Мы миновали третий оазис, четвёртый; тогда впереди показался ещё один, значительно более обширный.
Я заметаю деревья, не только пальмы, но карите, бомбаксы, баобабы, акации. Я вижу чудесно возделанные поля, на которых работают многочисленные негры. На горизонте появляются стены, — мы стремимся к ним.
Вот мы уже над этим неведомым городом. Наша волшебная птица начинает спускаться. Это город средних размеров, но какой странный! Я явственно различаю полукруглые, концентрические улицы, расположенные по строгому плану. Центральная часть несколько пустынна, в этот чае дня там лишь немного негров, которые скрываются в хижины, заслышав жужжание летательных машин. Наоборот, на периферии нет недостатка в обитателях. Это белые; они на нас смотрят и, прости меня боже, кажется, показывают кулаки. Я себя напрасно спрашиваю, что мы им сделали?
Но несущая меня машина ускоряет спуск. Мы пересекаем узкую реку, потом у меня создаётся впечатление, что мы падаем, как камень. В действительности, мы описываем головокружительную спираль. У меня сердце уходит в пятки. Долечу ли я?..
Но жужжание винта прекращается, и наша машина касается земли. Она пробегает по земле несколько метров с уменьшающейся скоростью и останавливается.
Рука стаскивает мешок с моей головы. Я едва успеваю снова обмотать верёвку вокруг рук, которым возвращаю первоначальное положение.
Мешок снят, мне освобождают конечности. Но тот, кто меня развязывает, замечает мошенничество.
— Какой проклятый собачий сын делал этот узел? — спрашивает по-английски пьяный голос.
Понятно, я поостерёгся ответить. После рук мне развязывают ноги, я двигаю ими с удовольствием.
— Встаньте! — властно приказывает кто-то, кого я не вижу. Мне только этого и надо, но я повинуюсь с трудом. С того времени, когда в моих членах прекратилась циркуляция крови, они отказываются служить. После нескольких бесплодных попыток мне удаётся встать и бросить взгляд на все окружающее.
Картина не из весёлых. Передо мной высокая, совершенно глухая стена, в противоположном направлении — такое же зрелище. Слева то же самое, — не очень разнообразная перспектива! Но выше этой третьей стены, которая слева от меня, я замечаю род башни и высокую трубу. Уж не завод ли это? Возможно, мне все кажется возможным, только я не могу понять назначения этого бесконечно длинного решётчатого столба, который поднимается на добрую сотню метров выше башни.
Справа от меня другой вид, но он не более привлекателен. Я различаю два обширных строения, а впереди огромное сооружение, род крепости с уступами и машикулями.
Мои товарищи по плену все налицо, кроме Тонгане, к несчастью, и кроме Малик, которая была с нами утром. Что с ней? Не пользуясь преимуществом смотреть в дырочку во время перелёта, подобно мне, мои товарищи чувствуют себя неудобно при дневном свете. Они не очень много видят, моргают и энергично протирают глаза.
Они ещё протирают глаза, когда рука падает на плечо каждого из нас. Нас увлекают, толкают, остолбеневших, растерянных… Чего от нас, наконец, хотят, и где, у черта, можем мы находиться?
Увы! Через минуту мы были в тюрьме.
ДЕСПОТ
(Из записной книжки Амедея Флоранса)
26 марта. И вот я в тюрьме. После того как я разыгрывал Мазепу, я изображаю Сильвио Пеллико.
Как я только что отметил в этой книжке, нас заключили позавчера, после полудня. Меня схватили трое цветных и довольно грубо заставили подняться по лестнице, потом пройти по тёмному коридору, граничившему с длинной галереей, на которую выходили наши камеры. На концах галереи стояли часовые, держа её под наблюдением. Сомнительно, чтобы отсюда удалось ускользнуть.
Меня вводят в комнату с зарешеченным окном, находящимся на четыре метра выше моей головы.
Комната обширна и хорошо проветрена. В ней стол с письменными принадлежностями, стул, чистая постель и все необходимое для туалета. К потолку прикреплена электрическая лампа. В конечном счёте, «сырая солома темницы» достаточно комфортабельна, и я нашёл бы эту студенческую комнату вполне удовлетворительной, будь я свободен.
Я сажусь, закуриваю сигаретку и жду. Чего? Событий. Жду и рассуждаю о прелестях путешествий.
Два часа спустя меня отрывает от размышления стук открываемой двери. Петли скрипят, замок щёлкает, дверь приоткрывается и я вижу… Отгадать — один шанс на тысячу! Я вижу Чумуки, исчезнувшего с того дня, когда я в третий раз слышал таинственное гудение. Сколько у него нахальства! Явиться ко мне после того, что он сделал с моими статьями!
