– лежит в собственной постели, причем не в костюме и туфлях, а в ночной рубашке и босиком.
Подумала: неужто опять сон?
Но нет, не сон: слишком хорошо, слишком четко по мнилась ей пролетевшая ночь. И как долго ждала пяти утра, и как торопливо шла по двору, как лавировала между сновавшими туда-сюда жильцами, которые дружно возводили стену, и ясно помнилась и гулкая пустота школьного здания, и сизый дым, вырывающийся в окна из толстых резиновых трубок…
Но почему ничего не видно?
Туман, созданный химическим опытом Алевтины Олеговны, по-хозяйски обосновался в ее квартире. Он был густым и на глаз плотным – как черничный кисель, но движений отнюдь не сковывал. Да и дышалось легко. Алевтина Олеговна встала и, вытянув вперед руки, пошла по комнате – ощупью, как слепая. Наткнулась на что-то, ударилась коленкой – больно. Сдержала стон, опустила руку – точно, туалетный столик. Надо левей… Двинулась вперед, нащупала спинку кровати, вцепилась в нее, как в спасительный ориентир – сейчас по нему и до спящего мужа доберется. Еще шаг, еще… Алевтина Олеговна уперлась руками во что-то холодное, массивное, неподвижное. И опустила в бессилии руки, прижалась лбом к этому холодному, пахнущему улицей, пылью, цементом – чужому .
Ничего не было сном. Кирпичная стена наглухо отделила ее от мужа, перерезала комнату, надвое разделила кровать.
Павлик проснулся сразу – будто и не спал вовсе. И сразу сообразил: конечно, не спал! Все это – не более чем хитрый трюк хитрого парня в белой куртке. Или не его, нет! Когда он с Павликом впервые беседовал, когда они ушли на набережную, подальше от чужих глаз и ушей, когда парень поведал ему план , Павлик особенно не удивлялся. Просто сказал:
– Ну, допустим, все будет именно так. Но для этого нужен как минимум один профессиональный волшебник, – вроде бы он так элегантно шутил, а вроде бы – всерьез прощупывал загадочного парня. А тот с ходу ответил:
– Волшебник есть.
Тоже не поймешь: хохмил или взаправду…
– Ты, что ли? – спросил Павлик.
– Почему бы и нет? – вопросом на вопрос.
– Давно практикуешь?
– Может, день, а может, всю жизнь.
– Как понять, маэстро?
– Так и понимай, – отрезал парень. Но сжалился над Павликом, пояснил темновато: – В каждом из нас спит волшебник, крепко спит, мы о нем и не подозреваем. Но если его разбудить… – не договорил, не пожелал.
Но Павлик не отставал:
– Кто же его разбудил, интересно?
– «Время. События. Люди». Слыхал про такую телепередачу? – парень засмеялся, легонько хлопнул Павлика по спине. – Ох и любопытен же ты, отрок!..
– Я серьезно, – упрямо настаивал Павлик.
– И я серьезно, – парень и впрямь посерьезнел. – Ты вдумайся, вдумайся? Время… События… Люди… И не захочешь, а заставят.
– Слушай, а ты сам откуда? – жалобно спросил Павлик, отчетливо понимая, что ничего больше из парня не вытянешь.
– Отовсюду, – коротко сказал парень. – Привет. Закончили интервью.
– Последний вопрос, – взмолился Павлик. – Почему именно ты ?
– Почему я? – удивился парень. – С чего ты взял? Не только я. Нас много.
– Кого нас ?
– Ты после школы случаем не на юрфак собрался? – ехидно поинтересовался парень. – Прямо следователь… Ну, все, я пошел.
– Секунду, – быстро сказал Павлик. – Звать тебя как?
– Звать?.. – парень притормозил. – По-разному. Николай. Михаил. Семен. Владимир, Александр… Любое имя. Павел, например.
– Павел?
– А чем плохо? Тебя ж так зовут…
– Я не волшебник.
– А вот это бабушка надвое сказала, – засмеялся парень и свернул во двор.
Надоел ему допрос.
