить свидетелей...
— Надо, — согласился Георгий Семенович. — Но не мне и не тебе.
— Почему?!
— Потому что ты и я — мы — отстранены от этого дела!
— Что же теперь делать? — растерянно спросил Мишель Герхард фон Штольц.
— Бога ради — ничего! Долечиваться, отдыхать, обмывать новое звание, ждать нового назначения, — изложил программу ближайших недель Георгий Семенович.
— А колье?
— Забудь о нем, как о страшном сне!
— О них! — напомнил Мишель Герхард фон Штольц.
— Тем более!... Эти бриллианты... Лучше держаться от них подальше! Верно тебе говорю! Они как ящик Пандоры — все беды собирают! Хватит с нас приключений!... Согласен?
С этим Мишель был согласен!
Уже теперь, уже на его глазах, это колье послужило причиной нескольких смертей! Ольга... Завлаб... А были еще оперработники, те, что погибли в восемнадцатом. И урки с Хитровки, что тоже, скорее всего, сложили свои головы, а до того, верно, успели лишить жизни прежнего владельца. А еще была царица и ее дочери, которые, возможно, надевали это колье, носили его на балах, а после все погибли в подвале Ипатьевского дома. И наверняка были другие жертвы, до того, раньше...
И Георгий Семенович — разве он не жертва?
А он сам, Мишель Герхард фон Штольц?
Да, верно — он согласен... С сутью!
Но не с выводами!
Конечно, лучше было бы уйти в сторону, куда как лучше!...
Но он не уйдет! Уйти — значит признать, что все жертвы были напрасны, признать свою слабость, трусость и никчемность.
Ну уж нет!...
Потому что для него это уже не просто дело и не уголовное дело, а — дело чести!
Его чести!
Чести Мишеля Герхарда фон Штольца.
И Мишки Шутова тоже!...
А раз так — то иного выхода для него нет, придется начинать все сначала!
С самого!...
Глава 48
И снова это был тот же самый сон. Или бред. Или смерть...
Говорят, что, умирая, человек видит всю свою жизнь. Или самое лучшее, что в ней было. То, что желает увидеть, расставаясь с этим бренным миром. Наверное, Мишель хотел увидеть именно это...
Светило солнце. Шипящие волны накатывались на галечный пляж, шевеля и перекатывая камешки. Теплый ветер лениво колыхал тяжелую тропическую листву. В парке играла музыка — духовой оркестр местной пожарной команды. Мордатые пожарные в сияющих на солнце медных касках отчаянно раздували щеки.
Мишель стоял перед ними раскрыв рот, держась двумя руками за тятеньку и маменьку. Трубачи были огромны и страшны, а музыка почему-то приятна. Он смотрел, как шевелятся и топорщатся усы у трубача, как на выдохе хмурятся брови, и думал, что, наверное, он сердится на него.
Подле стояло множество людей в белой дачной одежде. Многие дамы держали раскрытые над головой белые кружевные зонтики, а господа опирались на трости...
Отчего-то Мишель знал, что скоро, с минуты на минуту, здесь появится государь император и все бросятся смотреть на него.
Никто не знал, а он единственный — знал!
И верно, вдруг все колыхнулись куда-то в сторону, а трубачи стали привставать со скамеек и поворачиваться вместе со своими трубами.
— Глядите, глядите, государь!... — быстро зашептали со всех сторон.
И его маменька, наклонившись к нему, счастливо улыбаясь и указывая куда-то, сказала:
— Поглядите-ка, Мишель, вон наш царь!
Но он не хотел глядеть на государя, а хотел на того усатого трубача, что все так же сердито хмурился и шевелил усами...
Но его, не спросясь, подхватила, подняла неведомая, ласковая сила, и он оказался на плечах отца... Выше всех! Пред ним, доколе только можно было видеть, раскинулось море, близко шуршали кронами тропические деревья, пахло солеными брызгами, горячей галькой и почему-то мандаринами... И хотелось долго, вечно сидеть вот так, на плечах тятеньки, и глядеть и вдыхать сумасшедшие южные ароматы...
