– Марьянушка, – прошептал Иван. – Черт бы все побрал, ну, люблю я тебя… Богом клянусь, все сделаю, что ты захочешь! А и мало ли я для тебя сделал уже? Что ж ты со мной творишь такое…
Он поцеловал ее в шею, в щеку, потянулся к губам.
До сих пор Марьянка лежала тихо-тихо, с закрытыми глазами. Если правы те, кто утверждает, что в женщине душа дьявольская, Машков бы им поверил. Неожиданно, быстрее молнии, незримо для отуманенного страстью Ивана, правая рука девушки взлетела, кривой кинжал описал дугу… а потом Машков дико взвыл, подскочил, зажимая руками то самое место, из которого у людей обычно ноги растут. Теплое, липкое пятно расплывалось под его пальцами по порткам.
– Ты… ты порезала меня, – прошептал он. – Ты и в самом деле меня порезала. Марьянушка, ты…
Он все еще не понимал, что происходит, прижимался спиной к дощатой стене и кусал губы от боли. Казак с ножом в заднице – да есть ли на свете что-либо постыднее?
– Я убью тебя! – простонал Машков. – И даже бог меня за это не накажет, я просто обязан убить тебя!
– Ну, так убивай, – Марьянка села на лавке, стягивая ворот рубахи на груди, натянула штаны и вытерла кинжал о стену. Да и немного крови-то было… Марьянка лишь слегка кольнула его, скорее ради напоминания.
– Давай! Убивай, не думай, Иван свет Матвеевич! Я и сопротивляться не стану! Из тебя никогда человека не выйдет. Так уж лучше я умру…
Существуют конфликты, которые, словно ржа железо, разъедают душу. Абсолютно безумная любовь из их числа, любовь, изматывающая человека, не дающая ему покоя, бьющая по сердцу тяжеленными кузнечными молотами… любовь, превращающая мудреца в идиота, и все ж таки сладкая, как мед…
Она-то и случилась с Иваном Машковым. Почему? Тысячи мужчин до него, попав в ловушку длинноволосого, соблазнительного черта в юбке, сделали то же самое: Машков так и не убил Марьянку. Он просто выбежал из избы, зажимая рукой рану. На улице промыл водой из бочки. Просто счастье, что Ермак еще не вернулся от купцов Строгановых. Машкову удалось обмотаться тряпицей, громко матеря Марьяну и тут же моля о прощении.
Он был ее холопом, ее рабом. Пожалейте влюбленного казака…
Отныне конные ватажки казаков стерегли переправы, дороги к строгановским варницам, следили за передвижением вогулов и остяков. Вотчины камских властелинов – необозримый край, где в темные ночи к человеческому жилью и волчьи стаи набежать могут и выть на луну тоскливо.
Угомонить пятьсот сорок казаков, когда перед ними раскинулись просторы неведомой земли и веет ветер новых приключений, невыносимо тяжело. Ермака Тимофеевича можно было назвать и висельником, и душегубом, но одного у него было никак уж не отнять: он умел держать свою отчаянную ватагу в ежовых рукавицах, приказав придерживаться обычной – «человеческой» – жизни.
Через две недели Строгановым удалось собрать в «веселом доме» сто девяносто разбитных молодух. Откуда – так и осталось тайной.
Тихо и неспешно прошло лето. Строгановы не торопили Ермака с ватагой вслепую перебираться через Каменный Пояс, ошибок допускать не хотелось, ошибки стоили дорого. Государь Московский и ломаной полушки на все предприятие не пожертвовал. Он ждал лишь богатств, что потекут к нему рекой из легендарной Мангазеи, золотых земель сибирского царька Кучума.
С основательностью полководцев готовили Строгановы поход по покорению неизвестной Сибири. Они собирали войско, руководить которым и предстояло Ермаку, они разведывали самые удобные пути в Мангазею, планировали расположение «городков» – всегда на расстоянии в день пути друг от друга.
– Только когда мужички снимут там первый урожай, Мангазея будет принадлежать нам! – мудро заметил Симеон Строганов. – Мы не разграбить Сибирь хотим, а великой русской вотчиной сделать собираемся!
Лазутчики расползались из Орельца во всех направлениях, гонцы были посланы на сбор воинов. Среди наемников появились и ливонцы, и немцы, оказавшиеся на Руси в ходе многолетней Ливонской войны. Для них призыв в «армию» Строгановых означал надежду, избавление от тоски. Где-то там, за Поясом Каменным начиналась новая жизнь, жизнь вольного человека на своем собственном клочке земли, под защитой всемогущих Строгановых, в покое и безопасном отдалении от царя Ивана Грозного, Это была та самая жизнь, о которой в то грозовое, непростое время и мечтать-то не приходилось. Жизнь, похожая на сказку…
Но с немцами и ливонцами вышла поначалу беда. Не то, чтобы они не любили казаков, нет, товарищами они стали сразу же. Да и скакать от них на кониках точно так же не требовалось. Бывшие пленники ливонские были знатными пушкарями.