В свое время, если читатель помнит, автор скрыл этот разговор, сославшись на «первое правило разведчика», помянутое – или придуманное? – парнем. Спрашивается: почему? Вот вам к месту еще одно «правило»: всякая информация полезна лишь в том случае, если приходит вовремя. Момент, считает автор, наступил.
Туман в комнате висел – вытянутой руки не увидать. Молодец Алевтина, отметил про себя Павлик, толково сработала. Что за прихоти судьбы, размышлял он, в школе Алевтину считают мымрой и сухарем, прозвали «химозой», на уроках сачковали, а она, оказывается, из наших …
Павлик верил всему, что рассказал парень. И в самом деле, стоило Павлику пожалеть, что они с дедом оказались по разные стороны стены, как нате вам, пожалуйста: он – здесь, в своей кровати, а дед дрыхнет в соседней комнате, ни о чем не подозревая. И плохо, что не подозревая: сердце у деда, как говорится, не камень, слабенькое сердчишко, изношенное, как бы он ни хорохорился, ни играл в спортсмена. Проснется старик – не дай бог, инфаркт хватит…
Павлик встал и отправился к деду в комнату.
Легко сказать – отправился! Путешествие в тумане – дело хитрое, даже если знаешь маршрут назубок, с детства. Но туман прихотливо изменил все масштабы, смазал привычные расстояния, перемешал предметы. На пути неожиданно вырастали то сдвинутый кем-то стул, то острый косяк двери, то сама дверь, почему-то шаловливо гуляющая на петлях, то книжный стеллаж в коридоре, невесть как увеличившийся в размерах. Короче, до кабинета деда Павлик добрался, имея следующие нежелательные трофеи: шишку на лбу – раз, ссадину на руке – два, синяк на колене – три. Или что-то вроде – в тумане не разглядишь.
Сразу за стеллажом коридор сворачивал направо – к дедовским владениям. Павлик уверенно туда последовал и вдруг с ходу уперся во что-то холодное и неподвижное. Прижал к этому «что-то» сразу вспотевшие ладони, бессмысленно напряг руки, пытаясь сдвинуть, столкнуть, сломать препятствие. Куда там! Стену на совесть строили, сам Павлик и строил – в три кирпичика, один к одному. Монолит!
– Дед! – яростно выкрикнул Павлик. – Дед, проснись!
Алевтина Олеговна, по-прежнему опасливо держась за спинку кровати, вернулась назад, к туалетному столику, пошарила в ящике, нащупала там маленький карандашик-фонарь, который муж привез из заграничной командировки. Не зажигая его, панически боясь, что сели батарейки, пошла обратно. Дойдя до стены, взгромоздилась на матрас, потом – на спинку кровати. Стоять на ней босыми ногами было больно, но Алевтина Олеговна на боль не обратила внимания, плевать ей было на боль, потому что стена – как Алевтина Олеговна и надеялась – оказалась той же высоты, что и во дворе, метров двух, не больше, а значит, до мужа можно хотя бы докричаться. Невеликий росточек Алевтины Олеговны позволил ей всего лишь ткнуться носом в верхний край стены. Алевтина Олеговна схватилась за стену левой рукой, а правую протянула на половину мужа, включила фонарик. Батарейки не сели, он светил исправно, но острый и сильный луч его упирался в плотное тело тумана и, угасая, исчезал в нем. Алевтина Олеговна швырнула фонарь на постель и – в голос:
– Саша, я здесь, не бойся, Саша!
Ирка и Сенька Пахомовы крепко спали, умаявшись за ночь. Сенька кашлянул легонько, перевернулся на другой бок, разбудил Ирку. Ирка открыла один глаз, сразу сощурила его: солнце било сквозь незакрытые шторы, как пограничный прожектор. Прикрывшись от его лучей ладошкой, Ирка глянула на будильник: семь почти. Ну и черт с ним, расслабленно подумала Ирка, не пойду на работу, а днем сбегаю, подам заявление. Прав Сеня: лучше в детский сад устроиться. Тем более звали. И Наденька на глазах будет…
Тоже перевернулась на другой бок, обняла сопящего Сеньку. Спать так спать.
