Она просыпалась с покусанными сосками, с синяками на бедрах, а внизу все болело так, что сходить в туалет пописать было просто немыслимо. Первое время Энн возмущалась, но она по-прежнему хотела его, так что уже очень скоро она заткнулась. Но всему есть предел.
Кстати, уж если начистоту, его грубость в постели была не единственной причиной, почему она с ним рассталась. Второй причиной была его музыка. Когда они познакомились, Стив уже играл на гитаре, и тогда Энн прикалывало, что у нее друг – музыкант; Она искренне радовалась его успехам и была просто в восторге, когда Стив, Дух и Ар-Джей решили сколотить группу. Ар-Джей отнесся к этой идее сдержанно и не возгорелся особенным энтузиазмом; он был серьезным парнем, и Энн всегда казалось, что музыка для него – слишком легкомысленное занятие. И действительно, долго он не продержался и очень скоро ушел из группы, но иногда все-таки забегал поиграть вместе со Стивом и Духом.
Все это было прекрасно и замечательно. Но когда Стив и Дух полностью погрузились в музыку и стали посвящать ей все свое время, когда стало ясно, что они не собираются заниматься ничем, кроме «Потерянных душ?», вот тогда Энн заартачилась. Ей вовсе не улыбалось быть женой рок-музыканта, месяцами сидеть одной в Потерянной Миле, пока он будет разъезжать по концертам, и волноваться о деньгах в «неурожайные» годы и о бесноватых, сексуально озабоченных поклонницах в годы удачные. Запись альбома стала последней каплей. Стив дневал и ночевал в домашней студии Терри, где они с Духом записывали свои композиции и вели бесконечные разговоры об уровне звука, качестве оцифровки, искажениях и других непонятных мудреных вещах, которые он даже не пробовал объяснить своей «дремучей» подруге. Энн злилась и ревновала. С ней он так никогда не носился, как со своей идиотской музыкой. Никогда.
И в любом случае, как только Энн познакомилась с Элиотом, она сразу же поняла, что он будет более нежным и чутким любовником.
Поначалу Элиот казался ей воплощением экзотики: ему было уже двадцать девять – а ей всего двадцать один, – он был разведен и имел настоящую работу. Он работал учителем английского языка в колледже, а в свободное время писал роман. Он регулярно обедал в испанском ресторане, где Энн работала официанткой. Всегда садился за один из столов, которые обслуживала Энн, и оставлял ей щедрые чаевые. А потом пригласил ее на свидание.
– Ты меня волнуешь, – сказал он ей. – И интригуешь.
Когда Энн позже обдумала эту фразу, она показалась ей глупой, но к тому времени они уже переспали и продолжали встречаться. Он был умелым и опытным любовником, и эту опытность она ошибочно принимала за нежность. Но ей все равно было приятно, что когда он ласкает ее языком, у нее нет ощущения, что сейчас он откусит ей клитор. А когда он входил в нее, его член (который был очень тонким и остроголовым, к чему Энн не привыкла, и ощущения поэтому были странными) не был похож на сердитый кулак, который дубасит ее изнутри. Элиоту хотя бы хватало терпения дождаться, пока она не будет готова. В этом не было ничего сверхъестественного, но Энн такое внимание к себе казалось роскошеством.
А еще Элиот прошел вазектомию. Он очень этим гордился и иногда даже носил яркий оранжевый значок с надписью «Я это сделал!» . А если бы кто-то поинтересовался, что именно он сделал, Элиот прочел бы ему пространную лекцию на тему «Почему мы не имеем морального права рожать детей в этом жестоком, перенаселенном мире». Энн не было дела до этих высоких материй, но она была очень довольна, что можно не принимать таблетки. Тем более что она все равно ничего не помнила из его рассуждений. Из-за бессонницы и вечных депрессий, сменявшихся периодами бесшабашной веселости, у нее что-то сделалось с памятью. Память стала совсем дырявой.
