Здесь он и женился, здесь я родилась и проучилась у вас до двенадцати лет, когда нас отозвали в Германию. Эмигрировать тогда было трудно, помогли агенты белополяков, с которыми отец имел кое-какие связи. В Германии я доучивалась…
– Год рождения? – спросил Югов.
– Девятьсот двенадцатый.
– Значит, вы бежали в двадцать четвертом. Расскажите об этом подробнее.
– Подробности я плохо помню: отец многое скрывал от меня и матери. Часто бывал у нас некий Кульчицкий, бывший агент Пилсудского, как мне сказали потом. Он и организовал наш побег. Помню, что выехали мы с Белорусского вокзала все вместе, сошли где-то близ станции Столбцы, это был уже район, непосредственно примыкающий к советско-польской границе. Долго шли по лесу, даже переправлялись через болото с двумя провожатыми. Нас предупреждали, что переход будет трудным, граница охраняется и путешествие сопряжено с риском. И действительно при переходе через границу одному из провожатых пришлось застрелить пограничника. Но, в общем, перешли… Примерно все, что мне запомнилось.
– Как вас перебросили в Москву?
– Как беженку. Вышла к Дорохову, а оттуда на автомашине в город. Какой-то военный добряк нашелся.
– А дальше?
– Мне дали явку на улице Чехова. На вопрос: «Кто?» – я должна была ответить: «Привет от Ганниева». Отдельная квартира в две комнаты. Фамилию хозяина не знаю. По-моему, он зубной врач из районной поликлиники, если судить по плакату в передней: открытый рот и надпись «Берегите зубы».
– Номер дома и квартиры запомнили?
– Нет. Но, если пойдете со мной, найду… Этот зубник не зубник и свел меня с Сысоевым. Вон парень, – она обернулась ко мне, – знает, о ком я…
«Похоже, правду говорит, – думал я. – Хо-очет жить… А может, и впрямь надеется на приход немцев? Надеется, надеется! И вся ее правда распрекрасная – только оттого, что подсчитала: мы не расстреляем, немцы выпустят… Хотя ведь должна понимать: поверят ли ей немцы?.. Вряд ли… Но этого она не хочет понимать, ей сейчас любая зацепка за жизнь подходит…»
– Сысоев ждал вас? – спросил Югов.
– Да. У меня был паспорт на другое имя, но Сысоев сказал, что его легенда лучше.
– Разрешите вопрос, Иван Сергеевич, – вмешался я.
– Спрашивай.
– Дом, где вы с Сысоевым жили, действительно разбомбили?
Она вновь обернулась ко мне:
– Вы знаете, да… Потому мы и попали в вашу квартиру. Не повезло…
– Кому как, – философски сказал я, но Югов прервал меня, возвращая допрос в жесткое русло:
– Ваше задание?
Хельга Мюллер отвечала быстро и точно:
– Честно говоря, эти задания не для специально подготовленного разведчика. Командование рассчитывало лишь на мою искренность, веру в победу и отличное знание русского языка. Я должна была сеять панику в дачных поездах, на вокзалах и рынках. Словом, там, где легко можно завязать беседу и найти слушателей. Выглядеть и казаться продавщицей или домохозяйкой. Важно было, чтобы мне верили. Это – во-первых, а, во-вторых, в часы воздушных тревог я должна была сигнализировать нашим бомбардировщикам. Для этого меня снабдили специальным фонарем, легким и небольшим, но с очень яркой световой вспышкой. Не думаю, однако, что я в этой роли принесла много пользы нашей разведке. Из сотен самолетов в небо над городом пробивались единицы, да и тех в большинстве случаев сбивали ваши зенитки и самолеты-истребители.
– Кроме вас в Москву были заброшены и другие сигнальщики, – сказал Югов. – Вы кого-нибудь знали из них?
– Я знала об их существовании, но ни с кем, кроме Сысоева, не была связана. Впрочем, некоторых можно найти по двум-трем явочным квартирам, адреса которых я знаю.
И она тут же продиктовала адреса.
