А гимназия по традиции считалась одной из лучших в стране.
– В гимназии ты был первым, – рассказывала она. – Первым во всех отношениях. Ребята шли за тобой как слепые. И не только наши – все ребята, кроме, конечно, убежденных фашистов. Однажды ты выступил с докладом от имени нашего исторического кружка. Еще не началась война с Советским Союзом, были кое-какие свободы… На первый взгляд, ничего особенного: «Начало Третьего Болгарского царства». Речь шла о Тырновском учредительном собрании. Политическая борьба и тому подобное. Доклад произвел огромное впечатление, честное слово. О нем заговорил весь город. Директор, наверное, догадывался, что ты – коммунист… А может быть, и нет, но что он мог сделать? Посягнуть на самого известного и самого знающего ученика перед которым даже иные учителя робели…
На первый взгляд, она говорила совсем спокойно, даже сдержанно, но я хорошо чувствовал ее внутреннее возбуждение. Иначе и быть не могло. В душе она наверняка безмерно гордилась тем, что этот почти сверхчеловек был ее любимым.
– Знаешь, Вера, мне просто трудно поверить во все это, – сказал я.
– Почему? – строго просила она.
– Почему… Сейчас во мне нет никакого огня, ничего нет…
Она чуть заметно усмехнулась.
– Ты знаешь, я тоже часто удивлялась, откуда бралось в тебе это обаяние… Внешне ты был очень молчаливый и замкнутый, я бы сказала недружелюбный. Казался старше своих лет… С тобой все разговаривали как со взрослым. Иногда мы устраивали экскурсии – песни, веселье, дурачества игры… Иногда даже танцевали… Ты всегда держался в стороне и молчал, будто жил в другом мире…
– Ты рисуешь портрет, который мне не симпатичен! – воскликнул я.
– Нет-нет, тебе это очень шло! – возразила она, разгоряченная воспоминаниями. – Даже представить было трудно, что ты можешь быть другим! Зато стоило тебе взять слово на заседании какого-нибудь кружка… Ты преображался, будто становился другим человеком, – искрящимся, пламенным! Был в тебе какой-то скрытый магнетизм, какая-то экзальтация!
Клянусь, я не считал ее способной на такие слова. Нет, она совсем не так заурядна, как я думал. Малая частица моей экзальтации навсегда осталась в ней.
В эту минуту вспыхнул свет. Как-то неожиданно стали видны две тени; одна из них оказалась молодой девушкой в уже немодной мини-юбке и фартучке официантки. Она лениво зевала в ладошку, но, увидев Веру, моментально проснулась и быстро подошла к нашему столику.
– Чего желаете?
– Минка, мне кока-колу…
– Тебе – знаю, – внезапно улыбнулась девушка, – я вот товарища спрашиваю.
– Рюмку водки и стакан тоника.
Но девушка словно не слышала – так она на меня уставилась.
– Бате Симо, это ты?
– А кто же еще…
– Господи-и-и, бате Симо! – она смотрела на меня с великой радостью и великим недоумением. – Я – Минка… Да где там, разве ты меня помнишь! Я же тогда совсем маленькой была! Ты мой крестный! Представляешь?
Я, конечно, не представлял. Особенно если учесть, что я был ее крестным в смысле церковного обряда, то есть крестным отцом. И она начала рассказывать об этом обряде, да так подробно, будто все видела и запомнила сама.
– Иди, Минка, иди, – перебила ее Вера. – Остальное я расскажу. Минка виновато засмеялась и побежала к буфету. Я видел, как буфетчик меряет водку тонкой жестяной мензуркой. Это был довольно молодой человек, пухлый и плешивый, в черном ластикотиновом костюме при галстуке-бабочке. Сельский бармен, подумать только! Работал он очень точно и даже не дал себе труда взглянуть на меня, хотя Минка наверняка особо отрекомендовала своего клиента.
– Вера, скажи мне, я выпивал? Я хочу сказать, в юности?