И это было вполне нормально, когда она прочитала уже готовую половину романа Элиота и не смогла ничего сказать в плане отзыва. Это была история фермерской семьи из Виргинии. История жесткая и приземленная, но в то же время и сентиментальная. Главный герой – младший сын Эдвард – едет в город учиться в университете и становится учителем английского. Это был единственный персонаж во всей книге, который говорил нормальным языком, без диалектных словечек. Элиот защищал докторскую по Уильяму Фолкнеру, и влияние Фолкнера очень чувствовалось и в его романе. Энн вовсе не задевало, что Элиот частенько отпускал язвительные замечания по поводу ее друга, «хама и грубияна» – которого он никогда не видел и никогда не увидит, – и получал какое-то извращенное удовольствие от того, что Стива выгнали из университета. Ее вообще ничего не задевало. Даже то, что под всей своей показной самоуверенностью она себя чувствовала последней сукой, предательницей и изменщицей. Ей было все равно.
Пока Стив не узнал о том, что она ему изменяет.
Первым это понял Дух. Энн всегда казалось, что он может читать ее мысли… и мысли Стива… и, наверное, всех остальных. Энн не раз замечала, что Дух смотрит на нее как-то странно и отводит глаза, когда видит, что она тоже смотрит на него. Он не задавал ей вопросов и ни в чем ее не обвинял, но она знала, что он все знает.
Однажды она пришла к ним домой, когда Стив был на работе. Она остановилась в дверях комнаты Духа и долго наблюдала за тем, как он что-то пишет в блокноте. Когда он наконец оторвался от своих записей и увидел ее, он как будто и не удивился. Его бледные голубые глаза были спокойными, но все-таки настороженными.
– Ты ему скажешь? – спросила она.
Дух долго молчал. Просто смотрел на нее и молчал. И она уже было решила, что он вообще не ответит. А потом он легонько пожал плечами и покачал головой – нет, не скажу, – но Энн поняла, что ему очень больно держать все в себе и скрывать этот грязный секрет от Стива. И вот тогда ее прорвало. Горькое ощущение вины и обиды захватило ее всю. Она разрыдалась, упала на постель Духа, зарылась лицом в простыни, от которых едва уловимо пахло заплесневелыми розами, и рассказала ему все – вывалила наружу всю грязь и мерзость. Дух слушал молча и только гладил ее по спине и по волосам, но Энн понимала, что он не хочет этого слышать. Не хочет. Но он все равно слушал. Потому что он – Дух. Потому что он очень хороший и добрый.
Но Стив все равно все узнал. То ли он заходил к ней в комнату, когда ее не было дома, и нашел ее дневник; то ли «бытовая телепатия» между ним и Духом была такой сильной, что он все понял сам, хотя Дух ничего ему не говорил. Энн так никогда и не узнала, что именно произошло. Все случилось слишком быстро. Как-то вечером Стив пришел к ней, когда отца не было дома, и он все знал. Однако не стал выяснять отношения прямо с порога. Он заговорил намеками; нес какой-то маниакальный бред, потом угрюмо умолк. Но по его глазам Энн поняла, что он ее ненавидит.
– Ну хорошо! – закричала она, не в силах больше выносить его злобный взгляд. – Хорошо! Да, я трахалась с другим, и мне это нравилось! Он лучше тебя как любовник. Он умнее тебя. И еще он не пьет как лошадь…
Она начала заводиться и наговорила бы еще много чего, но он поднял руку и со всей силы ударил ее по лицу.
Удар получился неслабым. Энн отлетела назад и упала на кровать. Она даже не сразу поняла, что произошло. В голове все плыло. Стив никогда ее не бил. Никогда. Ее вообще никто никогда не бил, кроме отца. Щека и челюсть онемели, а потом стали легонько покалывать. Больно пока еще не было, но Энн знала, что обязательно будет. Сейчас Стив попросит прощения. Конечно, попросит, а как же иначе?! Но он просто стоял над ней, его глаза полыхали огнем, а когда она попыталась встать, он не дал ей подняться – ткнул носком ботинка прямо ей между ног. Это было обидно и очень больно.
– Ты блядь, – произнес он безо всякого выражения. – Но я знаю, что сделать, чтобы тебе еще долго не захотелось трахаться на стороне.