– А почему вы раскрываетесь так откровенно? – полюбопытствовал Югов. – Что руководит вами? Страх перед неизбежным наказанием или разочарование в победе фашистской Германии?
– Жить хочу, просто жить, – впервые улыбнулась она. – Да и не утратила я веры в нашу победу. Армия фюрера лучше организована, не уступает вам по численности и до сих пор воюет с успехом. Я убеждена, что не сегодня-завтра Москва и Ленинград будут в наших руках. И танков и самолетов у нас хватит, чтобы отбросить вас за Урал.
Что ж, я был прав…
– У нас другое мнение. Но спорить не будем. Поживем – увидим, – сказал Югов и замолчал.
Интересно, думал я, на что рассчитывал Сысоев, уверивший ее, что его легенда лучше?..
Хельга Мюллер, казалось, прочла мои мысли.
– А Сысоева вы не возьмете, – сказала она, не скрывая, однако, своего безразличия к его участи.
– Возьмем, – впервые улыбнулся Югов. – Пусть это вас не беспокоит.
– Меня сейчас ничто не беспокоит, пока я уверена в конечной победе немцев.
– Сысоев тоже немец? – вдруг спросил Югов.
– Нет, – с ноткой презрения ответила Хельга. – Он, вероятно, русский, и если и немец, то одесский или прибалтийский. Наверно, старый абверовец… Я должна была во всем подчиняться ему…
– Сысоев – это его настоящая фамилия? – рискнул спросить я, и рискнул небезрезультатно, потому что ответ ее кое-что прояснил.
– У него десяток таких фамилий, а подлинной я не знаю. Он заслан сюда для убийства и диверсий. Я же никого не убила. Не из жалости, конечно, а потому, что убийства не входили в мое задание. Мой выстрел в патрульного был единственным, да и то я его только ранила.
– А почему вы так уверены, что мы не возьмем Сысоева? – продолжал я. – Адрес его известен…
– Он больше не вернется домой.
– Почему?
– Потому что у нас была договоренность: каждую ночь после тревоги мы должны были встречаться у памятника Пушкину. Если кто из нас не пришел на встречу, другой обязан немедленно сменить крышу. Сысоев связан с крупной воровской шайкой, действующей по его приказам.
– Каким? – спросил Югов.
– Убивать, взрывать, поджигать… Сообщникам предоставлялась возможность обогащаться. А что будет со мной? – спросила Хельга Мюллер.
– Дело ваше пойдет в трибунал, – ответил Югов и вызвал конвойных. – Уведите, – распорядился он и, когда ее увели, обратился ко мне. – Чему она радуется?
– Надеется, что немцы возьмут Москву, а мы расстрелять ее к этому времени еще не успеем.
– В трибунале будут решать, – сказал Югов. – А падения Москвы не одна она ждет. Вот прочти.
Это был приказ верховного командования немецкой армии Восточного фронта:
«Солдаты! Перед вами Москва! За годы войны многие столицы пали под вашими грозными ударами, знамена многих армий склонились у ваших ног. Вы, доблестные сыны Германской империи, с победой прошагали по площадям побежденных городов. Вам осталось захватить Москву. Заставьте ее покориться, покажите ей силу вашего непобедимого оружия, и вы также пойдете по ее площадям. Москва – это конец войне. Москва – это отдых и возвращение на родину. Вперед! И только вперед!»
Я молча возвращаю приказ Югову.
– Среди захваченных ими европейских столиц Москвы не будет, – говорит он. – Немецко-фашистское наступление на Москву остановлено в пределах восьмидесяти – ста километров. Но они готовятся к новому. Для него и выпущено это пышное обращение к солдатам. А в переводе на цифры оно означает свыше пятидесяти дивизий, в том числе восемнадцать танковых и моторизованных, и тридцать три пехотных.
– А у нас?