– Ты что! – испугалась она. – Да ты был фанатичный трезвенник. Исключил двух ребят из кружков только потому, что видел их с рюмками в руках. Но тогда этого требовала конспирация: кто пьет, не может хранить тайну…
Тут произошло то, чего я никак не ожидал. В погребок вошла Марта с хозяйственной сумкой в руке. Не замечая нас, она направилась к бару размашистым и твердым мужским шагом. Я увидел, как почтительно вытянулся перед ней бармен, у него чуть не отлетела бабочка. Он принялся укладывать в ее сумку маленькие бутылки – наверное, минеральную воду и всякие лимонады. Вера сидела к ней спиной, но наверняка ощутила присутствие Марты каким-нибудь из женских органов чувств, неизвестных науке. Я услышал, как она тихонько пробормотала:
– Господи!
Именно в эту минуту Марта повернулась и увидела нас. Ничуть не смущаясь и ни минуты не колеблясь, она спокойно подошла и опустилась на пустой стул.
– Ваше здоровье!
Она сказала это непринужденно и совсем свободно. Я предложил:
– Что будешь пить?
– То же самое, – кивнула она на мою рюмку. – Или нет, лучше отопью у тебя глоток. Нам с тобой некогда засиживаться, мама ждет.
– Я смотрю, ты здесь держишь людей в страхе божьем! – пошутил я. – Особенно бармена. А теперь и меня хочешь напугать.
– Что там тебя пугать! – с пренебрежением отозвалась Марта – А бармен подлизывается, потому что зависит от меня. Ведь это я поставляю им мясо…
Она взяла мою рюмку и сделала хороший мужской глоток.
– Кошмарный день сегодня! Пять часов заседали. Этого не делает даже Совет Безопасности при любом кризисе.
Марта строго стрельнула глазами в мою гостью. Я и не представлял себе, что она такая властолюбивая.
– Давай плати! – сказала она. – И пошли!
– Я провожу Веру.
– Никого ты провожать не будешь! – бесцеремонно заявила она. – Здесь не София.
Я заплатил по счету, и мы вышли на улицу. Уже совсем смерклось, с неба сыпался такой рой светляков, что я невольно остановился. Мне казалось, что я, как бог-исполин, попал в центр галактики, которую сам же и создал только что.
– Это нормальное явление? – поинтересовался я.
– Ну, не совсем, – сказала Марта. – Но иногда случается.
Скоро мы расстались с Верой и каждый пошел своей дорогой. Нет, я не успел узнать то, что интересовало меня больше всего. Но вряд ли мне удалось бы вернуться обратно. И я молча шагал по нашей крутой улице. Марта чуть сгибалась под тяжестью своей ноши. Чем выше мы поднимались, тем светлее становилось небо и ровнее – дорога. Наконец она поставила кошелку на землю, чтобы передохнуть. И посмотрела на меня своими строгими глазами.
– Не надо было этого делать!
– Почему?
– Как это – почему? Ты бы должен и сам понимать! За столько лет она свыклась со своим положением. И вовсе не так несчастна, как ты, может быть, воображаешь.
Я обиженно возразил:
– Ничего я не воображаю! Но я имею право знать, что оставил у себя за спиной! В конце концов, это дело совести…
– Совести… – пробормотала она. – Оставь это слово, оно здесь не при чем. Знаешь, что я тебе скажу? – Марта даже моргнула, должно быть, от волнения. – Ты можешь не поверить, но это правда… Она довольна своим положением.
– Довольна?
– Или гордится им, все равно… Дело в том, что у нее есть прошлое. Понимаешь, прошлое! Для нее это прошлое не стыдное, а гордое. Как бы горько ей ни было… Как будто она была женой, супругой знаменитого человека, и осталась вдовой. С этим любая женщина может смириться. Нельзя смириться с прошлым, голым, как пустыня… Не хватает, чтобы ты сейчас отнял у нее и эту последнюю опору в жизни.
Я молчал, не зная, что сказать. На первый взгляд ее слова звучали совсем убедительно.
– Надо было объяснить мне это еще вчера!
