Что с ним случилось, лорд Бакстон не знал до самого момента, когда начинается этот рассказ. Он никогда ничего о нем не слышал, и мало-помалу годы изгладили тяжёлые воспоминания.
К счастью, собственные дети давали ему столько же удовлетворения, сколько тягостей причинил чужой ребёнок. В то время как Вильям исчез, чтобы никогда не вернуться, старший, Джордж, продолжая семейные традиции, первым окончил школу в Аскотте и в поисках приключений поступил в колониальную армию. К большому сожалению лорда Бакстона, второй сын, Льюис, выказал менее воинственные вкусы, но во всех остальных отношениях был достоин его любви. Это был мальчик положительный, методичный, серьёзный, один из тех, на кого можно рассчитывать.
В продолжение многих лет, прошедших после отъезда Вильяма, память об отступнике постепенно изгладилась, и жизнь молодых людей шла правильным чередом.
У Льюиса укрепилось призвание к деловой карьере. Он поступил в Центральный банк, где его высоко ценили, продвигали по служебной лестнице и предсказывали, что придёт время, когда он станет во главе этого колоссального учреждения. В это время Джордж, переезжая из одной колонии в другую, сделался в некотором роде героем и завоёвывал чины шпагой.
Лорд Бакстон уже думал, что он покончил с враждебной судьбой и, обременённый старостью, видел перед собой только счастливые перспективы, когда его внезапно постигло несчастье, более ужасное, чем все испытанное им до сих пор. На этот раз не только было поражено сердце, но незапятнанная честь Гленоров была навсегда замарана самым отвратительным предательством. Быть может, память об ужасной драме, печальным героем которой стал старший сын лорда Гленора, ещё сохранилась, несмотря на прошедшие годы.
Джордж Бакстон, по военным соображениям временно находившийся за штатом, был тогда на службе крупной изыскательской компании. В продолжение двух лет во главе полурегулярного отряда, набранного компанией, он бороздил страну ашантиев, когда вдруг стало известно, что сын лорда оказался главарём банды и поднял открытый мятеж против своей страны. Новость распространилась с быстротой молнии. Одновременно узнали о мятеже и об его жестоком подавлении. Тогда же пришли вести о предательстве капитана Бакстона и его людей, превратившихся в авантюристов, об их грабежах, вымогательствах и жестокостях и о последовавшем за этим возмездии.
Газеты рассказывали со всеми подробностями о драме, которая тогда развёртывалась. Они поведали, как шайка мятежников постепенно отступала перед посланными против них солдатами, которые их без отдыха преследовали. Они сообщили, как капитан Бакстон, укрывшись с некоторыми из сообщников в зоне французского влияния, был, наконец, настигнут близ, деревушки Кубо, у подножья гор Хомбори; он был убит первым же залпом. Повсюду стало известно о смерти командира регулярного английского отряда, замученного лихорадкой, когда он возвращался к берегу, исполнив печальный долг — уничтожение предводителя мятежников и большей части его сообщников, разгон прочих и подавление отвратительного и бессмысленного предприятия в самом зародыше. Если возмездие обошлось дорого, зато оно было полным и быстрым.
Ещё памятно волнение, потрясшее Англию, когда она узнала об этой удивительной авантюре. Потом волнение улеглось, и саван забвения покрыл мертвецов.
Но было жилище, где память об одном из них осталась навсегда. Это было жилище лорда Бакстона.
Приближавшийся тогда к семидесятипятилетней годовщине, лорд Гленор воспринял удар, как иногда принимают его большие деревья, поражённые грозой. Случается, что молния, ударив в вершину, выжигает сердцевину до самых корней, потом уходит в землю, оставляя за собой колосс из одной коры, ещё стоящий прямо; ничто в нём не обличает внутреннего опустошения; но, в сущности, он пуст внутри, и первый сильный порыв ветра его опрокинет.
Так случилось и со старым моряком.
Поражённый сразу и в страстной любви к сыну и в своей чести, которая была ему ещё дороже, он не согнулся под ударом, и только бледность на лице выдавала его горе. Не задав ни одного вопроса о нестерпимом для него событии, он замкнулся в высокомерном одиночестве и гордом молчании.
Начиная с этого дня, он перестал делать обычные ежедневные прогулки. Закрывшись в доме от всех, даже от самых дорогих друзей, он жил в заточении, почти недвижимый, немой, одинокий.