– Откуда стена? – расходился Топорин-старший, вдавливая в кирпичи сухие, с гречневой россыпью пятен кулаки. – Я спрашиваю, черт побери, откуда взялась стена в моей квартире? Не смей ерничать, мальчишка, сопляк, отвечай немедленно: откуда эта дрянь?
Можно было, конечно, обидеться на «сопляка», повернуться и скрыться – буквально! – в туманной дали, но Павлик понимал состояние старого деда, делал скидку на стереотип его мышления, на его, мягко говоря, возрастную зашоренность , поэтому вновь терпеливо принялся объяснять:
– Дед, я прекрасно понимаю твое волнение, но прошу тебя: соберись, успокойся, вдумайся в мои слова.
Это – не просто стена. Это – символ. Символ нашей разобщенности, вашего нежелания понять друг друга, нашей проклятой привычки жить только собственными представлениями и неумением принять чужие…
Павлик употребил эти казенные, газетные, стершиеся от многократного пользования обороты и сам себя презирал. Но и деда тоже презирал – так, самую малость. В самом деле, куда проще: между нами – стена. И все сразу понятно, что не сказано – додумай, дофантазируй. Так нет, необходимы слова , много слов, и от каждого несет мертвечиной. Господи, да кому ж это нужно, чтоб родные люди друг перед другом речи держали?! Родные !.. Не вовремя домой явился – лекция. Не ту книгу взял – лекция. Не туда и не с тем пошел – обвинительная речь. Не жизнь, а прения сторон. Будто не в отдельных квартирах мы живем, а в отдельных залах суда, нападаем-обвиняем, отступаем-защищаем, казним, милуем, произносим речи обвинительные и оправдательные, ищем улики, ловим на противоречиях. А надо-то всего: намек, взгляд, брошенное вскользь слово, поступок, наконец…
Стеценко проснулся от вопля жены и спросонья ничего не понял. Кругом было белым-бело, бело непроглядно, голос жены слышался откуда-то издалека, не то из другой комнаты, не то из-под одеяла.
– Что случилось? – спросил Стеценко.
– Саша, Сашенька, – причитала жена, – ты только не пугайся, но у нас в комнате – стена.
Нет, не из кухни и не из-под одеяла шел голос, понял он, а вроде бы сверху. На шкаф она, что ли, забралась? Или на люстру?..
– Какая стена? Что за бред? Где ты, Аля?
– Я здесь, Саша, я на кровати. Протяни руку.
Стеценко протянул руку и уперся в стену. «Сплю я и сон вижу», – нелогично подумал он.
– Это не сон, – продолжала Алевтина Олеговна, – это самая настоящая стена.
Докатились, констатировал Стеценко, уже и мысли читает.
Он ощупал стену. Стена как стена, кирпичная, крепкая. И вдруг разом пришел в себя, сердце больно ухнуло, провалилось куда-то вниз – в желудок, наверно. Стеценко ощутил пугающую пустоту в груди, вскочил на постели, зашарил по стене руками.
– Аля, Аленька, ты где?
– Здесь я, здесь, ты встань на спинку кровати. Стеценко явственно била нервная дрожь, да и сердце по-прежнему обитало в желудке, екая там и нехорошо пульсируя. Продавливая матрац, он шагнул на постели и взгромоздился на деревянную спинку.
– Видишь фонарик? – спросила Алевтина Олеговна.
Где-то далеко – не меньше, чем в километре! – еле теплился крохотный огонек. Стеценко протянул к нему руку поверх стены, наткнулся на руку жены, цепко схватил ее, сжал, стараясь унять дрожь. Алевтина была рядом, Стеценко слышал ее прерывистое дыхание и чувствовал, как медленно возвращается спокойствие, вот и сердце вроде назад запрыгнуло. Нет, что ни говори, а жена – человек нужный!
– Что случилось, Аля? – повторил он свой первый вопрос.
Высокий рост позволял ему обеими руками навалиться на верхнюю грань стены, а были бы силы – подтянулся бы и перелез к Алевтине: до потолка – сантиметров пятьдесят, вполне можно пролезть. Но как подтянешься, если живот выпадает из трусов, тащит вниз, будто гиря…
– Сашенька, ты только не думай, что я сошла с ума, я не сошла с ума, стена-то – вот она. Она теперь всегда здесь будет.
