— И как долго ты там лежала?
— В больнице? Первый раз четыре месяца, а второй — два.
— И что они с тобой делали — пересадку кожи и все такое?
Саксони не ответила. Я взглянул на нее, но ее лицо ничего не выражало. Совать свой нос куда не просят я не собирался, и поскольку молчание длилось, мне захотелось извиниться, но я не стал.
Над холмами впереди назревала серьезная гроза, и мы въехали под нависающую пелену дымчато-жемчужных облаков. Взглянув в зеркало заднего вида, я заметил, что там, откуда мы приехали, по-прежнему сияет солнце. Большинство оставшихся там не подозревали, что ждет их к вечеру.
— А когда ты разочаровалась в моем отце?
— Томас, тебе действительно хочется узнать о том, как я лежала в больнице? Я никогда не любила рассказывать об этом, но если хочешь, расскажу.
В ее голосе слышалась такая убежденность, что я не знал, что и ответить.
— Первый раз было ужасно. Меня вымачивали в этих ваннах, чтобы старая кожа сошла и начала расти новая. Помню, там за мной ухаживала одна тупая медсестра по имени миссис Расмуссен, она всегда говорила со мной, как со слабоумной. Остальное — смазано, помню только, что всего боялась и все ненавидела. Наверно, я многое заставила себя забыть. Во второй раз была сплошная физиотерапия, и все обращались со мной гораздо лучше. Наверное, потому что знали, что я снова буду ходить. Тогда я открыла, что люди относятся к тебе гораздо более… не знаю, по-человечески, что ли, когда знают, что ты выздоровеешь.
Желтая молния змеей скользнула на фоне туч, за ней последовал резкий раскат грома, из тех, от каких невольно подскакиваешь. По радио слышался практически один треск, и я выключил приемник. Начали падать крупные бусины дождя, но я до последнего момента не включал дворники. Окно с моей стороны было открыто, и я ощущал, как жара спадает и воздух становится свежее. Мне представилась маленькая Саксони Гарднер, сидящая на больничной койке, словно аршин проглотила, со своими детским ножками, перебинтованными сверху донизу. Картина была такой грустной и трогательной, что я улыбнулся. Будь у меня такая дочка, я бы с головой завалил ее книжками и игрушками.
— А каково это — быть сыном Стивена Эбби?
Я глубоко вздохнул, чтобы на минуту ее отвлечь. За то время, что мы были вместе, она задавала мне мало вопросов о семье, и я был чертовски благодарен ей за это.
— Моя мама звала его Панч. Иногда он уходил со съемок в середине дня, брал нас и вез куда-нибудь — на пляж или на «Ноттс-берри-фарм». Он суетился, покупал нам всякие хот-доги и кока-колу и спрашивал, разве, мол, это не лучшее время в нашей жизни. По-всякому с ума сходил, но нам это нравилось. Если он уж слишком безумствовал, мама говорила: «Спокойнее, Панч», — и я ненавидел ее за это. Отец всегда должен был быть душой компании, но поскольку мы так редко его видели, то все не могли насытиться.
Дождь падал прозрачным занавесом, и было слышно, как под колесами плещется вода. Я ехал в правом ряду, и когда кто-то нас обгонял, то на ветровое стекло летело столько воды, что бедные дворники еле справлялись. Теперь гром следовал за молнией сразу, и я понял, что гроза прямо над нами.
— Однажды, когда снимали «Пожар в Виргинии», он взял меня в студию. В некотором смысле это был, наверное, один из лучших дней в моей жизни. Все, что я помню, — это как кто-нибудь постоянно предлагал мне мороженое, и как я заснул, и меня отнесли в его уборную. Когда я проснулся, отец стоял надо мной, как белая гора, улыбаясь своей знаменитой улыбкой. На нем была белоснежная рубашка и огромная кремовая панама с черной лентой. — Я покачал головой и выстучал пальцами по баранке быструю мелодию, гоня воспоминание. Мимо, как в замедленной съемке, проплыл тяжелый трейлер компании «Гранд Юнион».
— Ты любил его? — Ее голос звучал робко; наверное, она побаивалась.
— Нет. То есть да. Не знаю — как можно не любить своего отца?
— Запросто — вот я своего не любила. Величайшая мечта всей его жизни сбылась, когда один из его учеников поступил в Гарвард.
— Что ты хочешь сказать? Твой отец был учителем?
— Угу.
— Ты никогда не говорила мне об этом.
Я бросил на нее быстрый взгляд, а она надула щеки, так что стала похожа на белочку с полным ртом орехов.
— Наверное, так нельзя говорить, но он был кошмарный тип — по всему, что я о нем помню. — Саксони положила руки на «торпеду» и стала тихонько выбивать какой-то африканский ритм. — Он любил есть консервированный ананас и читать вслух «Гайавату» мне и маме.