– Вчера ты не понял бы меня! Вот, теперь ты знаешь! Самое страшное, если ты сейчас пробудишь в ней какую-то надежду… Пустую надежду или глупую иллюзию. Хорошо все-таки, что ты женат! Эта твоя дурацкая женитьба для нее – что-то вроде судьбы, пусть жестокой и несправедливой, все равно! С любой неизбежностью человек мирится. Но если он узнает, что неизбежность была глупой случайностью, это ужасно.
Она схватила сумку и зашагала вперед так быстро, что я еле догнал ее. Мне хотелось спросить Марту еще о многом, но я не смел. В эту минуту просто не смел. Скоро мы пришли домой; она так швырнула сумку на стол, что бутылки зазвенели. Потом молча начала доставать их одну за другой и, наконец, извлекла сверток в грубой оберточной бумаге. Но как ни толста была бумага, я хорошо видел, что сквозь нее кое-где проступают пятна свежей крови.
– Что это?
– Ничего! – огрызнулась она. – И что ты все крутишься возле женщин, иди отдыхай! Придет время – позову.
Так я и сделал. Ушел в свою комнату, зажег лампу, но она давала такой скупой свет, что читать было нельзя. Мне и не хотелось читать. Не хотелось думать. Я совсем запутался. Ничегошеньки я не мог бы решить в этот вечер, надо было прийти в себя, успокоиться, навести в душе хоть какой-то порядок. И тогда уже браться за клубок, каким бы безнадежным ни казалось это занятие.
Я медленно подошел к окну. Пристально вглядевшись, увидел двух – трех светляков, которые кружили в темноте, искали друг друга и видели друг друга, может быть, но были все так же далеки друг от друга. Тогда для чего им эти дурацкие фонарики? Зачем они обменивают себя? Или им обязательно нужно походить на людей?
Я отошел от окна и прилег на жесткую кровать. Мало народу ночевало на этой кровати, в нашем доме гости были редки. Какой-нибудь четвероюродный брат да разъездной торговец или усталый инспектор училищ… Ни кровать к ним не привыкла, ни они к ней. Она скрипела от досады, человек клял ее и спешил вернуться домой, к собственной удобной кровати. А я?
Да кто я такой? У меня ни прошлого, ни будущего. У меня ничего нет, даже самого себя. А если я проснусь среди ночи? И беспощадная машина в черепной коробке опять завертится? Смогу ли я ее остановить? Вряд ли… Самое лучшее, действительно самое лучшее, – опрокинуть стаканчик – другой. Может быть, это действительно приносит забвение, как утверждают люди…
Вскоре Марта позвала меня. Мы спустились вниз. Я открыл дверь кухни, и с порога ударил мне в лицо свежий и пряный аромат мяса, наверное, потрохов ягненка с ливером. Невероятный запах, который пробудил во мне все уснувшее. Мама уже сидела у стола и ждала меня. Сел и я. Марта торжественно водрузила на стол плоскую посудину из полупрозрачного стекла, заботливо накрытую крышкой. Когда она подняла крышку, благоухание стало невыносимым для моей слабой, чересчур восприимчивой души. Глаза сестры смеялись, она, наверное, хорошо понимала, какую бурю вызвала во мне.
– Ну! Что скажешь?
– Это сюрприз?
– Для меня – нет! В конце концов, я же ветеринарный врач.
– И все-таки не понимаю, зачем ты меня прогнала?
– Ах, зачем! – засмеялась она. – Ну, не притворяйся, сам знаешь, что ни к чему тебе было смотреть на кровь и все прочее. Я сама их обработала. Так лучше. Теперь если сам господь бог подойдет к столу – и тот протянет руку. Если он воистину создал нас по своему образу и подобию.
– Мама, и часто Марта тебя так угощает?
– Где там – часто, – покачала она головой. – Я-то больше пощусь. На тот свет надо идти чистым…
В это время Марта принесла бутылку. Ее чересчур пестрая этикетка ничего не говорила мне. По крайней мере, ничего хорошего.
– Ты не смотри на ярлык, – заметила сестра. – Мы его для заблуждения наклеили. А вино – наше. Мы его бережем для самых высоких гостей. И для себя, конечно!