И он стал расстегивать пояс у себя на джинсах.
Энн испуганно вжалась в стену. А потом Стив набросился на нее и тяжело навалился всем телом, не давая ей даже пошевелиться. Она забилась под ним и почувствовала, как у него встает. Похоже, его возбуждал ее страх. От этой мысли ей стало еще страшнее, и она перестала сопротивляться. То есть она еще дергалась, но понимала, что все это бесполезно. Сейчас она была слабой. А он… он был таким сильным.
Он задрал ее юбку и грубо засунул два пальца – с жесткими мозолями от гитары – ей между ног. Ощущение было такое, что сейчас он ее разорвет изнутри. Теперь он лежал, вжавшись бедрами в ее бедра. Она и не заметила, когда он успел спустить джинсы. Он вынул пальцы, но тут же засунул в нее свой член. Насухую. Это было противно и больно. Ей показалось, что он продрал ее до самой матки… она не хотела так… так ей не нравилось. Но все-таки это был Стив, и они всегда так хорошо подходили друг к другу, и Энн кончила еще до того, как поняла, что происходит. Кончила, сама того не желая. Кончила в боли и унижении. Но зато как… всем своим естеством.
Стив принял судороги ее оргазма за очередную попытку сопротивления и больно прижал ее руки к матрасу. Его большие и сильные руки были как стальные тиски на ее хрупких запястьях. Энн показалось, что она чувствует, как трещат ее кости. Она испугалась, что он их сломает. Она повернула голову и впилась зубами в основание его большого пальца. Она прокусила его до крови, во рту появился солоноватый привкус. Теперь он вбивал в нее с таким безумным упорством, что, похоже, и вовсе не замечал боли – но его хватка слегка ослабла, а потом он и сам содрогнулся в мощном оргазме, и на этом все кончилось.
– Ну вот, – выдохнул он, глядя ей прямо в глаза. – Вот так. Хотелось бы мне посмотреть, как ты теперь будешь трахаться со своим новым дружком.
Когда он ушел, хлопнув дверью, Энн подумала лишь об одном: почему она себя чувствует такой грязной.
С того вечера прошло уже больше месяца, и она больше не видела Стива. Она знала, что он пытался звонить пару раз – во всяком случае, кто-то звонил в три часа ночи и вешал трубку, когда она отвечала, – но ей было уже все равно. Как будто в ней что-то умерло. Элиот стал ее утешением, ее убежищем. Он был таким милым и предупредительным, что под конец это стало ее раздражать, а в последнее время ее и вовсе от него тошнило. Но она не могла от него уйти. Не могла просыпаться одна в пустой кровати. Ей было страшно. Она боялась, что, если у нее в жизни опять образуется пустота, Стив снова заполнит ее, а если это случится, она окончательно перестанет себя уважать.
Она зарылась лицом в подушку и попыталась опять заснуть. В последнее время она стала спать очень много – по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки. И она уже начала засыпать, как вдруг раздался звонок в дверь. Энн решила не отвечать.
– Меня нет, уходи, – прошептала она.
Звонок зазвонил еще раз. Энн тихо выругалась, и словно в ответ звонок зазвонил в третий раз. Энн резко встала с кровати – в первый момент у нее закружилась голова, и ей пришлось постоять пару секунд, пока головокружение не прошло, – и пошла открывать.
Доски на старом крыльце неуютно шатались под ногами у Духа. Брансби жили в древнем викторианском доме из тех, которые называют шедеврами архитектурного безобразия. Дом давно уже нуждался в ремонте: краска на стенах потрескалась и облупилась, кирпичная кладка крошилась на углах. Дух не стал звонить по телефону и предупреждать о своем приходе, потому что боялся, что Энн не захочет его видеть. Поэтому он просто взял и приехал на свой страх и риск. Машина Энн стояла на подъездной дорожке. Стало быть, Энн была дома. Машины ее отца не было; значит, его дома нет. Должно быть, поехал на очередную встречу анонимных алкоголиков или в библиотеку – больше он никуда и не ездил. И это очень хорошо, что его нет дома. Дух не хотел с ним встречаться. Он всегда немного побаивался Саймона Брансби.