— «Гайавату»? Как там… «На прибрежье Гитчи-Гюми/И под толщей вод глубоких/Гайавата с корешами/Режутся на деньги в покер».
— А-а, да ты, наверно, тоже учитель английского!..
Небо так потемнело, что я включил фары и сбросил скорость до сорока миль. Я часто задумывался, какой была Саксони в детстве. Это же милое, бледное, как луна, лицо, но в миниатюре. Я мог представить ее в темном углу темной гостиной, как она играет со своими марионетками, пока в девять часов мама не погонит ее спать. Белые сползающие чулочки и черные лакированные туфли с золотыми пряжками.
— Знаешь, Томас, когда я была маленькой, единственное, что было интересного в нашей семье, — это летние поездки на озеро Пич-лейк по выходным. Я часто обгорала.
— Правда? А для меня единственное интересное — это была «Страна смеха» и шипучка «Хайрс» в больших стеклянных бутылках. Куда делась эта шипучка в стеклянных бутылках?
— Брось! Уж не скажешь ли ты, что жить среди этих знаменитостей было не здорово? Не пытайся меня утешить.
— Утешить? И не собирался. По крайней мере, у тебя был нормальный отец! Послушай, быть сыном Стивена Эбби — это все равно что жить в птичьей клетке. Стоит лишь тебе рот открыть — кто-нибудь тут же начинает сюсюкать или распинаться в любви к «папиным» фильмам! На кой черт мне были его фильмы? Господи, я был маленьким мальчиком! Все, что мне было нужно, — покататься на велосипеде.
— Не кричи.
— Я не обязан… — Я хотел что-то добавить, но увидел съезд на площадку для отдыха и воспользовался этим. Темнота была хоть глаз выколи, и я скинул скорость до пешеходной. Площадка была забита фургонами и легковыми автомобилями с переполненными верхними багажниками. Крышка во многих случаях даже не предусматривалась, так что открытые дождю чемоданы, детские коляски и велосипеды блестели от воды. Я нашел свободное место, когда белый «фиат» с оклахомскими номерами чуть не протаранил меня, выезжая оттуда задним ходом. Я выключил мотор, и мы молча посидели вдвоем, пока дождь колотил по крыше. Саксони держала руки на коленях, я по-прежнему стискивал руль. Хотелось вырвать его с корнем и вручить ей.
— Перекусим, что ли, или как?
— Перекусим? С чего бы это? Мы едем всего час.
— Ах да, извини, дорогая — я не должен быть голоден, да? Мне не позволяется съесть что-нибудь без тебя? — Я говорил, как мальчишка, который только что открыл для себя сарказм, но еще не научился им пользоваться.
— Томас, умолкни. Выйди и купи фишбургер или еще что-нибудь. Делай что хочешь, мне все равно. Я не заслужила твоей злобы.
Мне ничего не оставалось, как выйти. Мы оба понимали, что я выставляю себя полным идиотом, но я уже не знал, как остановиться. На месте Саксони мне бы здорово надоел такой напарник.
— Хочешь чего-нибудь?.. Черт, я сейчас вернусь.
Открыв дверь, я шагнул прямо в чудовищную лужу и сразу промочил кроссовку и носок. Я обернулся посмотреть, заметила ли она, но ее глаза были зажмурены, а руки лежали на коленях. Прицельно ступив в лужу другой, сухой ногой, я подождал, пока и в нее не просочится холод, а потом начал шлепать обеими ногами в этой своей, с позволения сказать, ванночке. Шлеп-шлеп!
— Что… ты… делаешь?
Шлеп-шлеп!
— Томас, прекрати. — Она рассмеялась. Смех звучал лучше, чем дождь. Я был спиной к ней и ощутил, как Саксони схватила меня сзади за футболку. Рассмеявшись еще громче, она сильно дернула.
— Будь так любезен влезть обратно. Что ты делаешь?
Я посмотрел на дождливое небо, но дождь хлестал так, что пришлось зажмуриться.
— Покаяние! Покаяние! Все, кого я встречал в моей долбаной жизни, спрашивали, каково это — быть сыном Стивена Эбби. И каждый мой ответ звучал все тупее и тупее.
Я прекратил шлепать ногами. И грустно, и глупо. Хотелось обернуться и взглянуть на Саксони, но я не мог.
— Извини, Сакс. Если бы мне было что тебе сказать, видит бог, я бы сказал.
Ветер швырнул мне прямо в лицо пригоршню дождя. Изумленно выпучив глаза, мимо прошло какое-то семейство.
— Мне все равно, Томас. — Порыв ветра снова заставил меня зажмуриться. Я не знал, правильно ли ее расслышал.
— Что?
— Я сказала, что мне нет дела до твоего отца. — Она ладонью коснулась моей спины, и теперь ее голос звучал сильнее, настойчивей и нежнее.