Столкнулись они с казаками из-за милашек из «веселого дома», да и могло ли быть по-другому? Казак приходит, машет девке рукой, ухмыляясь во весь щербатый рот, а затем берет ее, как добычу. Ливонцы же вздумали с продажными девицами обращаться как с дамами, нашептывая слова покрасивее, поглаживая тех по соблазнительным округлостям, то есть даря молодкам иллюзию любви. Какому ж казаку понравится, что девки на него косо поглядывать начинают?
Начались потасовки, и в один далеко не самый прекрасный день из Камы выловили немца с пропоротым брюхом. Ермак тут же велел найти виновных, а когда найдут, затолкать в мешки.
Что произошло потом, вогнало в дрожь даже самых отпетых из ватаги.
Уже два дня, как у камского берега плавали два плота, толстыми канатами привязанные к деревянному причалу. Самые обычные сплавные плоты, вовсе там не какое-нибудь чудо. Просто слегка связаны друг с другом, и все. Любая волна посерьезней порушила бы это подобие плавсредства. Ермак, руководивший сооружением плотов, сказал своим людям:
– Я на этих штуках плавать не собираюсь! У них другое предназначение.
Казаки и так догадывались, что плоты построены специально для пойманных ослушников. Машков болезненно сморщился, а потом мрачно шепнул Марьянке:
– Я уж не один год Ермака знаю. Он ведает, что творит! Он вообще, не подумав, и пальцем не шевельнет. Вот и сейчас задумал что-то страшное.
Наутро после скорого казачьего суда, когда в дело вступил отец Вакула, сначала причастивший приговоренных, а потом смачно плюнувший на них, Ермак приказал казачьему «лыцарству» собраться на берегу Камы-реки. Сюда же стянулся и народец из Орельца, селяне и ремесленный люд, пара строгановских приказчиков, а когда появился сам Симеон в сопровождении Никиты и Максима, стало понятно, что на берегу Камы затевается нечто грандиозное.
На телеге привезли убийц наемного ландскнехта. В мешках, без бород, с налысо обритыми головами. В ужасе поглядывали приговоренные на вчерашних своих товарищей, на покачивающийся на воде сплавной лес.
Максим Строганов подъехал к Ермаку. Губы его мелко дрожали. В России давно привыкли к казням. Кто должен поплатиться за грехи своей собственной жизнью, ясное дело, поплатится. Никто не переживал особо, наблюдая за тем, как кого-то вешают, обезглавливают на плахе, четвертуют, ослепляют, оскопляют, рвут языки и уши, привязывают к хвостам диких лошадей. Просто смотрели на все, хваля Господа, что не сами на месте казненного оказались. А оказаться на этом месте было ой как легко, мало ли чем не угодишь сильным мира сего. Но то, что сейчас должно было произойти на берегу Камы-реки, даже у Строганова вызывало ужас своей таинственностью.
– Я понимаю, тебе приходится быть суровым, – вполголоса обратился Максим Строганов к Ермаку Тимофеевичу. – Но вполне достаточно, если ты просто высечешь этих «лыцарей». Ну, вели головы им отрубить. А ты, кажись, топить их удумал…
– Я друзей не убиваю, – Ермак вприщур глянул на приговоренных к казни. – Мы, казаки, все друзья и братья. Но ты ж знаешь, что такое втолковать свои принципы в пять сотен сумасшедших голов… Нет, я друзей не убиваю.
Машков и еще четыре казака стояли на телегах, доставивших ослушников на берег. Здесь приговоренных вытащили из телег. Мешки развязали, а затем Машков со товарищи принялись набивать их речным песком. После, крякая от натуги, четыре казака оттащили заваленных песком убийц к плоту и привязали к лесинам.
– А теперь руби канат! – крикнул Ермак.
Казачий охранитель душ заблудших, отец Вакула принялся громко молиться. Его густой сочный бас был слышен отовсюду, что и неудивительно – мертвая тишина накрыла собой берег. И только тихий ветерок ерошил волосы людей. Да только ветерок ли? А может, сдавленное дыхание тех, что явились полюбоваться на казнь?
Канат был перерублен, и плот понесло на середину Камы. Здесь следовавшие рядом на лодках казаки бросили в воду прикрепленные к плоту веревки с тяжеленными камнями. После этого Машков со товарищи вернулись к Ермаку.