– Ты что, серьезно? – не понимая, шутит Алевтина или нет, спросил Стеценко.
– Куда уж серьезнее! – с горечью ответила Алевтина Олеговна.
А какие события, какие драмы происходили в то утро в других квартирах дома-бастиона? Какие велись разговоры, какие прения сторон, какие истины открывались, какие спектакли разыгрывались по разные стороны стены, какие копья ломались о пресловутое кирпичное диво?.. Можно догадаться, можно представить… Можно даже вспомнить слова молодого парня в белой куртке, когда он сообщил Павлику Топорину, что обязательными станут «кое-какие звуки»: плач и стон, крики о помощи и проклятия… Ох, нагадал, наворожил, напророчил, ох, получил он все это сейчас, жестокосердный…
А славная чета Пахомовых – Ирка с Сенькой – безмятежно отсыпались, и общий радостный сон их был, возможно, цветным, широкоэкранным и стереоскопическим, произведение искусства, а не сон. И солнце гуляло по их квартире как хотело, по-хозяйски заглядывало во все углы, во все щелочки, вычищенные, выдраенные аккуратной женой Иркой.
Но вот законный вопрос. Имелись ли в доме-бастионе другие квартиры, где – ни стены, ни тумана, где – лад и согласье, где не жилплощадь общая, а жизнь, как, собственно, и должно быть на общей жилплощади? Хочется верить, что были… Да конечно же, были, к черту сомнения! Ирка, например, если б она проснулась, если б ее спросили, сразу назвала бы не только номера квартир, но и перечислила бы всех, кто в них прописан, ибо не раз приводила в пример упрямому Сеньке тех, кто жить умеет, любить умеет, верить умеет, понимать друг друга и друг другу помогать. И пить, к слову, тоже умеет…
Последняя формулировка – Иркина. И еще многих граждан нашей обширной державы, оправдывающих таким афористичным образом свой интерес к небогатому ассортименту винных отделов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Подумала: неужто опять сон?
Но нет, не сон: слишком хорошо, слишком четко по мнилась ей пролетевшая ночь. И как долго ждала пяти утра, и как торопливо шла по двору, как лавировала между сновавшими туда-сюда жильцами, которые дружно возводили стену, и ясно помнилась и гулкая пустота школьного здания, и сизый дым, вырывающийся в окна из толстых резиновых трубок…
Но почему ничего не видно?
Туман, созданный химическим опытом Алевтины Олеговны, по-хозяйски обосновался в ее квартире. Он был густым и на глаз плотным – как черничный кисель, но движений отнюдь не сковывал. Да и дышалось легко. Алевтина Олеговна встала и, вытянув вперед руки, пошла по комнате – ощупью, как слепая. Наткнулась на что-то, ударилась коленкой – больно. Сдержала стон, опустила руку – точно, туалетный столик. Надо левей… Двинулась вперед, нащупала спинку кровати, вцепилась в нее, как в спасительный ориентир – сейчас по нему и до спящего мужа доберется. Еще шаг, еще… Алевтина Олеговна уперлась руками во что-то холодное, массивное, неподвижное. И опустила в бессилии руки, прижалась лбом к этому холодному, пахнущему улицей, пылью, цементом – чужому .
Ничего не было сном. Кирпичная стена наглухо отделила ее от мужа, перерезала комнату, надвое разделила кровать.
Павлик проснулся сразу – будто и не спал вовсе. И сразу сообразил: конечно, не спал! Все это – не более чем хитрый трюк хитрого парня в белой куртке. Или не его, нет! Когда он с Павликом впервые беседовал, когда они ушли на набережную, подальше от чужих глаз и ушей, когда парень поведал ему план , Павлик особенно не удивлялся. Просто сказал:
– Ну, допустим, все будет именно так. Но для этого нужен как минимум один профессиональный волшебник, – вроде бы он так элегантно шутил, а вроде бы – всерьез прощупывал загадочного парня. А тот с ходу ответил:
– Волшебник есть.