Действительно, вино оказалось даже лучше ягненка. Первую рюмку я выпил чуть ли не одним духом. И вскоре перед глазами у меня будто расцвел огромный алый мак. Моя бледная кровь, жиденькая, как сок, что пробирается под корой дерева, внезапно вспыхнула огнем. Даже мама удивленно посмотрела на меня.
– Что это ты надул кровью гребешок? – пошутила она. – Или впервой попробовал?
– Мама, я не пьяница.
– Знаю, знаю. Но твой отец капли в рот не брал. Знаешь, что он говорил? Что человек и без того рождается скверным и развращенным, и незачем ему становиться еще хуже.
К моему удивлению, свой стакан мама выпила почти до дна. У нее тоже быстро покраснел гребешок, как она сама выразилась. Мне было чуть смешно и чуть грустно смотреть, как она раскраснелась до кончиков тоненьких ушей. И вскоре опять уснула за столом. Пришлось нести ее вдвоем наверх – в большую комнату, где когда-то спала вся наша семья. Когда мы вернулись на кухню, мне стало весело, хотя я и был немного смущен этим происшествием.
– Марта, это правда, что я был трезвенником?
– Правда, – кивнула она. – Причем фанатичным.
– И когда же начал пить?
– Откуда я знаю! Наверное, перед тем, как женился… Иначе ты бы этого не сделал. У Балевских слово крепко, тем они и известны на селе…
– Выходит, я первый опозорил фамилию?
– Выходит, так… Но не в этом дело, глупыш, пойми меня правильно. Я тебя не укоряю… и никогда не укоряла…
– А это еще почему?
– Почему!… Она тебе не пара, вот почему! Ты не думай, мы с ней дружили, мы и сейчас дружим, хотя я стараюсь пореже попадаться ей на глаза. Ну, так вот! Когда я узнала, что ты женился, у меня полегчало на душе. Мужчина не может жить с собственной тенью, ему нужно существо из плоти и крови… Нужны волнения, страсти, бури… Я даже могу себе представить, как вы с Лидией поженились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– В гимназии ты был первым, – рассказывала она. – Первым во всех отношениях. Ребята шли за тобой как слепые. И не только наши – все ребята, кроме, конечно, убежденных фашистов. Однажды ты выступил с докладом от имени нашего исторического кружка. Еще не началась война с Советским Союзом, были кое-какие свободы… На первый взгляд, ничего особенного: «Начало Третьего Болгарского царства». Речь шла о Тырновском учредительном собрании. Политическая борьба и тому подобное. Доклад произвел огромное впечатление, честное слово. О нем заговорил весь город. Директор, наверное, догадывался, что ты – коммунист… А может быть, и нет, но что он мог сделать? Посягнуть на самого известного и самого знающего ученика перед которым даже иные учителя робели…
На первый взгляд, она говорила совсем спокойно, даже сдержанно, но я хорошо чувствовал ее внутреннее возбуждение. Иначе и быть не могло. В душе она наверняка безмерно гордилась тем, что этот почти сверхчеловек был ее любимым.
– Знаешь, Вера, мне просто трудно поверить во все это, – сказал я.
– Почему? – строго просила она.
– Почему… Сейчас во мне нет никакого огня, ничего нет…
Она чуть заметно усмехнулась.
– Ты знаешь, я тоже часто удивлялась, откуда бралось в тебе это обаяние… Внешне ты был очень молчаливый и замкнутый, я бы сказала недружелюбный. Казался старше своих лет… С тобой все разговаривали как со взрослым. Иногда мы устраивали экскурсии – песни, веселье, дурачества игры… Иногда даже танцевали… Ты всегда держался в стороне и молчал, будто жил в другом мире…
– Ты рисуешь портрет, который мне не симпатичен! – воскликнул я.
– Нет-нет, тебе это очень шло! – возразила она, разгоряченная воспоминаниями. – Даже представить было трудно, что ты можешь быть другим! Зато стоило тебе взять слово на заседании какого-нибудь кружка… Ты преображался, будто становился другим человеком, – искрящимся, пламенным! Был в тебе какой-то скрытый магнетизм, какая-то экзальтация!