– Ежедневно подбрасываются подкрепления из резерва. Не только выстоим, но и разгромим. В общем, считай, что ты уже работаешь у нас. Тоже на фронте. Понятно? Удостоверение твое уже готово: с сегодняшнего дня ты – наш сотрудник… Кстати, потому я тебе и разрешил на допросе присутствовать… А сейчас – на обыск к Сысоевым. Напарника я тебе дам, а понятых подберешь на месте. Все ясно?
– Все.
– Ну а потом займемся Сысоевым. Если эта стерва говорит правду, я думаю, что он прочно залег в подполье. При его связях с воровской бандой сделать это ему нетрудно В таком случае объединимся с угрозыском. Там – подходящие ребята…
10. На Петровке, 38
Я проспал два часа после разговора с Юговым. Меня разбудили три звонка – мои «позывные» в коммунальной квартире. Вошел человек в свитере под горло, в старенькой кожанке, чуть постарше меня.
– Безруков Павел, – представился он, – оперуполномоченный из МУРа.
Я провел его в свою комнату.
– Извините, если я оденусь при вас, – сказал я.
– Мне Стрельцов приказал: так, мол, и так, пойдешь напарником к Глотову… И давай бросим это «вы». Никто никому не начальство.
– Ладно, – согласился я. – Пошли будить понятых.
Я постучал к Мельникову. Оба они с женой уже встали. Я представился им – в новой уже роли, показал удостоверение.
Замок у Сысоевых пришлось взломать: ключей у нас не было. В комнате чисто. Мебель стояла, как прежде у Пахомовых. Прибавилась только пишущая машинка. В ящике письменного стола нашли патроны к нагану Сысоева. И никаких бумаг, даже записей в блокноте не было… Словом, обыск ничего не дал, кроме пачки отпечатанных и где-то размноженных на стеклографе листовок…
Результаты обыска, как я и предполагал, Югова не обрадовали.
– Самого главного, мужички, не нашли – ниточки, которая привела бы нас к Сысоеву.
– А листовки? – спросил я. – Прямая улика для Хельги Мюллер. На допросе же она об этом ничего не сказала.
– Улик против нее и так достаточно, дело уже в трибунале. А листовки эти я передам прокурору. Они, кстати, так же пахнут, как и та, которую ты приносил мне…
У нас в квартире после обыска у Сысоевых все жутко перепугались. Пустить в дом фашистских разведчиков – все равно что кобру откуда-нибудь из Каракумов. Да и ко мне отношение соседей несколько изменилось. Не то чтобы меня стали бояться, но вели себя более осторожно и сдержанно. Разговоры о положении на фронтах при моем появлении на кухне или в «курилке» вдруг смолкали, или говорившие меняли тему разговора. Наш понятой Мельников даже сказал мне наедине:
– Послушай, Вадик, а зачем ты переменил профессию? Я понимаю, что это почетно, но страшновато все-таки.
– А я рад, Михаил Михалыч. В газете я работал не по специальности. Ведь я юрист по образованию, вы знаете. Кончил юридический. Естественно, что работа следователя НКВД меня больше устраивает.
Одна Лейда восторженно оценила мою новую роль. Она даже обняла меня и поцеловала в щеку.
– Поздравляю, Вадим. Теперь у тебя настоящая профессия – героическая и романтичная.
Глаза ее при этом лучились нескрываемым ликованием…
…Стрельцов принял нас сразу.
– Забавная вещь получается: ваши дела к нам идут, наши – к вам… Наверно, сейчас так и должно быть. Значит, и силы нужно объединять… С Безруковым тебе хорошо работаться будет, – сказал он. – В Москве сейчас воровское отребье оживилось. Некоторых мы расстреливаем на месте, если ловим с поличным. А некоторых сами ищем… Так вот, есть у нас свой человек, он нам сообщил: готовится ограбление районного отделения Госбанка. Да то ли сам он не поспешил, то ли узнал поздно, но к ограблению мы не успели. Водитель и кассир застрелены, машина с деньгами исчезла…
– С концами? – спросил Безруков.
– Один кончик есть. Кассир сумел, пока жив был, одного из бандитов подстрелить. Не насмерть. Ну, разговорился, когда в себя пришел. Клянется, что в банду случайно попал, дружок его затащил.