Тоже не поймешь: хохмил или взаправду…
– Ты, что ли? – спросил Павлик.
– Почему бы и нет? – вопросом на вопрос.
– Давно практикуешь?
– Может, день, а может, всю жизнь.
– Как понять, маэстро?
– Так и понимай, – отрезал парень. Но сжалился над Павликом, пояснил темновато: – В каждом из нас спит волшебник, крепко спит, мы о нем и не подозреваем. Но если его разбудить… – не договорил, не пожелал.
Но Павлик не отставал:
– Кто же его разбудил, интересно?
– «Время. События. Люди». Слыхал про такую телепередачу? – парень засмеялся, легонько хлопнул Павлика по спине. – Ох и любопытен же ты, отрок!..
– Я серьезно, – упрямо настаивал Павлик.
– И я серьезно, – парень и впрямь посерьезнел. – Ты вдумайся, вдумайся? Время… События… Люди… И не захочешь, а заставят.
– Слушай, а ты сам откуда? – жалобно спросил Павлик, отчетливо понимая, что ничего больше из парня не вытянешь.
– Отовсюду, – коротко сказал парень. – Привет. Закончили интервью.
– Последний вопрос, – взмолился Павлик. – Почему именно ты ?
– Почему я? – удивился парень. – С чего ты взял? Не только я. Нас много.
– Кого нас ?
– Ты после школы случаем не на юрфак собрался? – ехидно поинтересовался парень. – Прямо следователь… Ну, все, я пошел.
– Секунду, – быстро сказал Павлик. – Звать тебя как?
– Звать?.. – парень притормозил. – По-разному. Николай. Михаил. Семен. Владимир, Александр… Любое имя. Павел, например.
– Павел?
– А чем плохо? Тебя ж так зовут…
– Я не волшебник.
– А вот это бабушка надвое сказала, – засмеялся парень и свернул во двор.
Надоел ему допрос.
В свое время, если читатель помнит, автор скрыл этот разговор, сославшись на «первое правило разведчика», помянутое – или придуманное? – парнем. Спрашивается: почему? Вот вам к месту еще одно «правило»: всякая информация полезна лишь в том случае, если приходит вовремя. Момент, считает автор, наступил.
Туман в комнате висел – вытянутой руки не увидать. Молодец Алевтина, отметил про себя Павлик, толково сработала. Что за прихоти судьбы, размышлял он, в школе Алевтину считают мымрой и сухарем, прозвали «химозой», на уроках сачковали, а она, оказывается, из наших …
Павлик верил всему, что рассказал парень. И в самом деле, стоило Павлику пожалеть, что они с дедом оказались по разные стороны стены, как нате вам, пожалуйста: он – здесь, в своей кровати, а дед дрыхнет в соседней комнате, ни о чем не подозревая. И плохо, что не подозревая: сердце у деда, как говорится, не камень, слабенькое сердчишко, изношенное, как бы он ни хорохорился, ни играл в спортсмена. Проснется старик – не дай бог, инфаркт хватит…
Павлик встал и отправился к деду в комнату.
Легко сказать – отправился! Путешествие в тумане – дело хитрое, даже если знаешь маршрут назубок, с детства. Но туман прихотливо изменил все масштабы, смазал привычные расстояния, перемешал предметы. На пути неожиданно вырастали то сдвинутый кем-то стул, то острый косяк двери, то сама дверь, почему-то шаловливо гуляющая на петлях, то книжный стеллаж в коридоре, невесть как увеличившийся в размерах. Короче, до кабинета деда Павлик добрался, имея следующие нежелательные трофеи: шишку на лбу – раз, ссадину на руке – два, синяк на колене – три. Или что-то вроде – в тумане не разглядишь.
Сразу за стеллажом коридор сворачивал направо – к дедовским владениям. Павлик уверенно туда последовал и вдруг с ходу уперся во что-то холодное и неподвижное. Прижал к этому «что-то» сразу вспотевшие ладони, бессмысленно напряг руки, пытаясь сдвинуть, столкнуть, сломать препятствие. Куда там! Стену на совесть строили, сам Павлик и строил – в три кирпичика, один к одному. Монолит!