Клянусь, я не считал ее способной на такие слова. Нет, она совсем не так заурядна, как я думал. Малая частица моей экзальтации навсегда осталась в ней.
В эту минуту вспыхнул свет. Как-то неожиданно стали видны две тени; одна из них оказалась молодой девушкой в уже немодной мини-юбке и фартучке официантки. Она лениво зевала в ладошку, но, увидев Веру, моментально проснулась и быстро подошла к нашему столику.
– Чего желаете?
– Минка, мне кока-колу…
– Тебе – знаю, – внезапно улыбнулась девушка, – я вот товарища спрашиваю.
– Рюмку водки и стакан тоника.
Но девушка словно не слышала – так она на меня уставилась.
– Бате Симо, это ты?
– А кто же еще…
– Господи-и-и, бате Симо! – она смотрела на меня с великой радостью и великим недоумением. – Я – Минка… Да где там, разве ты меня помнишь! Я же тогда совсем маленькой была! Ты мой крестный! Представляешь?
Я, конечно, не представлял. Особенно если учесть, что я был ее крестным в смысле церковного обряда, то есть крестным отцом. И она начала рассказывать об этом обряде, да так подробно, будто все видела и запомнила сама.
– Иди, Минка, иди, – перебила ее Вера. – Остальное я расскажу. Минка виновато засмеялась и побежала к буфету. Я видел, как буфетчик меряет водку тонкой жестяной мензуркой. Это был довольно молодой человек, пухлый и плешивый, в черном ластикотиновом костюме при галстуке-бабочке. Сельский бармен, подумать только! Работал он очень точно и даже не дал себе труда взглянуть на меня, хотя Минка наверняка особо отрекомендовала своего клиента.
– Вера, скажи мне, я выпивал? Я хочу сказать, в юности?
– Ты что! – испугалась она. – Да ты был фанатичный трезвенник. Исключил двух ребят из кружков только потому, что видел их с рюмками в руках. Но тогда этого требовала конспирация: кто пьет, не может хранить тайну…
Тут произошло то, чего я никак не ожидал. В погребок вошла Марта с хозяйственной сумкой в руке. Не замечая нас, она направилась к бару размашистым и твердым мужским шагом. Я увидел, как почтительно вытянулся перед ней бармен, у него чуть не отлетела бабочка. Он принялся укладывать в ее сумку маленькие бутылки – наверное, минеральную воду и всякие лимонады. Вера сидела к ней спиной, но наверняка ощутила присутствие Марты каким-нибудь из женских органов чувств, неизвестных науке. Я услышал, как она тихонько пробормотала:
– Господи!
Именно в эту минуту Марта повернулась и увидела нас. Ничуть не смущаясь и ни минуты не колеблясь, она спокойно подошла и опустилась на пустой стул.
– Ваше здоровье!
Она сказала это непринужденно и совсем свободно. Я предложил:
– Что будешь пить?
– То же самое, – кивнула она на мою рюмку. – Или нет, лучше отопью у тебя глоток. Нам с тобой некогда засиживаться, мама ждет.
– Я смотрю, ты здесь держишь людей в страхе божьем! – пошутил я. – Особенно бармена. А теперь и меня хочешь напугать.
– Что там тебя пугать! – с пренебрежением отозвалась Марта – А бармен подлизывается, потому что зависит от меня. Ведь это я поставляю им мясо…
Она взяла мою рюмку и сделала хороший мужской глоток.
– Кошмарный день сегодня! Пять часов заседали. Этого не делает даже Совет Безопасности при любом кризисе.
Марта строго стрельнула глазами в мою гостью. Я и не представлял себе, что она такая властолюбивая.
– Давай плати! – сказала она. – И пошли!
– Я провожу Веру.
– Никого ты провожать не будешь! – бесцеремонно заявила она. – Здесь не София.
Я заплатил по счету, и мы вышли на улицу. Уже совсем смерклось, с неба сыпался такой рой светляков, что я невольно остановился. Мне казалось, что я, как бог-исполин, попал в центр галактики, которую сам же и создал только что.