Он как раз пытался решить, что делать: уйти восвояси или позвонить еще раз, – и тут услышал за дверью шаги. Энн шла открывать – медленно и неохотно. Потом она долго возилась с цепочкой. Потом дверь наконец открылась. Энн встала, прислонившись плечом к косяку и загораживая проход. Она не зажгла свет в прихожей, и ее лицо было скрыто в тени.
Поначалу Духу показалось, что у Энн подбиты оба глаза. Но когда она моргнула, он понял, что это были не синяки, а расплывшийся макияж. Такое впечатление, что она легла спать, не смыв косметику. Было два часа дня, но у Энн был такой вид, как будто она только что встала с постели. Ее длинные рыжевато-каштановые волосы висели спутанными лохмами. Мятое черное платье было застегнуто явно впопыхах.
Энн долго смотрела на Духа, на его велосипед, раскрашенный во все цвета радуги, на разноцветные ленты на его старой соломенной шляпе. У нее был такой вид, как будто она сейчас либо расплачется, либо захлопнет дверь у него перед носом. Но в конце концов она отступила в сторону:
– Проходи.
Не сказав больше ни слова, она развернулась и пошла по коридору в глубь дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Кстати, уж если начистоту, его грубость в постели была не единственной причиной, почему она с ним рассталась. Второй причиной была его музыка. Когда они познакомились, Стив уже играл на гитаре, и тогда Энн прикалывало, что у нее друг – музыкант; Она искренне радовалась его успехам и была просто в восторге, когда Стив, Дух и Ар-Джей решили сколотить группу. Ар-Джей отнесся к этой идее сдержанно и не возгорелся особенным энтузиазмом; он был серьезным парнем, и Энн всегда казалось, что музыка для него – слишком легкомысленное занятие. И действительно, долго он не продержался и очень скоро ушел из группы, но иногда все-таки забегал поиграть вместе со Стивом и Духом.
Все это было прекрасно и замечательно. Но когда Стив и Дух полностью погрузились в музыку и стали посвящать ей все свое время, когда стало ясно, что они не собираются заниматься ничем, кроме «Потерянных душ?», вот тогда Энн заартачилась. Ей вовсе не улыбалось быть женой рок-музыканта, месяцами сидеть одной в Потерянной Миле, пока он будет разъезжать по концертам, и волноваться о деньгах в «неурожайные» годы и о бесноватых, сексуально озабоченных поклонницах в годы удачные. Запись альбома стала последней каплей. Стив дневал и ночевал в домашней студии Терри, где они с Духом записывали свои композиции и вели бесконечные разговоры об уровне звука, качестве оцифровки, искажениях и других непонятных мудреных вещах, которые он даже не пробовал объяснить своей «дремучей» подруге. Энн злилась и ревновала. С ней он так никогда не носился, как со своей идиотской музыкой. Никогда.
И в любом случае, как только Энн познакомилась с Элиотом, она сразу же поняла, что он будет более нежным и чутким любовником.
Поначалу Элиот казался ей воплощением экзотики: ему было уже двадцать девять – а ей всего двадцать один, – он был разведен и имел настоящую работу. Он работал учителем английского языка в колледже, а в свободное время писал роман. Он регулярно обедал в испанском ресторане, где Энн работала официанткой. Всегда садился за один из столов, которые обслуживала Энн, и оставлял ей щедрые чаевые. А потом пригласил ее на свидание.
– Ты меня волнуешь, – сказал он ей. – И интригуешь.
Когда Энн позже обдумала эту фразу, она показалась ей глупой, но к тому времени они уже переспали и продолжали встречаться. Он был умелым и опытным любовником, и эту опытность она ошибочно принимала за нежность. Но ей все равно было приятно, что когда он ласкает ее языком, у нее нет ощущения, что сейчас он откусит ей клитор. А когда он входил в нее, его член (который был очень тонким и остроголовым, к чему Энн не привыкла, и ощущения поэтому были странными) не был похож на сердитый кулак, который дубасит ее изнутри. Элиоту хотя бы хватало терпения дождаться, пока она не будет готова. В этом не было ничего сверхъестественного, но Энн такое внимание к себе казалось роскошеством.