Чумуки, впрочем, готов к холодному приёму. Прежде чем войти в комнату, он быстро оглядывается, благоразумно исследуя обстановку: хорошо ли его примут?
— Ага! Ты здесь, трижды мошенник! — кричу я, устремляясь к нему, чтобы дать заслуженную встряску, но натыкаюсь на дверь, быстро захлопнутую предателем.
Тем лучше, впрочем. Если я надеру ему уши, это только усложнит моё положение, которое и так не из весёлых.
Чумуки, очевидно, разгадывает мои мирные рассуждения. Дверь приоткрывается вторично, и всклокоченная шевелюра негодяя показывается вновь. О! Теперь он может войти. Я занимаю своё место… и успокаиваюсь. Я повторяю тоном, в котором больше нет угрозы:
— Ага! Ты здесь, трижды мошенник! Что ты собираешься делать?
— Мой здесь слуга, — отвечает Чумуки, опустив глаза, и широко открывает дверь.
В коридоре ещё два негра с кушаньями; Чумуки ставит блюда на стол. При виде этого у меня текут слюнки, я только теперь чувствую, что умираю от голода. В этом нет ничего удивительного: я голоден, а время — уже два часа пополудни.
Отбросив всякие заботы, я отдаю тесть еде, почтительно подаваемой Чумуки, я расспрашиваю его. Он отвечает охотно. По его словам, я гость — невольный гость! — могущественного короля, его величества Гарри Киллера — скверное имечко! — и меня доставили в необычайный город, где «много большие дома» и «много хитрые выдумки тубабов», то есть много европейских изобретений. После знакомства с удивительными летательными машинами я готов этому верить.
Я продолжаю расспросы. Не этот ли король поместил его, Чумуки, на пути мадемуазель Морна, чтобы она взяла его в проводники, как выбирают против воли карту, подсунутую фокусником? Чумуки уверяет, что нет: он нанялся без всякой задней мысли. Он даже утверждает, что его контракт не нарушен, и он по-прежнему считает себя на службе у мадемуазель Морна и Сен-Берена, пока его хозяева остаются в Африке. Уж не издевается ли надо мной Чумуки? Я смотрю на него. Но нет, кажется, он говорит серьёзно, и это гораздо смешнее.
Он уверяет, что его соблазнил Морилире, состоящий на службе монарха, держащего нас в плену. Не довольствуясь подкупом, Морилире в самых восторженных словах воспевал могущество и великодушие этого Гарри Киллера, которого Чумуки, впрочем, никогда не видел, и обещал ему лёгкую и весёлую жизнь. Потому-то Чумуки н изменил нам.
Когда я спрашиваю, что случилось с его старым товарищем Тонгане, противная физиономия Чумуки принимает свирепое выражение, он проводит рукой по шее я делает:
— Куик!
Итак, мои догадки верны: бедный Тонгане погиб.
Чумуки продолжает своя излияния. Жужжание, которое я слышал в день его исчезновения, было произведено летательной машиной, доставившей лейтенанта Лакура, или, вернее, капитана Эдуарда Руфуса, люди которого шли нам навстречу под начальством двух сержантов и для развлечения разоряли деревни на своём пути. Лыже летательной машины вырыли в момент цриземлення колеи, которые я заметал на следующий день, прогуливаясь с Тонгане. Вот как объясняется ободранный вид солдат к непогрешимая элегантность офицера; отсюда и ужас негра, раненного разрывной пулей, когда он узнал одного из громил, и его равнодушное отношение к так называемому лейтенанту, которого он никогда не видел. Он, Чумуки, был привезён той же машиной сюда, в…
Чумуки произносит название, но страшно коверкает его. После того как я внимательно и долго вслушиваюсь, я догадываюсь, что он хочет сказать «Блекланд», то есть «Чёрная страна». Название подходящее! Итак, мы в Блекланде, чудесном, по словам Чумуки, городе, абсолютно неизвестном самым осведомлённым географам.
Пока негр сообщает эти сведения, я размышляю. Если он предал вас из-за выгоды, не заставит ли его выгода изменить и новым хозяевам? Я намекаю об этом Чумуки н предлагаю большую сумму, которая на всю жизнь обеспечит ежу восхитительное ничегонеделание. Мошенник находит предложение вполне естественным, но качает головой, как человек, не видящий возможности «заработать».
