В этом голубом гроте по диагонали заднего сиденья лежал Воан. Кэтрин стояла над ним на коленях с обернутой вокруг талии юбкой, обеими руками держа его пенис. Их рты разделяло не более дюйма. Свет фар, преломленный в мыльном растворе, струящемся по стеклу, осветил их тела люминесцентным сиянием; казалось, два полуметаллических человеческих существа из далекого будущего занимались любовью в хромированном будуаре. Включился мотор мойки. Щетки заколотили по капоту и с ревом устремились к лобовому стеклу, обращая мыльный раствор в пенистый ураган. На стеклах лопались тысячи пузырьков. Когда щетки застучали по крыше, Воан начал поднимать таз, почти оторвав ягодицы от сиденья. Неуклюжими движениями Кэтрин расположила влагалище над его пенисом. Под усиливающийся рев щеток они закачались. Воан держал ее груди в ладонях, словно пытался слить их в единый шар. С его оргазмом вздохи Кэтрин потонули в реве автомобильной мойки.
Мойка вернулась в исходное положение. Валы перестали вращаться. Перед чистым лобовым стеклом вяло висели щетки. Остатки воды, перемешанной с пеной, бежали во тьме к сточным канавам. Всасывая воздух исчерченными шрамами губами и смущенно глядя на Кэтрин, лежал истощенный Воан. Он смотрел, как она поднимает напряженное левое бедро – движение, которое я наблюдал сотни раз. На ее груди остались следы пальцев Воана, метки, образующие узор, похожий на раны от автокатастрофы. Мне хотелось протянуться и приласкать их, поощряя к новому соитию, поднести ее соски ко рту Воана, направить его член по траектории, подсказанной диагональным узором сиденья, который указывал в ее промежность. Я хотел согласовать контуры ее груди и таза с очертаниями крыши машины, благословляя этот половой акт – бракосочетание их тел с этой благодатной технологией.
Я открыл окно и бросил в монетоприемник еще монет. Когда вода брызнула на оконные стекла, Воан и моя жена снова занялись любовью. Кэтрин держала его за плечи, одержимо глядя ему в лицо, растрепанная и страст-ная. В нетерпеливом порыве она смахнула свои русые волосы со щек. Воан положил ее на заднее сиденье, раскрыл бедра и стал ласкать промежность, нащупывая средним пальцем задний проход. Он склонился к ней, укладывая ее и себя в позу покалеченного дипломата и его женщины, которых мы видели в кабине разбитого лимузина. Он приподнял ее, вдавливая пенис во влагалище, держа ее одной рукой под мышкой, а другой под ягодицей – так же санитары скорой помощи держали молодую женщину, доставая ее из машины.
Когда валы барабанили у нас над головой, Кэтрин посмотрела на меня совершенно ясными глазами. В ее взгляде сочетались ирония и любовь, приятие сексуальной логики, которую мы оба осознали и к которой себя приговорили. Я спокойно сидел на переднем сиденье, а по крыше и дверям жидкими лентами струилось белое мыло. За спиной лежала моя жена, на ее животе и груди лоснилась сперма Воана. Щетки колотили по машине. Потоки воды и мыльного раствора окатывали ее – теперь безукоризненное – тело. Каждый раз, когда мойка заканчивала цикл, я опускал окно и заталкивал в автомат новые монеты. Два дежурных смотрели на нас из стеклянной кабинки, когда мойка возвращалась в исходное положение. В ночном воздухе раздавался звук их приемника.
Кэтрин вскрикнула – выплеск боли, причиненный сильной рукой Воана, зажавшей ей рот. Он откинулся на сиденье – его ноги поперек ее бедер, – похлопывая ее одной рукой, в то время как другая заталкивала во влагалище вялый член. Его лицо было напряжено, словно от ярости и истощения, по шее и груди тек пот. От похлопываний его ладони на руках и бедрах Кэтрин оставались широкие полосы. Измотанная Воаном Кэтрин облокотилась на сиденье за его головой. Когда пенис бесплодно оросил ее измученное лоно, Воан откинулся на сиденье. Он уже потеря интерес к постанывающей женщине, втискивающейся в одежды. Его покрытые шрамами руки бродили по ткани сиденья, выводя спермой загадочную диаграмму: какой-то астрологический знак пересечения дорог.