Я обернулся и обнял ее своими мокрыми руками. Потом поцеловал в теплую шею и почувствовал, как она целует мою.
— Обними меня крепче, старая губка. Все равно ты меня уже всю намочил. — Она прижалась плотнее и куснула меня за шею.
Мне не пришло в голову ничего лучше, чем процитировать строчку из «Горя Зеленого Пса» Франса: «Голос Соли тоже любил Красавицу Кранг, и когда был с ней, говорил только шепотом».
Глава 2
Мы планировали доехать за два дня, но то и дело непредвиденно задерживались — то попробовать пралине в придорожной закусочной, то осмотреть «Деревню Санта-Клауса» или «Город рептилий», — в общем, останавливались везде, где на нас находило подходящее настроение.
— Погоди минутку. Хочешь посмотреть… подержи-ка… место сражения на Грин-Ривер?
— Не знаю. То есть конечно. Это в какую войну?
— Какая разница? Пять миль отсюда. Сакс, какую книгу Франса ты любишь больше всех?
— Поровну «Звездный пруд» и «Страну смеха».
— «Звездный пруд»? Серьезно?
— Да, я думаю, там моя самая любимая сцена. Та, где ночью девочка идет на берег и видит старика и белую птицу, как они долбят дырки в океане.
— А я даже не знаю, какая сцена у меня самая любимая. Впрочем, что-нибудь из «Страны смеха». Определенно. Но мне было бы трудно выбрать между смешной сценой и волшебной. Смешные мне сейчас во многом нравятся больше, но когда я был маленьким, эти битвы между Словами и Тишиной… Просто восторг.
— Томас, смотри куда едешь!
Иногда мы сворачивали с шоссе на стоянку и, забравшись на крышу машины, разглядывали дорогу. Слов нам тогда не требовалось; мы не ощущали ни малейшей потребности продолжать движение, куда-то стремиться.
В первую ночь мы остановились в одном городке к западу от Питсбурга. Хозяева мотеля разводили легавых, черных с рыжим, и после ужина мы вынесли нескольких щенков на лужайку перед домом, дали им немножко покусать нас.
— Томас!
— А? Эй, хватай его, пока не удрал!
— Послушай, Томас, это серьезно.
— Ладно, слушаю.
— Ты знаешь, это первый раз, когда я ночую в мотеле с кем-то.
— Правда?
— Угу. А еще знаешь? Мне очень хорошо. — Она вручила мне щенка и встала. — Когда я была помоложе и все время думала о своих ожогах, мне казалось, что ни один мужчина не захочет поехать со мной в мотель — так я выгляжу.
На следующее утро, когда мы собрались уезжать, женщина за стойкой дала нам в дорогу красиво упакованные завтраки, с пивом и плитками «Милки-уэй». Шепнув что-то Саксони, она вернулась за стойку.
— Что она сказала?
— Что ты слишком тощий и что тебе нужно давать «Милки-уэй».
— Нужно.
— Фигушки.
Вся поездка продолжалась в таком духе — одна приятная вещь сменялась другой, — так что когда мы добрались до Сент-Луиса и увидели арку Сааринена, нам даже стало жалко, что мы уже заехали так далеко. Посреди дня мы остановились в Пасифике, штат Миссури, и побродили по парку аттракционов, который назывался «Шесть флагов». Вечером мы вернулись в свой номер с кондиционером и занимались любовью. Саксони снова и снова повторяла мое имя. Такого со мной не было ни разу. Мне было так хорошо! Я заглянул во все темные углы своей жизни и размышлял, какой из них таит в себе неприятный сюрприз… Ответа не было. Но я и не ожидал его.
Глава 3
Я подрулил к бензоколонке «Саноко» , и из гаража вышла хорошенькая белокурая девушка в ярко-красной бейсболке с надписью «Сент-Луис кардинале».
— Заправьте, пожалуйста. Кстати, как далеко отсюда до Галена?
Она нагнулась, опершись руками о колени. Я заметил, что ногти у нее коротко подстрижены, и два из них совершенно почернели. Словно на них упало что-то тяжелое, и кровь выступила под кожу, да так там и осталась.
— Гален? О, мили четыре. Езжайте прямо по этой дороге до перекрестка, там направо, и через несколько минут будете на месте.
Она вставила в бак заправочный пистолет, а я взглянул на Саксони. Та улыбалась, но очевидно нервничала, как и я.
— Ну… — Я взмахнул рукой.
— Ну… — Она согласно наклонила голову.
— Ну, детка, мы почти приехали.
— Да.
— В ту самую Страну смеха…
— В страну Маршалла Франса.
Дорога то полого опускалась вниз, то поднималась, что не могло не радовать после прямой монотонности автомагистрали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34