– Какой дружок?
– Некий Сидоров Иван по кличке «Тьма». Личность нам и до войны знакомая. Карманник. А вот теперь, как видите, бандитизмом занялся. Наш подстреленный с этим Сидоровым примерно с полгода в одном лагере провел, пока того не перевели А здесь, говорит, встретились как раз накануне налета. Тыла и уговорил его…
– Врет, – убежденно заявил Павел.
– Может, и врет, – легко согласился Стрельцов. – Да не в том суть. А суть, братцы мои, в том, что этот врун, как ты. Паша, считаешь, кончик нам и дал. Сообщил, что бандиты встретятся в субботу для дележа госбанковской выручки. И адресок не скрыл. Там мы их и постараемся взять.
– Можно мне участвовать в операции? – спросил я. Спросил и подумал: а что скажет Югов? Еще одна мальчишеская выходка…
А Стрельцов словно подслушал мои мысли.
– Я-то не против, – сказал, – да только у тебя другое начальство. Я ему, конечно, доложу о твоем рвении, а уж он пусть решает. Уяснил?.. Лады… А вот насчет Паши Безрукова есть у меня иной план. Вот какой, слушай, Паша, внимательно. Орудует в Москве одна банда – специалисты по квартирам эвакуированных. Есть шанс внедрить в нее своего человека. Ну а Безруков, во-первых, человек с большим розыскным опытом, а во-вторых, его в воровском мире никто не знает. У нас есть один бывший дезертир на примете. Он хочет вернуться на фронт, но мы пока его задерживаем. Он и введет в банду нашего человека. А им может быть и Паша Безруков.
Безруков с места подал реплику – всерьез, без улыбки:
– Значит, я должен стать штрафником-дезертиром?
– А что, трудна роль? – усмехнулся Стрельцов.
– Я не о трудностях роли, а об ее подготовке. Во-первых, почему штрафник? Ну, скажем, к началу войны сидел в предварилке, как соучастник кражи. Придумать здесь можно. Затем – воевал в штрафной роте, и, мол, осточертела мне эта война.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Год рождения? – спросил Югов.
– Девятьсот двенадцатый.
– Значит, вы бежали в двадцать четвертом. Расскажите об этом подробнее.
– Подробности я плохо помню: отец многое скрывал от меня и матери. Часто бывал у нас некий Кульчицкий, бывший агент Пилсудского, как мне сказали потом. Он и организовал наш побег. Помню, что выехали мы с Белорусского вокзала все вместе, сошли где-то близ станции Столбцы, это был уже район, непосредственно примыкающий к советско-польской границе. Долго шли по лесу, даже переправлялись через болото с двумя провожатыми. Нас предупреждали, что переход будет трудным, граница охраняется и путешествие сопряжено с риском. И действительно при переходе через границу одному из провожатых пришлось застрелить пограничника. Но, в общем, перешли… Примерно все, что мне запомнилось.
– Как вас перебросили в Москву?
– Как беженку. Вышла к Дорохову, а оттуда на автомашине в город. Какой-то военный добряк нашелся.
– А дальше?
– Мне дали явку на улице Чехова. На вопрос: «Кто?» – я должна была ответить: «Привет от Ганниева». Отдельная квартира в две комнаты. Фамилию хозяина не знаю. По-моему, он зубной врач из районной поликлиники, если судить по плакату в передней: открытый рот и надпись «Берегите зубы».
– Номер дома и квартиры запомнили?
– Нет. Но, если пойдете со мной, найду… Этот зубник не зубник и свел меня с Сысоевым. Вон парень, – она обернулась ко мне, – знает, о ком я…
«Похоже, правду говорит, – думал я. – Хо-очет жить… А может, и впрямь надеется на приход немцев? Надеется, надеется! И вся ее правда распрекрасная – только оттого, что подсчитала: мы не расстреляем, немцы выпустят… Хотя ведь должна понимать: поверят ли ей немцы?.. Вряд ли… Но этого она не хочет понимать, ей сейчас любая зацепка за жизнь подходит…»
– Сысоев ждал вас? – спросил Югов.