Когда мы уезжали с мойки, со щеток в темноту тихо капала вода. По мокрому бетону расползлась огромная лужа белой пены.
На автостраде не было машин. Впервые после моей выписки из больницы улицы были пусты, словно изматывающая половая связь между Воаном и Кэтрин навсегда изгнали все средства передвижения. Я вел машину в сторону нашего дома в Драйтон-парке. Уличные фонари освещали лицо спящего на заднем сиденье Воана, изрезанные губы были приоткрыты, как у ребенка, и прижимались к влажной от пота спинке сиденья. С его лица исчезла агрессивность, как будто семя, выпушенное им во влагалище Кэтрин, унесло с собой ощущение кризиса.
Кэтрин наклонилась вперед, освободившись от Воана. Она прикоснулась к моему плечу уютным домашним жестом привязанности. Я видел в зеркале царапины на ее щеке и шее, синяки на губах, деформировавшие ее нервную улыбку. Эти повреждения только подчеркивали ее истинную красоту.
Когда мы доехали до дома, Воан все еще спал. Мы с Кэтрин стояли в темноте возле безупречно чистой машины, полированный капот напоминал черный щит. Я взял Кэтрин за руку, успокаивая ее, забрал у нее сумку. Когда мы шли по истертому гравию ко входу, Воан появился из задней двери. Не окликая нас, он неуверенно влез за руль. Я ожидал, что уезжая, он заревет мотором, но он завелся и ускользнул бесшумно.
В лифте я тесно прижался к Кэтрин, любя ее за удары, нанесенные ее телу Воаном. Позже, тем же вечером, я исследовал ее тело и синяки, нежно прикасаясь к ним губами и щеками, разглядывая ссадины у нее на животе – агрессивную геометрию мощной психики Воана. Мой член скользил по начертанным ссадинами символам, которые оставили на ее коже рот и руки. Я встал над ней, диагонально лежащей на кровати, на колени, ее маленькие ступни покоились на подушке, ладошка лежала на правой груди. Она смотрела на меня спокойным любящим взглядом, а я прикасался к ее телу головкой члена, отмечая точки контакта воображаемой автокатастрофы, которые оставил на ее теле Воан.
На следующее утро я ехал на студию в Шефертоне, наслаждаясь движением вокруг. Наконец я мог радоваться рядам мчащихся автомобилей. Вдоль элегантной динамичной бетонной автострады двигались цветные панцири тысяч машин, словно приветливые кентавры какой-нибудь новой Аркадии.
Воан уже ждал меня на автостоянке студии, припарковав своей «линкольн» на моем месте. Шрамы на его животе отблескивали в лучах утреннего солнца в нескольких дюймах от моих пальцев, покоящихся на окне. Белый ореол высохшей вагинальной слизи окружал ширинку его джинсов, отмечая место, где к его бедру прижималось лоно моей жены.
Воан открыл передо мной водительскую дверь «линкольна». Когда я занял место за рулем, то осознал, что теперь хотел проводить с ним как можно больше времени. Он сидел лицом ко мне, положив руку на спинку сиденья за моей головой, его тяжелый член под джинсами был направлен на меня. Сейчас я ощущал настоящую привязанность к Воану, у меня появилось чувство ревности, гордости и любви. Я хотел прикасаться к его телу, ласкать его бедро, когда мы едем, – так же я хотел ласкать бедро Кэтрин, когда мы впервые встретились.
Когда я повернул ключ зажигания, Воан сказал:
– Сигрейв исчез. – Куда? Они здесь уже закончили эпизоды с катастрофой.
– Одному Богу известно. Разъезжает где-то в парике и в леопардовом плаще. Он может начать преследовать Кэтрин.
Я забросил офисные дела. В тот первый день мы часами колесили по автострадам в поисках Сигрейва, настроившись на ультракороткие волны, где обычно передавали переговоры полиции со скорой помощью. Воан слушал сообщения об авариях, проверяя на заднем сиденье свои камеры.