Но на этот раз что-то ему мешало.
«Позвольте, ведь это уже не лучшее воспоминание, — вдруг раздраженно подумал он. — Лучшее — уже другое!» В свою последнюю минуту он должен увидеть не Ливадию, не отца с маменькой, а Анну. Ее!...
Он хочет увидеть Анну!
И он увидел Анну.
Она стояла над ним, вся в чем-то белом. Если на том свете обитают ангелы, то, наверное, они выглядят именно так.
Мишелю стало ужасно хорошо.
Анна склонилась еще ниже, и он почувствовал ее запах.
Губы ее зашевелились. Она что-то говорила, но он не слышал ее.
И тогда она стала уходить, удаляться, растворяться в тумане... Как быстро!... — расстроился Мишель. Как мало отпущено смертному на прощание с его миром... Пусть бы еще хотя бы минуту...
Анна исчезла, но на ее месте возник другой ангел, совершенно Мишелю не знакомый. Тоже весь в белом, но ангел мужского пола. Он бесцеремонно ворвался в лучшее его воспоминание, стал трогать и ворошить его.
«Ах, оставьте!» — хотел сказать, хотел отмахнуться от него Мишель.
Но ангел был приставуч, он не уходил, разрушая своим нежеланным присутствием торжественной миг последнего ухода. Он ощупывал его холодными пальцами.
— Да сгинь же ты! — отчаянно крикнул Мишель, защищаясь от назойливого видения.
— Вот и славно, — чему-то обрадовался посторонний ангел.
И тут же к нему подлез другой ангел — огромный, тучный, похожий на зарезанного Федькой Валериана Христофоровича.
Значит, он тоже?! Значит, души умерших могут встречаться и могут вместе путешествовать по загробному миру? — обрадовался Мишель неожиданной компании. Как хорошо!... То есть плохо, что Валериан Христофорович тоже... Но хорошо, что он теперь не один.
Ангел в облике старого сыщика радостно улыбался и, нависая над ним, лез целоваться. Другой ангел его оттаскивал и кричал:
— Вы что, с ума спятили, вы его сейчас раздавите!
Как будто бестелесный ангел может раздавить такого же бестелесного ангела!
Хотя верно — дышать отчего-то стало труднее. Дух Валериана Христофоровича был столь же могуч, как его бренное тело.
— Ага, очухались, милостивый государь? — проорал в самое ухо ангелоподобный сыщик. — Что ж вы, батенька, всех нас так пугаете-с?...
И сон отступил. Или бред... Или смерть...
Не было никакого рая — была белая палата, был Валериан Христофорович в линялом больничном халате, рядом с ним был врач и была Анна. Живая.
— Где я? — спросил Мишель.
— Да уж, будьте уверены, не на небесах! — радостно прокричал Валериан Христофорович.
Но теперь Мишелю было не до него. Уж коли оба они остались живы и им не придется путешествовать за компанию по миру теней, то теперь он хотел видеть не его...
Он глядел мимо Валериана Христофоровича на Анну, которая не подошла к нему, а стояла, привалившись спиной к стене, скрестив руки на груди, и почему-то плакала.
— Я здесь, я живой, — сказал Мишель.
И Анна кивнула, все так же продолжая плакать. Плакать и сквозь завесу бегущих по щекам слез счастливо улыбаться...
Он был без сознания три недели.
Врачи были уверены, что он не выживет. Потому что в полузаброшенных, нетопленых, почти лишенных лекарств больницах редко кто-нибудь выживал. Все через день-два после поступления благополучно помирали, перекочевывая в такой же холодный, как палаты, морг, а после — на кладбище.
— Мы все, что могли, сделали-с — пулю удалили-с, ныне все зависит от крепости его организма, — разводили руками врачи. — Ему бы теперь уход и хорошее питание. Да где их взять-то?...
Взяли!