А еще Элиот прошел вазектомию. Он очень этим гордился и иногда даже носил яркий оранжевый значок с надписью «Я это сделал!» . А если бы кто-то поинтересовался, что именно он сделал, Элиот прочел бы ему пространную лекцию на тему «Почему мы не имеем морального права рожать детей в этом жестоком, перенаселенном мире». Энн не было дела до этих высоких материй, но она была очень довольна, что можно не принимать таблетки. Тем более что она все равно ничего не помнила из его рассуждений. Из-за бессонницы и вечных депрессий, сменявшихся периодами бесшабашной веселости, у нее что-то сделалось с памятью. Память стала совсем дырявой.
И это было вполне нормально, когда она прочитала уже готовую половину романа Элиота и не смогла ничего сказать в плане отзыва. Это была история фермерской семьи из Виргинии. История жесткая и приземленная, но в то же время и сентиментальная. Главный герой – младший сын Эдвард – едет в город учиться в университете и становится учителем английского. Это был единственный персонаж во всей книге, который говорил нормальным языком, без диалектных словечек. Элиот защищал докторскую по Уильяму Фолкнеру, и влияние Фолкнера очень чувствовалось и в его романе. Энн вовсе не задевало, что Элиот частенько отпускал язвительные замечания по поводу ее друга, «хама и грубияна» – которого он никогда не видел и никогда не увидит, – и получал какое-то извращенное удовольствие от того, что Стива выгнали из университета. Ее вообще ничего не задевало. Даже то, что под всей своей показной самоуверенностью она себя чувствовала последней сукой, предательницей и изменщицей. Ей было все равно.
Пока Стив не узнал о том, что она ему изменяет.
Первым это понял Дух. Энн всегда казалось, что он может читать ее мысли… и мысли Стива… и, наверное, всех остальных. Энн не раз замечала, что Дух смотрит на нее как-то странно и отводит глаза, когда видит, что она тоже смотрит на него. Он не задавал ей вопросов и ни в чем ее не обвинял, но она знала, что он все знает.
Однажды она пришла к ним домой, когда Стив был на работе. Она остановилась в дверях комнаты Духа и долго наблюдала за тем, как он что-то пишет в блокноте. Когда он наконец оторвался от своих записей и увидел ее, он как будто и не удивился. Его бледные голубые глаза были спокойными, но все-таки настороженными.
– Ты ему скажешь? – спросила она.
Дух долго молчал. Просто смотрел на нее и молчал. И она уже было решила, что он вообще не ответит. А потом он легонько пожал плечами и покачал головой – нет, не скажу, – но Энн поняла, что ему очень больно держать все в себе и скрывать этот грязный секрет от Стива. И вот тогда ее прорвало. Горькое ощущение вины и обиды захватило ее всю. Она разрыдалась, упала на постель Духа, зарылась лицом в простыни, от которых едва уловимо пахло заплесневелыми розами, и рассказала ему все – вывалила наружу всю грязь и мерзость. Дух слушал молча и только гладил ее по спине и по волосам, но Энн понимала, что он не хочет этого слышать. Не хочет. Но он все равно слушал. Потому что он – Дух. Потому что он очень хороший и добрый.
Но Стив все равно все узнал. То ли он заходил к ней в комнату, когда ее не было дома, и нашел ее дневник; то ли «бытовая телепатия» между ним и Духом была такой сильной, что он все понял сам, хотя Дух ничего ему не говорил. Энн так никогда и не узнала, что именно произошло. Все случилось слишком быстро. Как-то вечером Стив пришел к ней, когда отца не было дома, и он все знал. Однако не стал выяснять отношения прямо с порога. Он заговорил намеками; нес какой-то маниакальный бред, потом угрюмо умолк. Но по его глазам Энн поняла, что он ее ненавидит.