– Это нормальное явление? – поинтересовался я.
– Ну, не совсем, – сказала Марта. – Но иногда случается.
Скоро мы расстались с Верой и каждый пошел своей дорогой. Нет, я не успел узнать то, что интересовало меня больше всего. Но вряд ли мне удалось бы вернуться обратно. И я молча шагал по нашей крутой улице. Марта чуть сгибалась под тяжестью своей ноши. Чем выше мы поднимались, тем светлее становилось небо и ровнее – дорога. Наконец она поставила кошелку на землю, чтобы передохнуть. И посмотрела на меня своими строгими глазами.
– Не надо было этого делать!
– Почему?
– Как это – почему? Ты бы должен и сам понимать! За столько лет она свыклась со своим положением. И вовсе не так несчастна, как ты, может быть, воображаешь.
Я обиженно возразил:
– Ничего я не воображаю! Но я имею право знать, что оставил у себя за спиной! В конце концов, это дело совести…
– Совести… – пробормотала она. – Оставь это слово, оно здесь не при чем. Знаешь, что я тебе скажу? – Марта даже моргнула, должно быть, от волнения. – Ты можешь не поверить, но это правда… Она довольна своим положением.
– Довольна?
– Или гордится им, все равно… Дело в том, что у нее есть прошлое. Понимаешь, прошлое! Для нее это прошлое не стыдное, а гордое. Как бы горько ей ни было… Как будто она была женой, супругой знаменитого человека, и осталась вдовой. С этим любая женщина может смириться. Нельзя смириться с прошлым, голым, как пустыня… Не хватает, чтобы ты сейчас отнял у нее и эту последнюю опору в жизни.
Я молчал, не зная, что сказать. На первый взгляд ее слова звучали совсем убедительно.
– Надо было объяснить мне это еще вчера!
– Вчера ты не понял бы меня! Вот, теперь ты знаешь! Самое страшное, если ты сейчас пробудишь в ней какую-то надежду… Пустую надежду или глупую иллюзию. Хорошо все-таки, что ты женат! Эта твоя дурацкая женитьба для нее – что-то вроде судьбы, пусть жестокой и несправедливой, все равно! С любой неизбежностью человек мирится. Но если он узнает, что неизбежность была глупой случайностью, это ужасно.
Она схватила сумку и зашагала вперед так быстро, что я еле догнал ее. Мне хотелось спросить Марту еще о многом, но я не смел. В эту минуту просто не смел. Скоро мы пришли домой; она так швырнула сумку на стол, что бутылки зазвенели. Потом молча начала доставать их одну за другой и, наконец, извлекла сверток в грубой оберточной бумаге. Но как ни толста была бумага, я хорошо видел, что сквозь нее кое-где проступают пятна свежей крови.
– Что это?
– Ничего! – огрызнулась она. – И что ты все крутишься возле женщин, иди отдыхай! Придет время – позову.
Так я и сделал. Ушел в свою комнату, зажег лампу, но она давала такой скупой свет, что читать было нельзя. Мне и не хотелось читать. Не хотелось думать. Я совсем запутался. Ничегошеньки я не мог бы решить в этот вечер, надо было прийти в себя, успокоиться, навести в душе хоть какой-то порядок. И тогда уже браться за клубок, каким бы безнадежным ни казалось это занятие.
Я медленно подошел к окну. Пристально вглядевшись, увидел двух – трех светляков, которые кружили в темноте, искали друг друга и видели друг друга, может быть, но были все так же далеки друг от друга. Тогда для чего им эти дурацкие фонарики? Зачем они обменивают себя? Или им обязательно нужно походить на людей?
Я отошел от окна и прилег на жесткую кровать. Мало народу ночевало на этой кровати, в нашем доме гости были редки. Какой-нибудь четвероюродный брат да разъездной торговец или усталый инспектор училищ… Ни кровать к ним не привыкла, ни они к ней. Она скрипела от досады, человек клял ее и спешил вернуться домой, к собственной удобной кровати. А я?