Когда над последними автомобильными пробками спустились сумерки, Воан окончательно проснулся. Я отвез его домой. Квартира его представляла просторную однокомнатную студию на верхнем этаже высокого дома с окнами на реку к югу от Шефертона. Комната была завалена бесхозным электронным оборудованием – электрические печатные машинки, компьютерная клавиатура, несколько осциллографов, магнитофоны и кинокамеры. На незастеленной кровати кучей лежали мо ки провода. Полки на стенах были забиты учебниками по точным дисциплинам, подшивками технических журналов, дешевыми научно-фантастическими книжками и перепечатками его собственных работ. Мебели Воан не придавал никакого значения. Хромированные и виниловые стулья выглядели так, как если бы их наугад выхватили из витрины пригородного универмага.
Над квартирой витал дух нарциссизма Воана – стены мастерской, ванны и кухни были увешаны его фотографиями, кадрами из телепрограмм, бледными газетными вырезками, изображающими его на съемочной площадке, под кистью гримерши, темпераментно разговаривающего с продюсером. Что бы он ни делал, он ни на минуту не забывал о присутствии фотографа. Все эти снимки датированы временем до аварии Воана, словно следующие годы стали мертвой зоной, периодом, когда его стремления переместились за рамки тщеславия. Однако когда он двигался по квартире, принимал душ или сменял одежду, то продолжал неловко заботиться о своих образах: он поправлял загибающиеся уголки, словно боялся, что со снимками что-нибудь случится, его собственная неповторимая личность перестанет что-либо значить.
Когда мы тем вечером ездили по автострадам, я видел, что Воан пытается нацепить на себя бирку, закрепить свою неповторимость, отметив ее каким-то внешним событием. Слушая радио, он полулежал возле меня на пассажирском сиденье, зажигая первую свою сигарету. На свежий аромат тщательно вымытого тела наложился сперва запах гашиша, а потом и спермы, увлажнившей в паху его брюки, когда мы проезжали место первой автокатастрофы. Пока я вел машину по сети переулков к месту следующей аварии, в моей голове поселился сгоревший гашиш, и я думал о теле Воана в ванной его квартиры, о тяжелом шланге его члена, торчащего из мускулистого паха. Шрамы на его коленях и бедрах казались маленькими ступеньками, ступеньками на этой лестнице отчаянного наслаждения.
К раннему утру мы увидели три автокатастрофы. В моем одурманенном мозгу еще циркулировала мысль о том, что мы разыскиваем Сигрейва, но на самом деле я знал, что Воан уже утратил интерес к дублеру. После третьей катастрофы, когда разъехались машины полиции и скорой помощи и последний ночной водитель грузовика вернулся в свою кабину, Воан докурил сигарету и, пошатываясь, побрел по отливающему маслом бетону к балюстраде шоссе. Тяжелый седан с немолодой дантисткой за рулем занесло через ограду вниз, на запущенный палисадник. Я смотрел с пробитой балюстрады, как Воан спустился к уже поставленной на колеса машине и бродил вокруг нее по достающей до колес траве. Он поднял забытый полицейскими кусок мела. Воан ощупывал ладонями острые края потрескавшегося стекла и металла, трогал смятую крышу и крылья. Остановившись на минуту, он помочился в темноту на еще теплую радиаторную решетку, подняв в ночной воздух облачко пара. Он посмотрел на свой полувозбужденный член, оглянулся и, недоумевая, кивнул мне, словно просил идентифицировать этот странный орган. Он положил член на правое переднее крыло автомобиля и на черном лаке очертил мелом его контуры. Внимательно изучив рисунок, он, удовлетворенный, пошел вокруг машины, отмечая силуэтом члена двери и треснувшие стекла, крышку бака и задний бампер. Держа свой член в руке, тем самым предохраняя его от острого металла, Воан взобрался на переднее сиденье и стал рисовать силуэт своего члена на приборном щитке, отмечая эротическую сердцевину катастрофы или полового акта, празднуя бракосочетание своих половых органов и разбитой черепом приборной доски, на которой умерла немолодая дантистка.