– Да. У меня был паспорт на другое имя, но Сысоев сказал, что его легенда лучше.
– Разрешите вопрос, Иван Сергеевич, – вмешался я.
– Спрашивай.
– Дом, где вы с Сысоевым жили, действительно разбомбили?
Она вновь обернулась ко мне:
– Вы знаете, да… Потому мы и попали в вашу квартиру. Не повезло…
– Кому как, – философски сказал я, но Югов прервал меня, возвращая допрос в жесткое русло:
– Ваше задание?
Хельга Мюллер отвечала быстро и точно:
– Честно говоря, эти задания не для специально подготовленного разведчика. Командование рассчитывало лишь на мою искренность, веру в победу и отличное знание русского языка. Я должна была сеять панику в дачных поездах, на вокзалах и рынках. Словом, там, где легко можно завязать беседу и найти слушателей. Выглядеть и казаться продавщицей или домохозяйкой. Важно было, чтобы мне верили. Это – во-первых, а, во-вторых, в часы воздушных тревог я должна была сигнализировать нашим бомбардировщикам. Для этого меня снабдили специальным фонарем, легким и небольшим, но с очень яркой световой вспышкой. Не думаю, однако, что я в этой роли принесла много пользы нашей разведке. Из сотен самолетов в небо над городом пробивались единицы, да и тех в большинстве случаев сбивали ваши зенитки и самолеты-истребители.
– Кроме вас в Москву были заброшены и другие сигнальщики, – сказал Югов. – Вы кого-нибудь знали из них?
– Я знала об их существовании, но ни с кем, кроме Сысоева, не была связана. Впрочем, некоторых можно найти по двум-трем явочным квартирам, адреса которых я знаю.
И она тут же продиктовала адреса.
– А почему вы раскрываетесь так откровенно? – полюбопытствовал Югов. – Что руководит вами? Страх перед неизбежным наказанием или разочарование в победе фашистской Германии?
– Жить хочу, просто жить, – впервые улыбнулась она. – Да и не утратила я веры в нашу победу. Армия фюрера лучше организована, не уступает вам по численности и до сих пор воюет с успехом. Я убеждена, что не сегодня-завтра Москва и Ленинград будут в наших руках. И танков и самолетов у нас хватит, чтобы отбросить вас за Урал.
Что ж, я был прав…
– У нас другое мнение. Но спорить не будем. Поживем – увидим, – сказал Югов и замолчал.
Интересно, думал я, на что рассчитывал Сысоев, уверивший ее, что его легенда лучше?..
Хельга Мюллер, казалось, прочла мои мысли.
– А Сысоева вы не возьмете, – сказала она, не скрывая, однако, своего безразличия к его участи.
– Возьмем, – впервые улыбнулся Югов. – Пусть это вас не беспокоит.
– Меня сейчас ничто не беспокоит, пока я уверена в конечной победе немцев.
– Сысоев тоже немец? – вдруг спросил Югов.
– Нет, – с ноткой презрения ответила Хельга. – Он, вероятно, русский, и если и немец, то одесский или прибалтийский. Наверно, старый абверовец… Я должна была во всем подчиняться ему…
– Сысоев – это его настоящая фамилия? – рискнул спросить я, и рискнул небезрезультатно, потому что ответ ее кое-что прояснил.
– У него десяток таких фамилий, а подлинной я не знаю. Он заслан сюда для убийства и диверсий. Я же никого не убила. Не из жалости, конечно, а потому, что убийства не входили в мое задание. Мой выстрел в патрульного был единственным, да и то я его только ранила.
– А почему вы так уверены, что мы не возьмем Сысоева? – продолжал я. – Адрес его известен…
– Он больше не вернется домой.
– Почему?
– Потому что у нас была договоренность: каждую ночь после тревоги мы должны были встречаться у памятника Пушкину. Если кто из нас не пришел на встречу, другой обязан немедленно сменить крышу. Сысоев связан с крупной воровской шайкой, действующей по его приказам.