Одинокий? Не совсем. Три существа ещё оставались около него, находя в почтении, которое он им внушал, силы выносить ужасное существование с живой статуей, с призраком, сохранившим силу живого человека, но добровольно замуровавшим себя в вечном молчании.
Прежде всего, это был его второй сын, Льюис Роберт Бакстон, еженедельно проводивший в Гленоре день, свободный от занятий в Центральном банке.
Это был затем внук, Аженор де Сен-Берен, пытавшийся развеселить добродушной улыбкой жилище, мрачное, как монастырь.
Ко времени непонятного преступления Джорджа Бак-стона Аженор де Сен-Берен точка в точку походил на тот мало лестный для него портрет, который мы уже нарисовали; но с нравственной стороны это был превосходный человек, услужливый, обязательный, с чувствительным сердцем и непоколебимой верностью. Три особенности отличали его от остальных людей: невероятная рассеянность, необузданная страсть к ужению рыбы и, наконец, самая несчастная — свирепое отвращение к женскому полу.
Владелец большого состояния, унаследованного от умерших родителей, и потому не зависевший ни от кого, он покинул Францию при первом известии о драме, поразившей деда, и устроился в вилле по соседству с замком Гленор, где проводил большую часть своего времени.
Около виллы протекала речка, в которую Аженор погружал свои удочки с усердием, столько же горячим, сколько необъяснимым.
Зачем было, в самом деле, вкладывать столько страсти в это занятие, раз он всегда думал о другом, и все рыбы в мире могли клевать, а он даже не замечал поплавка? И больше того: если какая-нибудь уклейка или пескарь, сумевшие переупрямить рассеянного рыболова, сами себя подсекали, чувствительный Аженор без колебаний опешил бросить рыбёшку обратно в воду, быть может, даже извиняясь перед ней.
Хороший человек, как мы уже сказали. И какой закоренелый холостяк! Тем, кто соглашался его слушать, он высказывал своё презрение к женщинам. Он приписывал им все недостатки, все пороки. «Обманчивые, вероломные, лживые, расточительные», — провозглашал он, обычно не в ущерб другим оскорбительным эпитетам, которых у него был достаточный запас. Ему иногда советовали жениться.
— Мне! — восклицал он. — Мне соединиться с одним из этих неверных и ветреных созданий!
А если настаивали, он серьёзно заявлял:
— Я только тогда поверю в любовь женщины, когда увижу, как она умрёт от отчаяния на моей могиле!..
И так как это условие являлось невыполнимым, можно было держать пари, что Аженор останется холостяком.
Неприязнь к женскому полу допускала у него лишь одно исключение. Привилегированной особой оказалась Жанна Бакстон, последняя из детей лорда Гленора, следовательно, тётка Аженора, но тётка почти на два десятка лет моложе его, тётка, которую он знал совсем маленькой, которую учил ходить и покровителем которой стал, когда несчастный лорд удалился от мира. Он питал к ней поистине отеческую нежность, глубокую привязанность, такую же, как и молодая девушка к нему. Вообще говоря, это был наставник, но наставник, делавший все, чего хотела ученица. Они не расставались. Они вместе гуляли по лесам пешком или ездили на лошадях, плавали в лодке, охотились и занимались всевозможным спортом, что позволяло старому племяннику говорить о юной тётке, воспитанной, как мальчик: «Вы увидите, что она в конце концов сделается мужчиной!»
Жанна Бакстон была третьей особой, которая заботилась о старом лорде и окружила его печальную старость почти материнской лаской. Она отдала бы жизнь, чтобы увидеть его улыбку. Возвратить хотя бы немного счастья в уязвлённую душу отца — эта мысль её не покидала. Это была единственная цель всех её замыслов, всех поступков.
В период драмы, когда её брат нашёл смерть, она видела, как отец больше плакал над своим обесславленным именем, чем над жалким концом сына, поражённого справедливым возмездием. Она же не плакала.
Она не была равнодушна к потере нежно любимого брата и к пятну, которым его преступление запятнало честь семьи. Но в то же время её сердце вместе с горем испытывало возмущение. Как! Льюис и отец так легко поверили в позор Джорджа! Без колебаний они приняли как доказанные все обвинения, пришедшие из заморской дали! Что значат эти официальные донесения? Против этих донесений, против самой очевидности восставало прошлое Джорджа. Мог ли оказаться предателем её старший брат, такой правдивый, такой добрый, такой чистый, вся жизнь которого свидетельствовала о героизме и честности? Нет, это было невозможно!..