Для Воана мельчайшие детали отделки были наделены органической жизнью, причем такой же значительной, как и жизнь конечностей и органов чувств человеческих существ, едущих в этих повозках. Он мог остановить меня под светофором и минутами смотреть на сочленение дворника и конфигурации окна припаркованной машины. Очертания корпусов американских седанов и европейских спортивных машин с их зависимостью между контурами и функциями, с их особой субординацией доставляли Воану неописуемое удовлетворение. Мы могли полчаса ехать вслед за новым «бьюиком» или «феррари», пока он изучал каждую деталь отделки корпуса и выпуклости задних панелей. Нас несколько раз останавливала полиция за то, что мы околачивались вокруг припаркованного «лам-борджини», принадлежащего какому-то преуспевающему владельцу ресторана в Шефертоне, и Воан одержимо фотографировал точный наклон оконных стоек, выступающее стекло фар, отблеск крыла над колесом. Его увлекало все: фирменный дизайн радиаторных решеток, ребра из нержавейки на корпусе, обтекатели дворников, замки багажников и рукоятки дверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Мойка вернулась в исходное положение. Валы перестали вращаться. Перед чистым лобовым стеклом вяло висели щетки. Остатки воды, перемешанной с пеной, бежали во тьме к сточным канавам. Всасывая воздух исчерченными шрамами губами и смущенно глядя на Кэтрин, лежал истощенный Воан. Он смотрел, как она поднимает напряженное левое бедро – движение, которое я наблюдал сотни раз. На ее груди остались следы пальцев Воана, метки, образующие узор, похожий на раны от автокатастрофы. Мне хотелось протянуться и приласкать их, поощряя к новому соитию, поднести ее соски ко рту Воана, направить его член по траектории, подсказанной диагональным узором сиденья, который указывал в ее промежность. Я хотел согласовать контуры ее груди и таза с очертаниями крыши машины, благословляя этот половой акт – бракосочетание их тел с этой благодатной технологией.
Я открыл окно и бросил в монетоприемник еще монет. Когда вода брызнула на оконные стекла, Воан и моя жена снова занялись любовью. Кэтрин держала его за плечи, одержимо глядя ему в лицо, растрепанная и страст-ная. В нетерпеливом порыве она смахнула свои русые волосы со щек. Воан положил ее на заднее сиденье, раскрыл бедра и стал ласкать промежность, нащупывая средним пальцем задний проход. Он склонился к ней, укладывая ее и себя в позу покалеченного дипломата и его женщины, которых мы видели в кабине разбитого лимузина. Он приподнял ее, вдавливая пенис во влагалище, держа ее одной рукой под мышкой, а другой под ягодицей – так же санитары скорой помощи держали молодую женщину, доставая ее из машины.
Когда валы барабанили у нас над головой, Кэтрин посмотрела на меня совершенно ясными глазами. В ее взгляде сочетались ирония и любовь, приятие сексуальной логики, которую мы оба осознали и к которой себя приговорили. Я спокойно сидел на переднем сиденье, а по крыше и дверям жидкими лентами струилось белое мыло. За спиной лежала моя жена, на ее животе и груди лоснилась сперма Воана. Щетки колотили по машине. Потоки воды и мыльного раствора окатывали ее – теперь безукоризненное – тело. Каждый раз, когда мойка заканчивала цикл, я опускал окно и заталкивал в автомат новые монеты. Два дежурных смотрели на нас из стеклянной кабинки, когда мойка возвращалась в исходное положение. В ночном воздухе раздавался звук их приемника.
Кэтрин вскрикнула – выплеск боли, причиненный сильной рукой Воана, зажавшей ей рот. Он откинулся на сиденье – его ноги поперек ее бедер, – похлопывая ее одной рукой, в то время как другая заталкивала во влагалище вялый член. Его лицо было напряжено, словно от ярости и истощения, по шее и груди тек пот. От похлопываний его ладони на руках и бедрах Кэтрин оставались широкие полосы. Измотанная Воаном Кэтрин облокотилась на сиденье за его головой. Когда пенис бесплодно оросил ее измученное лоно, Воан откинулся на сиденье. Он уже потеря интерес к постанывающей женщине, втискивающейся в одежды. Его покрытые шрамами руки бродили по ткани сиденья, выводя спермой загадочную диаграмму: какой-то астрологический знак пересечения дорог.
Когда мы уезжали с мойки, со щеток в темноту тихо капала вода. По мокрому бетону расползлась огромная лужа белой пены.
На автостраде не было машин. Впервые после моей выписки из больницы улицы были пусты, словно изматывающая половая связь между Воаном и Кэтрин навсегда изгнали все средства передвижения. Я вел машину в сторону нашего дома в Драйтон-парке. Уличные фонари освещали лицо спящего на заднем сиденье Воана, изрезанные губы были приоткрыты, как у ребенка, и прижимались к влажной от пота спинке сиденья. С его лица исчезла агрессивность, как будто семя, выпушенное им во влагалище Кэтрин, унесло с собой ощущение кризиса.