– Каким? – спросил Югов.
– Убивать, взрывать, поджигать… Сообщникам предоставлялась возможность обогащаться. А что будет со мной? – спросила Хельга Мюллер.
– Дело ваше пойдет в трибунал, – ответил Югов и вызвал конвойных. – Уведите, – распорядился он и, когда ее увели, обратился ко мне. – Чему она радуется?
– Надеется, что немцы возьмут Москву, а мы расстрелять ее к этому времени еще не успеем.
– В трибунале будут решать, – сказал Югов. – А падения Москвы не одна она ждет. Вот прочти.
Это был приказ верховного командования немецкой армии Восточного фронта:
«Солдаты! Перед вами Москва! За годы войны многие столицы пали под вашими грозными ударами, знамена многих армий склонились у ваших ног. Вы, доблестные сыны Германской империи, с победой прошагали по площадям побежденных городов. Вам осталось захватить Москву. Заставьте ее покориться, покажите ей силу вашего непобедимого оружия, и вы также пойдете по ее площадям. Москва – это конец войне. Москва – это отдых и возвращение на родину. Вперед! И только вперед!»
Я молча возвращаю приказ Югову.
– Среди захваченных ими европейских столиц Москвы не будет, – говорит он. – Немецко-фашистское наступление на Москву остановлено в пределах восьмидесяти – ста километров. Но они готовятся к новому. Для него и выпущено это пышное обращение к солдатам. А в переводе на цифры оно означает свыше пятидесяти дивизий, в том числе восемнадцать танковых и моторизованных, и тридцать три пехотных.
– А у нас?
– Ежедневно подбрасываются подкрепления из резерва. Не только выстоим, но и разгромим. В общем, считай, что ты уже работаешь у нас. Тоже на фронте. Понятно? Удостоверение твое уже готово: с сегодняшнего дня ты – наш сотрудник… Кстати, потому я тебе и разрешил на допросе присутствовать… А сейчас – на обыск к Сысоевым. Напарника я тебе дам, а понятых подберешь на месте. Все ясно?
– Все.
– Ну а потом займемся Сысоевым. Если эта стерва говорит правду, я думаю, что он прочно залег в подполье. При его связях с воровской бандой сделать это ему нетрудно В таком случае объединимся с угрозыском. Там – подходящие ребята…
10. На Петровке, 38
Я проспал два часа после разговора с Юговым. Меня разбудили три звонка – мои «позывные» в коммунальной квартире. Вошел человек в свитере под горло, в старенькой кожанке, чуть постарше меня.
– Безруков Павел, – представился он, – оперуполномоченный из МУРа.
Я провел его в свою комнату.
– Извините, если я оденусь при вас, – сказал я.
– Мне Стрельцов приказал: так, мол, и так, пойдешь напарником к Глотову… И давай бросим это «вы». Никто никому не начальство.
– Ладно, – согласился я. – Пошли будить понятых.
Я постучал к Мельникову. Оба они с женой уже встали. Я представился им – в новой уже роли, показал удостоверение.
Замок у Сысоевых пришлось взломать: ключей у нас не было. В комнате чисто. Мебель стояла, как прежде у Пахомовых. Прибавилась только пишущая машинка. В ящике письменного стола нашли патроны к нагану Сысоева. И никаких бумаг, даже записей в блокноте не было… Словом, обыск ничего не дал, кроме пачки отпечатанных и где-то размноженных на стеклографе листовок…
Результаты обыска, как я и предполагал, Югова не обрадовали.
– Самого главного, мужички, не нашли – ниточки, которая привела бы нас к Сысоеву.
– А листовки? – спросил я. – Прямая улика для Хельги Мюллер. На допросе же она об этом ничего не сказала.