– Так-то вот! – рявкнул Ермак Тимофеевич, приподнимаясь на стременах в полный рост. Взгляд сверлил опущенные казачьи головы. – Они были первыми! И я клянусь вам, что любого кину также в реку, кто начнет нарушать порядок и сеять раздор! Ясно?
Вода заливала мешки с приговоренными. Они молчали. Казалось, ослушники не верили в то, что происходит: их не повесили, не обезглавили, ничего. Только набили мешки песком и сунули в воду. Просто было очень холодно и неприятно, но разве ж сравнишь с тем, когда голову с плеч рубят… Ермак, ты настоящий друг… Нас всего лишь купнули.
Опасное заблуждение, нашептанное самим Сатаной. И спустя полчаса обреченные на медленную гибель поняли это. Песок наливался водой. Страшная тяжесть сдавила казаков; грудная клетка стиснута, дыхание перехватило, мокрый песок вгрызался в спину, душил и убивал.
Спустя час казаки начали кричать. Ватага молча стояла на берегу реки и боялась даже пошевелиться. Ермак разъезжал вдоль берега и, заглядывая в глаза товарищей, спрашивал:
– Никак ты их пожалел? Никак ты к ним в компанию удумал?
Орельцы молча расходились по домам. Дикие, отчаянные, жуткие крики казнимых преследовали их по пятам, налипая в ушах.
Симеон и Никита Строгановы ускакали сразу же после того, как плот отогнали на середину реки; и только Максим все еще оставался на берегу, подумывая уже о том, а не сесть ли ему со слугами в лодки, чтобы оборвать мучения несчастных.
– Пусть все идет так, как идет, купец, – подъехал к нему Ермак. Он прекрасно знал, о чем думают собравшиеся на берегу люди. – Их не убьют…
– Но ведь они обезумеют еще прежде того, как умрут, – мрачно возразил Максим.
Ермак молча повернул коня прочь от молодого купца.
До полудня выли обреченные на смерть, а потом их крики стали тише, превратившись, в конце концов, в жалобные стоны, почти не различимые с берега. Они все еще жили, песок не задавил их до смерти, но речной холод пробирал до костей, а на обритые головы нещадно палило солнце.
Чуть в стороне от все еще толпившейся на берегу угрюмой ватаги стоял новый коновал Строгановых, Александр Григорьевич Лупин, выглядывающий в толпе казаков свою дочь. Она стояла в первом ряду ватаги, широко расставив ноги, с взлохмаченными вихрами, маленький дикий «мальчишка». Рядом с ноги на ногу переминался Машков, подавленный, с осунувшимся лицом, и Лупин мигом догадался: «Это – он! Этот парень украл мою Марьянку! Тот еще фрукт, сей казак! Не он ли палачом только что поработал? И вот этого она любит? Да где ж ее глаза-то были? О чем она думала, когда решила, что он – тот, за кем стоит бродяжить по миру, на край света бежать? И что с ее сердечком происходит, Господи?»
Лупин вздохнул, отправил в рот кусок жесткой конской колбасы и принялся вдумчиво, с чувством жевать его. Он ждал. Александр Григорьевич не знал, заметила ли его Марьянка, но ведь рано или поздно жуткий Ермак велит ватаге «лыцарей» расходиться по домам в казачий городок, и тогда, возможно, она и проедет мимо него.
На берегу по-прежнему царило мертвое оцепенение. Единственным, кто сидел сейчас на коне, был атаман Ермак. Он ждал, когда кто-нибудь из казаков взмолится о пощаде для своих бывших товарищей. Но все молчали подавленно. Единственный, кто еле слышно бранился с Машковым, был оголец «Борька».
– Да я сегодня же в другую избу от вас переберусь! – бубнила Марьянка. – Я не собираюсь и дальше под одной крышей с палачом жить! И не смотри на меня! Каждый твой взгляд как грязь прилипает!
– Марьянушка! Тьфу ты, Борька! – простонал Машков. – Как не понимаешь! Это ж приказ был! С приказами не поспоришь!
– Поспоришь!
– Но не с Ермаком!
– И с ним!
– Да тогда б я третьим на том плоту оказался!
– Да я бы ради такого случая с Ермаком в одной постели ночь провела! Праздничную!
– Марьяша… – Машков закатил глаза, словно собирался рухнуть без сознания. – А что мне делать-то было? Они ж душегубы!
– У тебя, что, кинжала нет?
– А при чем здесь кинжал?
– Да я бы их на твоем месте сразу из милости прирезала.
– Так вот ты как говоришь? – еле слышно ахнул Машков.
– Не глухой, слышишь же.
Машков фыркнул.
– А тебя, девонька, опасаться следует! – бесцветно заметил он.
А Марьянка негромко процедила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29