Кэтрин наклонилась вперед, освободившись от Воана. Она прикоснулась к моему плечу уютным домашним жестом привязанности. Я видел в зеркале царапины на ее щеке и шее, синяки на губах, деформировавшие ее нервную улыбку. Эти повреждения только подчеркивали ее истинную красоту.
Когда мы доехали до дома, Воан все еще спал. Мы с Кэтрин стояли в темноте возле безупречно чистой машины, полированный капот напоминал черный щит. Я взял Кэтрин за руку, успокаивая ее, забрал у нее сумку. Когда мы шли по истертому гравию ко входу, Воан появился из задней двери. Не окликая нас, он неуверенно влез за руль. Я ожидал, что уезжая, он заревет мотором, но он завелся и ускользнул бесшумно.
В лифте я тесно прижался к Кэтрин, любя ее за удары, нанесенные ее телу Воаном. Позже, тем же вечером, я исследовал ее тело и синяки, нежно прикасаясь к ним губами и щеками, разглядывая ссадины у нее на животе – агрессивную геометрию мощной психики Воана. Мой член скользил по начертанным ссадинами символам, которые оставили на ее коже рот и руки. Я встал над ней, диагонально лежащей на кровати, на колени, ее маленькие ступни покоились на подушке, ладошка лежала на правой груди. Она смотрела на меня спокойным любящим взглядом, а я прикасался к ее телу головкой члена, отмечая точки контакта воображаемой автокатастрофы, которые оставил на ее теле Воан.
На следующее утро я ехал на студию в Шефертоне, наслаждаясь движением вокруг. Наконец я мог радоваться рядам мчащихся автомобилей. Вдоль элегантной динамичной бетонной автострады двигались цветные панцири тысяч машин, словно приветливые кентавры какой-нибудь новой Аркадии.
Воан уже ждал меня на автостоянке студии, припарковав своей «линкольн» на моем месте. Шрамы на его животе отблескивали в лучах утреннего солнца в нескольких дюймах от моих пальцев, покоящихся на окне. Белый ореол высохшей вагинальной слизи окружал ширинку его джинсов, отмечая место, где к его бедру прижималось лоно моей жены.
Воан открыл передо мной водительскую дверь «линкольна». Когда я занял место за рулем, то осознал, что теперь хотел проводить с ним как можно больше времени. Он сидел лицом ко мне, положив руку на спинку сиденья за моей головой, его тяжелый член под джинсами был направлен на меня. Сейчас я ощущал настоящую привязанность к Воану, у меня появилось чувство ревности, гордости и любви. Я хотел прикасаться к его телу, ласкать его бедро, когда мы едем, – так же я хотел ласкать бедро Кэтрин, когда мы впервые встретились.
Когда я повернул ключ зажигания, Воан сказал:
– Сигрейв исчез. – Куда? Они здесь уже закончили эпизоды с катастрофой.
– Одному Богу известно. Разъезжает где-то в парике и в леопардовом плаще. Он может начать преследовать Кэтрин.
Я забросил офисные дела. В тот первый день мы часами колесили по автострадам в поисках Сигрейва, настроившись на ультракороткие волны, где обычно передавали переговоры полиции со скорой помощью. Воан слушал сообщения об авариях, проверяя на заднем сиденье свои камеры.
Когда над последними автомобильными пробками спустились сумерки, Воан окончательно проснулся. Я отвез его домой. Квартира его представляла просторную однокомнатную студию на верхнем этаже высокого дома с окнами на реку к югу от Шефертона. Комната была завалена бесхозным электронным оборудованием – электрические печатные машинки, компьютерная клавиатура, несколько осциллографов, магнитофоны и кинокамеры. На незастеленной кровати кучей лежали мо ки провода. Полки на стенах были забиты учебниками по точным дисциплинам, подшивками технических журналов, дешевыми научно-фантастическими книжками и перепечатками его собственных работ. Мебели Воан не придавал никакого значения. Хромированные и виниловые стулья выглядели так, как если бы их наугад выхватили из витрины пригородного универмага.