– Дед! – яростно выкрикнул Павлик. – Дед, проснись!
Алевтина Олеговна, по-прежнему опасливо держась за спинку кровати, вернулась назад, к туалетному столику, пошарила в ящике, нащупала там маленький карандашик-фонарь, который муж привез из заграничной командировки. Не зажигая его, панически боясь, что сели батарейки, пошла обратно. Дойдя до стены, взгромоздилась на матрас, потом – на спинку кровати. Стоять на ней босыми ногами было больно, но Алевтина Олеговна на боль не обратила внимания, плевать ей было на боль, потому что стена – как Алевтина Олеговна и надеялась – оказалась той же высоты, что и во дворе, метров двух, не больше, а значит, до мужа можно хотя бы докричаться. Невеликий росточек Алевтины Олеговны позволил ей всего лишь ткнуться носом в верхний край стены. Алевтина Олеговна схватилась за стену левой рукой, а правую протянула на половину мужа, включила фонарик. Батарейки не сели, он светил исправно, но острый и сильный луч его упирался в плотное тело тумана и, угасая, исчезал в нем. Алевтина Олеговна швырнула фонарь на постель и – в голос:
– Саша, я здесь, не бойся, Саша!
Ирка и Сенька Пахомовы крепко спали, умаявшись за ночь. Сенька кашлянул легонько, перевернулся на другой бок, разбудил Ирку. Ирка открыла один глаз, сразу сощурила его: солнце било сквозь незакрытые шторы, как пограничный прожектор. Прикрывшись от его лучей ладошкой, Ирка глянула на будильник: семь почти. Ну и черт с ним, расслабленно подумала Ирка, не пойду на работу, а днем сбегаю, подам заявление. Прав Сеня: лучше в детский сад устроиться. Тем более звали. И Наденька на глазах будет…
Тоже перевернулась на другой бок, обняла сопящего Сеньку. Спать так спать.
– Откуда стена? – расходился Топорин-старший, вдавливая в кирпичи сухие, с гречневой россыпью пятен кулаки. – Я спрашиваю, черт побери, откуда взялась стена в моей квартире? Не смей ерничать, мальчишка, сопляк, отвечай немедленно: откуда эта дрянь?
Можно было, конечно, обидеться на «сопляка», повернуться и скрыться – буквально! – в туманной дали, но Павлик понимал состояние старого деда, делал скидку на стереотип его мышления, на его, мягко говоря, возрастную зашоренность , поэтому вновь терпеливо принялся объяснять:
– Дед, я прекрасно понимаю твое волнение, но прошу тебя: соберись, успокойся, вдумайся в мои слова.
Это – не просто стена. Это – символ. Символ нашей разобщенности, вашего нежелания понять друг друга, нашей проклятой привычки жить только собственными представлениями и неумением принять чужие…
Павлик употребил эти казенные, газетные, стершиеся от многократного пользования обороты и сам себя презирал. Но и деда тоже презирал – так, самую малость. В самом деле, куда проще: между нами – стена. И все сразу понятно, что не сказано – додумай, дофантазируй. Так нет, необходимы слова , много слов, и от каждого несет мертвечиной. Господи, да кому ж это нужно, чтоб родные люди друг перед другом речи держали?! Родные !.. Не вовремя домой явился – лекция. Не ту книгу взял – лекция. Не туда и не с тем пошел – обвинительная речь. Не жизнь, а прения сторон. Будто не в отдельных квартирах мы живем, а в отдельных залах суда, нападаем-обвиняем, отступаем-защищаем, казним, милуем, произносим речи обвинительные и оправдательные, ищем улики, ловим на противоречиях. А надо-то всего: намек, взгляд, брошенное вскользь слово, поступок, наконец…
Стеценко проснулся от вопля жены и спросонья ничего не понял. Кругом было белым-бело, бело непроглядно, голос жены слышался откуда-то издалека, не то из другой комнаты, не то из-под одеяла.
– Что случилось? – спросил Стеценко.
– Саша, Сашенька, – причитала жена, – ты только не пугайся, но у нас в комнате – стена.