В тот же день хлопцы притащили и поставили в палате печь-буржуйку, сложив подле нее запас дров, подозрительно напоминавших какие-то изрубленные буржуйские мебеля.
Довольный собой, Валериан Христофорович принес несколько мерзлых куриных тушек, связанных гирляндой, кусок настоящего масла и какие-то лекарства.
— Откуда? — ахнули все, глядя на такое богатство.
— Да все оттуда же, с Хитровки-с! — ответил Валериан Христофорович.
И тут только все заметили, что он без своей буржуйской шубы.
— А где же ваша шуба?
— Зачем мне шуба? — ворчливо ответил Валериан Христофорович. — Скоро весна. Да и не новая она — попортил ее Федька-то...
Ну а сиделку искать не пришлось.
Анна сбросила шубку и потребовала себе халат.
— Барышня, здесь раненые, тифозные больные, того и гляди какую-нибудь заразу подхватите! — качали головами врачи.
Но Анна была непреклонна.
Две недели она не отходила от Мишеля, заодно успевая выносить судна и перебинтовывать других больных. Ночами, когда не было работы, она садилась подле койки Мишеля и, подперев щечки кулаками, долго и пристально глядела на него, гладила его небритые щеки.
— Ты только не умирай... — просила она шепотом. — Пожалуйста, не умирай!... Ну что тебе стоит...
И как знать, может быть, единственно только ее мольбами и молитвами душа Мишеля удержалась на этом свете. На самом-самом краешке!...
Держать раненого в больнице далее смысла не имело, и Анна перевезла Мишеля к себе домой... К ним домой... С утра до вечера она хлопотала, готовя ему немудреную снедь — все больше кашки и супчики, кормя ими Мишеля с ложечки.
— К чему так-то, — смущался Мишель. — Я вполне оправился, чтобы делать все сам.
И пытался встать с кровати. Но Анна мягко укладывала его обратно.
— Нет уж, ты не противься, ты теперь должен меня слушать! — грозно хмуря бровки, говорила она. — И даже не возражай!...
Иногда Мишелю казалось, что она играет с ним, как с любимой куклой, в какую-то только ей известную и крайне приятную для нее игру. В такие моменты он не был для нее мужем, а был ребенком, за которым она ухаживала, которого одевала и раздевала, баюкала и кормила с ложечки.
— Ай, молодец! — хвалила она его, когда он доедал кашку. — Умница ты мой, целую тарелку скушал!
И лицо ее при этом светилось счастьем.
И в эти моменты он тоже видел в ней не любимую женщину, не жену, а мать их будущего ребенка. За которым она, наверное, будет ходить так же радостно и самозабвенно.
Когда в гости приходил Валериан Христофорович, Анна хмурилась, точно ревновала к нему Мишеля, и всячески, гремя посудой и поправляя без надобности постель, подчеркивала, что больному теперь нужен покой!
Но Мишель все-таки успевал спросить о делах.
— Что там с драгоценностями? — живо интересовался он.
— Не извольте беспокоиться — все в целости и сохранности, — спешил успокоить его Валериан Христофорович. — Сданы по описи в их этот, как его — Совнархоз. Но не все-с...
— Это как понять?...
— Кое-что я взял на себя смелость придержать в качестве, так сказать, вещественного доказательства. Вот, полюбопытствуйте.
И Валериан Христофорович вытащил из кармана и протянул Мишелю какое-то взблеснувшее на свету украшение.
— Зачем это? — не сообразил в первое мгновение Мишель.
— Затем, что, я думал, вам будет интересно, — таинственно сказал старый сыщик. — Вот, извольте взглянуть.
Протянул колье. То самое — в форме многогранника с пятью, в центре и по краям, бриллиантами, которое Мишель держал в руках, когда в него стреляли.
— Обратите внимание на эту царапину. Видите?
Мишель видел — не столько царапину, сколько крупную вмятину — будто кто молотком по оправе ударил, да тот в сторону соскочил, оставив глубокий вытянутый след.
— Ежели в не это колье, мы бы с вами, милостивый государь, ныне не говорили!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36