Над квартирой витал дух нарциссизма Воана – стены мастерской, ванны и кухни были увешаны его фотографиями, кадрами из телепрограмм, бледными газетными вырезками, изображающими его на съемочной площадке, под кистью гримерши, темпераментно разговаривающего с продюсером. Что бы он ни делал, он ни на минуту не забывал о присутствии фотографа. Все эти снимки датированы временем до аварии Воана, словно следующие годы стали мертвой зоной, периодом, когда его стремления переместились за рамки тщеславия. Однако когда он двигался по квартире, принимал душ или сменял одежду, то продолжал неловко заботиться о своих образах: он поправлял загибающиеся уголки, словно боялся, что со снимками что-нибудь случится, его собственная неповторимая личность перестанет что-либо значить.
Когда мы тем вечером ездили по автострадам, я видел, что Воан пытается нацепить на себя бирку, закрепить свою неповторимость, отметив ее каким-то внешним событием. Слушая радио, он полулежал возле меня на пассажирском сиденье, зажигая первую свою сигарету. На свежий аромат тщательно вымытого тела наложился сперва запах гашиша, а потом и спермы, увлажнившей в паху его брюки, когда мы проезжали место первой автокатастрофы. Пока я вел машину по сети переулков к месту следующей аварии, в моей голове поселился сгоревший гашиш, и я думал о теле Воана в ванной его квартиры, о тяжелом шланге его члена, торчащего из мускулистого паха. Шрамы на его коленях и бедрах казались маленькими ступеньками, ступеньками на этой лестнице отчаянного наслаждения.
К раннему утру мы увидели три автокатастрофы. В моем одурманенном мозгу еще циркулировала мысль о том, что мы разыскиваем Сигрейва, но на самом деле я знал, что Воан уже утратил интерес к дублеру. После третьей катастрофы, когда разъехались машины полиции и скорой помощи и последний ночной водитель грузовика вернулся в свою кабину, Воан докурил сигарету и, пошатываясь, побрел по отливающему маслом бетону к балюстраде шоссе. Тяжелый седан с немолодой дантисткой за рулем занесло через ограду вниз, на запущенный палисадник. Я смотрел с пробитой балюстрады, как Воан спустился к уже поставленной на колеса машине и бродил вокруг нее по достающей до колес траве. Он поднял забытый полицейскими кусок мела. Воан ощупывал ладонями острые края потрескавшегося стекла и металла, трогал смятую крышу и крылья. Остановившись на минуту, он помочился в темноту на еще теплую радиаторную решетку, подняв в ночной воздух облачко пара. Он посмотрел на свой полувозбужденный член, оглянулся и, недоумевая, кивнул мне, словно просил идентифицировать этот странный орган. Он положил член на правое переднее крыло автомобиля и на черном лаке очертил мелом его контуры. Внимательно изучив рисунок, он, удовлетворенный, пошел вокруг машины, отмечая силуэтом члена двери и треснувшие стекла, крышку бака и задний бампер. Держа свой член в руке, тем самым предохраняя его от острого металла, Воан взобрался на переднее сиденье и стал рисовать силуэт своего члена на приборном щитке, отмечая эротическую сердцевину катастрофы или полового акта, празднуя бракосочетание своих половых органов и разбитой черепом приборной доски, на которой умерла немолодая дантистка.
Для Воана мельчайшие детали отделки были наделены органической жизнью, причем такой же значительной, как и жизнь конечностей и органов чувств человеческих существ, едущих в этих повозках. Он мог остановить меня под светофором и минутами смотреть на сочленение дворника и конфигурации окна припаркованной машины. Очертания корпусов американских седанов и европейских спортивных машин с их зависимостью между контурами и функциями, с их особой субординацией доставляли Воану неописуемое удовлетворение. Мы могли полчаса ехать вслед за новым «бьюиком» или «феррари», пока он изучал каждую деталь отделки корпуса и выпуклости задних панелей. Нас несколько раз останавливала полиция за то, что мы околачивались вокруг припаркованного «лам-борджини», принадлежащего какому-то преуспевающему владельцу ресторана в Шефертоне, и Воан одержимо фотографировал точный наклон оконных стоек, выступающее стекло фар, отблеск крыла над колесом. Его увлекало все: фирменный дизайн радиаторных решеток, ребра из нержавейки на корпусе, обтекатели дворников, замки багажников и рукоятки дверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27