Весь свет отрёкся от бедного мертвеца, но она чтила его память, и её вера в него никогда не угасала.
Время только усилило первые впечатления Жанны Бакстон. По мере того как проходили дни, все горячее становилось её убеждение в невиновности брата, хотя она и не могла поддержать его никакими доказательствами. Пришёл, наконец, момент — это было несколько лет спустя после драмы, — когда она в первый раз осмелилась нарушить абсолютное молчание, которым, по немому соглашению, все обитатели замка окружали трагедию в Кубо.
— Дядюшка? — спросила она в этот день Аженора Де Сен-Берена.
Хотя он был в действительности её племянником, было решено практически переменить степень родства, что более соответствовало их возрастам. Вот почему Аженор обычно звал Жанну племянницей, тогда как та присудила ему титул дяди. Так было всегда.
Впрочем, нет… Если получалось так, что этот дядя по соглашению давал повод для жалоб своей мнимой племяннице или же решался противоречить её воле, какому-нибудь капризу, эта последняя немедленно принимала звание, принадлежащее ей по праву, и объявляла своему «племяннику», что он должен оказывать почтение старшим родственникам. Видя, что дело оборачивается плохо, «племянник», быстро присмирев, спешил успокоить свою почтенную «тётушку».
— Дядюшка? — спросила Жанна в этот день.
— Да, моя дорогая, — ответил Аженор, погруженный в чтение огромного тома, посвящённого искусству рыбной ловли на удочку.
— Я хочу говорить с вами о Джордже. Поражённый Аженор оставил книгу.
— О Джордже? — повторил он немного смущённо. — О каком Джордже?
— О моем брате Джордже, — спокойно уточнила Жанна.
Аженор побледнел.
— Но ты же знаешь, — возразил он дрожащим голосом, — что эта тема запрещена, что это имя не должно здесь произноситься.
Жанна отбросила возражение кивком головы.
— Неважно, — спокойно сказала она. — Говорите со мной о Джордже, дядюшка.
— О чём же прикажешь говорить?
— Обо всём. Обо всей истории. — Никогда в жизни!
Жанна нахмурила брови.
— Племянник! — бросила она угрожающим тоном. Этого было достаточно.
— Вот! Вот! — забормотал Аженор и принялся рассказывать печальную историю.
Он её рассказывал с начала до конца, ничего не пропуская. Жанна слушала молча и, когда он окончил, не задала ни одного вопроса. Аженор думал, что все кончено, и испустил вздох облегчения.
Он ошибся. Через несколько дней Жанна возобновила попытку.
— Дядюшка? — спросила она снова.
— Да, моя дорогая, — снова ответил Аженор. — А если Джордж всё-таки невиновен?
Аженору показалось, что он не понял.
— Невиновен? — повторил он. — Увы! Моё бедное дитя, в этом вопросе нет никаких сомнений. Измена и смерть несчастного Джорджа — исторические факты, доказательства которых многочисленны.
— Какие? — спросила Жанна.
Аженор возобновил рассказ. Он приводил газетные статьи, официальные донесения, против которых никто не возражал. Он сослался, наконец, на отсутствие Джорджа, что было самым сильным доказательством его смерти.
— Смерти, пусть, — ответила Жанна, — но измены?
— Одно есть следствие другого, — ответил Аженор, смущённый таким упрямством.
Упрямства, у девушки было ещё больше, чем он предполагал. Начиная с этого дня, она часто возвращалась к тягостной теме, изводя Аженора вопросами, из которых легко было заключить, что она сохраняла незыблемую веру в невиновность брата.
В этом пункте Аженор был, однако, неисправим. Вместо ответа на самые сильные доводы он лишь уныло покачивал головой, как человек, который хочет избежать бесполезного спора; но Жанна чувствовала, что его мнение непоколебимо.
И, наконец, пришёл день, когда она решила воспользоваться своим авторитетом.
— Дядюшка?.. — сказала она в этот день.
— Да, моя дорогая?.. — как всегда отозвался Аженор.
— Я много думала, дядюшка, и решительно пришла к убеждению, что Джордж невиновен в ужасном преступлении, которое ему приписывают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48