Да кто я такой? У меня ни прошлого, ни будущего. У меня ничего нет, даже самого себя. А если я проснусь среди ночи? И беспощадная машина в черепной коробке опять завертится? Смогу ли я ее остановить? Вряд ли… Самое лучшее, действительно самое лучшее, – опрокинуть стаканчик – другой. Может быть, это действительно приносит забвение, как утверждают люди…
Вскоре Марта позвала меня. Мы спустились вниз. Я открыл дверь кухни, и с порога ударил мне в лицо свежий и пряный аромат мяса, наверное, потрохов ягненка с ливером. Невероятный запах, который пробудил во мне все уснувшее. Мама уже сидела у стола и ждала меня. Сел и я. Марта торжественно водрузила на стол плоскую посудину из полупрозрачного стекла, заботливо накрытую крышкой. Когда она подняла крышку, благоухание стало невыносимым для моей слабой, чересчур восприимчивой души. Глаза сестры смеялись, она, наверное, хорошо понимала, какую бурю вызвала во мне.
– Ну! Что скажешь?
– Это сюрприз?
– Для меня – нет! В конце концов, я же ветеринарный врач.
– И все-таки не понимаю, зачем ты меня прогнала?
– Ах, зачем! – засмеялась она. – Ну, не притворяйся, сам знаешь, что ни к чему тебе было смотреть на кровь и все прочее. Я сама их обработала. Так лучше. Теперь если сам господь бог подойдет к столу – и тот протянет руку. Если он воистину создал нас по своему образу и подобию.
– Мама, и часто Марта тебя так угощает?
– Где там – часто, – покачала она головой. – Я-то больше пощусь. На тот свет надо идти чистым…
В это время Марта принесла бутылку. Ее чересчур пестрая этикетка ничего не говорила мне. По крайней мере, ничего хорошего.
– Ты не смотри на ярлык, – заметила сестра. – Мы его для заблуждения наклеили. А вино – наше. Мы его бережем для самых высоких гостей. И для себя, конечно!
Действительно, вино оказалось даже лучше ягненка. Первую рюмку я выпил чуть ли не одним духом. И вскоре перед глазами у меня будто расцвел огромный алый мак. Моя бледная кровь, жиденькая, как сок, что пробирается под корой дерева, внезапно вспыхнула огнем. Даже мама удивленно посмотрела на меня.
– Что это ты надул кровью гребешок? – пошутила она. – Или впервой попробовал?
– Мама, я не пьяница.
– Знаю, знаю. Но твой отец капли в рот не брал. Знаешь, что он говорил? Что человек и без того рождается скверным и развращенным, и незачем ему становиться еще хуже.
К моему удивлению, свой стакан мама выпила почти до дна. У нее тоже быстро покраснел гребешок, как она сама выразилась. Мне было чуть смешно и чуть грустно смотреть, как она раскраснелась до кончиков тоненьких ушей. И вскоре опять уснула за столом. Пришлось нести ее вдвоем наверх – в большую комнату, где когда-то спала вся наша семья. Когда мы вернулись на кухню, мне стало весело, хотя я и был немного смущен этим происшествием.
– Марта, это правда, что я был трезвенником?
– Правда, – кивнула она. – Причем фанатичным.
– И когда же начал пить?
– Откуда я знаю! Наверное, перед тем, как женился… Иначе ты бы этого не сделал. У Балевских слово крепко, тем они и известны на селе…
– Выходит, я первый опозорил фамилию?
– Выходит, так… Но не в этом дело, глупыш, пойми меня правильно. Я тебя не укоряю… и никогда не укоряла…
– А это еще почему?
– Почему!… Она тебе не пара, вот почему! Ты не думай, мы с ней дружили, мы и сейчас дружим, хотя я стараюсь пореже попадаться ей на глаза. Ну, так вот! Когда я узнала, что ты женился, у меня полегчало на душе. Мужчина не может жить с собственной тенью, ему нужно существо из плоти и крови… Нужны волнения, страсти, бури… Я даже могу себе представить, как вы с Лидией поженились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37