— Нельзя убежать, — говорит он. — Здесь много солдаты, много хитрые выдумки тубабов, много большие стены…
Он прибавляет, что город окружён пустыней, которую невозможно перейти. Это верно, как я сам видел во время воздушного перелёта.
Неужели нам суждено остаться здесь до конца жизни?
Завтрак окончен. Чумуки удаляется, и я остаюсь один. Вечером мне подают обед (кухня вполне приличная), потом, когда мои часы показывают девять, лампочка внезапно гаснет. Я укладываюсь спать в потёмках.
После превосходно проведённой ночи, как я уже говорил, я встал 25 марта и писал заметке, помеченные этим числом, где изложены перипетии нашего похищения и воздушного путешествия.
День проходит спокойно. Я не вижу никого, кроме Чумуки, аккуратно приносящего кушанья. Вечером, наученный опытом, я укладываюсь пораньше. Мне осталось только порадоваться. В тот же час, как и накануне, электричество гаснет. Очевидно, таков распорядок этого дома.
Вторая превосходная ночь, и вот сегодня утром, 26 марта, я просыпаюсь свежим и бодрым, но — увы! — все ещё пленником. Глупое положение, так как чего же, наконец, от нас хотят? Когда я увижу кого-нибудь, кого можно будет об этом спросить?
В тот же день вечером. Мои желания исполнились. Мы видели его величество Гарри Киллера, и наше положение так изменилось после этой встречи, что я все ещё взволнован и дрожу.
Около трех часов дня дверь открывается. На этот раз за ней оказывается не Чумуки, а другой старый знакомец — Морилире. (Лучше бы нам никогда не знать этого имени!) Морилире сопровождают около двадцати негров, которыми он командует. За конвоирами я вижу моих товарищей, включая и мисс Бакстон-Морна; но там нет Сен-Берена, который, по словам его юной тётки, все ещё не может двигаться. Я присоединяюсь к ним, думая, что пришёл наш последний час и что нас ведут к месту казни.
Ничего подобного. Мы идём по коридорам и, наконец, попадаем в довольно обширную комнату, а конвой остаётся за дверью.
В комнате всего одно кресло из пальмовых волокон и стол, на котором стакан и бутылка с вином. В кресле сидит человек. Наши глаза устремляются на него. Он стоит того.
«Его величеству» Гарри Киллеру от сорока до сорока пяти лет, хотя, по некоторым признакам, ему можно дать больше. Он, по-видимому, высокого роста, ширина плеч, огромные руки, могучие мускулы говорят о необыкновенной, геркулесовской силе.
Особенное внимание привлекает его голова. Гладков лицо выражает одновременно силу воли и низость характера. Его венчает седеющая шевелюра, настоящая грива, к которой гребень, кажется, не прикасался с незапамятных времён. Лоб высок и показывает ум, но выдающиеся челюсти и тупой, квадратный подбородок обличают грубые, жестокие страсти. Впалые загорелые щеки усыпаны кроваво-красными прыщами. Тяжёлые уши, толстые губы, нижняя немного отвисла, открывая зубы, сильные, здоровые, но жёлтые и плохо содержимые. Глаза, глубоко ушедшие в орбиты, горят под косматыми бровями необычайным, по временам невыносимым блеском.
Субъект не из банальных. Страсти, пороки, смелость — все собрано в нём одном. Он отвратителен и ужасен.
«Его величество» одет в охотничий костюм серого полотна, короткие панталоны, гамаши; все это засаленное, некрытое пятнами. На столе широкая фетровая шляпа, и около неё правая рука Киллера, сотрясаемая постоянной дрожью.
Уголком глаза доктор Шатонней показывает мне на эту дрожащую руку. Я понимаю: перед нами алкоголик, запойный пьяница.
Долгов время этот субъект молча смотрит на нас. Его глаза переходят от одного к другому. Мы терпеливо ждём, пока он натешится.
— Мне говорили, что вас шестеро, — говорит он, наконец, по-французски с сильным английским акцентом, голосом важным, но хриплым. — А я вижу только пятерых. Почему?
— Один из нас болен от тех мучений, которым его подвергли ваши люди, — отвечает господин Барсак.
Новое молчание, и вдруг неожиданный вопрос:
— Что вы хотите делать у меня?
Вопрос брошен так внезапно, что мыедва удерживаемся от хохота, несмотря на серьёзность положения. Чёрт возьми! Если мы и у него, то против нашей воли!
Киллер снова говорит с угрожающим видом:
— Шпионить, без сомнения! — Простите, сударь… — начинает Барсак. Но тот перебивает. Охваченный внезапной яростью, онударяет кулаком по столу и кричит громовым голосом:
— Меня называют владыкой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48