– Улик против нее и так достаточно, дело уже в трибунале. А листовки эти я передам прокурору. Они, кстати, так же пахнут, как и та, которую ты приносил мне…
У нас в квартире после обыска у Сысоевых все жутко перепугались. Пустить в дом фашистских разведчиков – все равно что кобру откуда-нибудь из Каракумов. Да и ко мне отношение соседей несколько изменилось. Не то чтобы меня стали бояться, но вели себя более осторожно и сдержанно. Разговоры о положении на фронтах при моем появлении на кухне или в «курилке» вдруг смолкали, или говорившие меняли тему разговора. Наш понятой Мельников даже сказал мне наедине:
– Послушай, Вадик, а зачем ты переменил профессию? Я понимаю, что это почетно, но страшновато все-таки.
– А я рад, Михаил Михалыч. В газете я работал не по специальности. Ведь я юрист по образованию, вы знаете. Кончил юридический. Естественно, что работа следователя НКВД меня больше устраивает.
Одна Лейда восторженно оценила мою новую роль. Она даже обняла меня и поцеловала в щеку.
– Поздравляю, Вадим. Теперь у тебя настоящая профессия – героическая и романтичная.
Глаза ее при этом лучились нескрываемым ликованием…
…Стрельцов принял нас сразу.
– Забавная вещь получается: ваши дела к нам идут, наши – к вам… Наверно, сейчас так и должно быть. Значит, и силы нужно объединять… С Безруковым тебе хорошо работаться будет, – сказал он. – В Москве сейчас воровское отребье оживилось. Некоторых мы расстреливаем на месте, если ловим с поличным. А некоторых сами ищем… Так вот, есть у нас свой человек, он нам сообщил: готовится ограбление районного отделения Госбанка. Да то ли сам он не поспешил, то ли узнал поздно, но к ограблению мы не успели. Водитель и кассир застрелены, машина с деньгами исчезла…
– С концами? – спросил Безруков.
– Один кончик есть. Кассир сумел, пока жив был, одного из бандитов подстрелить. Не насмерть. Ну, разговорился, когда в себя пришел. Клянется, что в банду случайно попал, дружок его затащил.
– Какой дружок?
– Некий Сидоров Иван по кличке «Тьма». Личность нам и до войны знакомая. Карманник. А вот теперь, как видите, бандитизмом занялся. Наш подстреленный с этим Сидоровым примерно с полгода в одном лагере провел, пока того не перевели А здесь, говорит, встретились как раз накануне налета. Тыла и уговорил его…
– Врет, – убежденно заявил Павел.
– Может, и врет, – легко согласился Стрельцов. – Да не в том суть. А суть, братцы мои, в том, что этот врун, как ты. Паша, считаешь, кончик нам и дал. Сообщил, что бандиты встретятся в субботу для дележа госбанковской выручки. И адресок не скрыл. Там мы их и постараемся взять.
– Можно мне участвовать в операции? – спросил я. Спросил и подумал: а что скажет Югов? Еще одна мальчишеская выходка…
А Стрельцов словно подслушал мои мысли.
– Я-то не против, – сказал, – да только у тебя другое начальство. Я ему, конечно, доложу о твоем рвении, а уж он пусть решает. Уяснил?.. Лады… А вот насчет Паши Безрукова есть у меня иной план. Вот какой, слушай, Паша, внимательно. Орудует в Москве одна банда – специалисты по квартирам эвакуированных. Есть шанс внедрить в нее своего человека. Ну а Безруков, во-первых, человек с большим розыскным опытом, а во-вторых, его в воровском мире никто не знает. У нас есть один бывший дезертир на примете. Он хочет вернуться на фронт, но мы пока его задерживаем. Он и введет в банду нашего человека. А им может быть и Паша Безруков.
Безруков с места подал реплику – всерьез, без улыбки:
– Значит, я должен стать штрафником-дезертиром?
– А что, трудна роль? – усмехнулся Стрельцов.
– Я не о трудностях роли, а об ее подготовке. Во-первых, почему штрафник? Ну, скажем, к началу войны сидел в предварилке, как соучастник кражи. Придумать здесь можно. Затем – воевал в штрафной роте, и, мол, осточертела мне эта война.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13