Нет, не из кухни и не из-под одеяла шел голос, понял он, а вроде бы сверху. На шкаф она, что ли, забралась? Или на люстру?..
– Какая стена? Что за бред? Где ты, Аля?
– Я здесь, Саша, я на кровати. Протяни руку.
Стеценко протянул руку и уперся в стену. «Сплю я и сон вижу», – нелогично подумал он.
– Это не сон, – продолжала Алевтина Олеговна, – это самая настоящая стена.
Докатились, констатировал Стеценко, уже и мысли читает.
Он ощупал стену. Стена как стена, кирпичная, крепкая. И вдруг разом пришел в себя, сердце больно ухнуло, провалилось куда-то вниз – в желудок, наверно. Стеценко ощутил пугающую пустоту в груди, вскочил на постели, зашарил по стене руками.
– Аля, Аленька, ты где?
– Здесь я, здесь, ты встань на спинку кровати. Стеценко явственно била нервная дрожь, да и сердце по-прежнему обитало в желудке, екая там и нехорошо пульсируя. Продавливая матрац, он шагнул на постели и взгромоздился на деревянную спинку.
– Видишь фонарик? – спросила Алевтина Олеговна.
Где-то далеко – не меньше, чем в километре! – еле теплился крохотный огонек. Стеценко протянул к нему руку поверх стены, наткнулся на руку жены, цепко схватил ее, сжал, стараясь унять дрожь. Алевтина была рядом, Стеценко слышал ее прерывистое дыхание и чувствовал, как медленно возвращается спокойствие, вот и сердце вроде назад запрыгнуло. Нет, что ни говори, а жена – человек нужный!
– Что случилось, Аля? – повторил он свой первый вопрос.
Высокий рост позволял ему обеими руками навалиться на верхнюю грань стены, а были бы силы – подтянулся бы и перелез к Алевтине: до потолка – сантиметров пятьдесят, вполне можно пролезть. Но как подтянешься, если живот выпадает из трусов, тащит вниз, будто гиря…
– Сашенька, ты только не думай, что я сошла с ума, я не сошла с ума, стена-то – вот она. Она теперь всегда здесь будет.
– Ты что, серьезно? – не понимая, шутит Алевтина или нет, спросил Стеценко.
– Куда уж серьезнее! – с горечью ответила Алевтина Олеговна.
А какие события, какие драмы происходили в то утро в других квартирах дома-бастиона? Какие велись разговоры, какие прения сторон, какие истины открывались, какие спектакли разыгрывались по разные стороны стены, какие копья ломались о пресловутое кирпичное диво?.. Можно догадаться, можно представить… Можно даже вспомнить слова молодого парня в белой куртке, когда он сообщил Павлику Топорину, что обязательными станут «кое-какие звуки»: плач и стон, крики о помощи и проклятия… Ох, нагадал, наворожил, напророчил, ох, получил он все это сейчас, жестокосердный…
А славная чета Пахомовых – Ирка с Сенькой – безмятежно отсыпались, и общий радостный сон их был, возможно, цветным, широкоэкранным и стереоскопическим, произведение искусства, а не сон. И солнце гуляло по их квартире как хотело, по-хозяйски заглядывало во все углы, во все щелочки, вычищенные, выдраенные аккуратной женой Иркой.
Но вот законный вопрос. Имелись ли в доме-бастионе другие квартиры, где – ни стены, ни тумана, где – лад и согласье, где не жилплощадь общая, а жизнь, как, собственно, и должно быть на общей жилплощади? Хочется верить, что были… Да конечно же, были, к черту сомнения! Ирка, например, если б она проснулась, если б ее спросили, сразу назвала бы не только номера квартир, но и перечислила бы всех, кто в них прописан, ибо не раз приводила в пример упрямому Сеньке тех, кто жить умеет, любить умеет, верить умеет, понимать друг друга и друг другу помогать. И пить, к слову, тоже умеет…
Последняя формулировка – Иркина. И еще многих граждан нашей обширной державы, оправдывающих таким афористичным образом свой интерес к небогатому ассортименту винных отделов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10