– Ну хорошо! – закричала она, не в силах больше выносить его злобный взгляд. – Хорошо! Да, я трахалась с другим, и мне это нравилось! Он лучше тебя как любовник. Он умнее тебя. И еще он не пьет как лошадь…
Она начала заводиться и наговорила бы еще много чего, но он поднял руку и со всей силы ударил ее по лицу.
Удар получился неслабым. Энн отлетела назад и упала на кровать. Она даже не сразу поняла, что произошло. В голове все плыло. Стив никогда ее не бил. Никогда. Ее вообще никто никогда не бил, кроме отца. Щека и челюсть онемели, а потом стали легонько покалывать. Больно пока еще не было, но Энн знала, что обязательно будет. Сейчас Стив попросит прощения. Конечно, попросит, а как же иначе?! Но он просто стоял над ней, его глаза полыхали огнем, а когда она попыталась встать, он не дал ей подняться – ткнул носком ботинка прямо ей между ног. Это было обидно и очень больно.
– Ты блядь, – произнес он безо всякого выражения. – Но я знаю, что сделать, чтобы тебе еще долго не захотелось трахаться на стороне.
И он стал расстегивать пояс у себя на джинсах.
Энн испуганно вжалась в стену. А потом Стив набросился на нее и тяжело навалился всем телом, не давая ей даже пошевелиться. Она забилась под ним и почувствовала, как у него встает. Похоже, его возбуждал ее страх. От этой мысли ей стало еще страшнее, и она перестала сопротивляться. То есть она еще дергалась, но понимала, что все это бесполезно. Сейчас она была слабой. А он… он был таким сильным.
Он задрал ее юбку и грубо засунул два пальца – с жесткими мозолями от гитары – ей между ног. Ощущение было такое, что сейчас он ее разорвет изнутри. Теперь он лежал, вжавшись бедрами в ее бедра. Она и не заметила, когда он успел спустить джинсы. Он вынул пальцы, но тут же засунул в нее свой член. Насухую. Это было противно и больно. Ей показалось, что он продрал ее до самой матки… она не хотела так… так ей не нравилось. Но все-таки это был Стив, и они всегда так хорошо подходили друг к другу, и Энн кончила еще до того, как поняла, что происходит. Кончила, сама того не желая. Кончила в боли и унижении. Но зато как… всем своим естеством.
Стив принял судороги ее оргазма за очередную попытку сопротивления и больно прижал ее руки к матрасу. Его большие и сильные руки были как стальные тиски на ее хрупких запястьях. Энн показалось, что она чувствует, как трещат ее кости. Она испугалась, что он их сломает. Она повернула голову и впилась зубами в основание его большого пальца. Она прокусила его до крови, во рту появился солоноватый привкус. Теперь он вбивал в нее с таким безумным упорством, что, похоже, и вовсе не замечал боли – но его хватка слегка ослабла, а потом он и сам содрогнулся в мощном оргазме, и на этом все кончилось.
– Ну вот, – выдохнул он, глядя ей прямо в глаза. – Вот так. Хотелось бы мне посмотреть, как ты теперь будешь трахаться со своим новым дружком.
Когда он ушел, хлопнув дверью, Энн подумала лишь об одном: почему она себя чувствует такой грязной.
С того вечера прошло уже больше месяца, и она больше не видела Стива. Она знала, что он пытался звонить пару раз – во всяком случае, кто-то звонил в три часа ночи и вешал трубку, когда она отвечала, – но ей было уже все равно. Как будто в ней что-то умерло. Элиот стал ее утешением, ее убежищем. Он был таким милым и предупредительным, что под конец это стало ее раздражать, а в последнее время ее и вовсе от него тошнило. Но она не могла от него уйти. Не могла просыпаться одна в пустой кровати. Ей было страшно. Она боялась, что, если у нее в жизни опять образуется пустота, Стив снова заполнит ее, а если это случится, она окончательно перестанет себя уважать.
Она зарылась лицом в подушку и попыталась опять заснуть. В последнее время она стала спать очень много – по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки. И она уже начала засыпать, как вдруг раздался звонок в дверь. Энн решила не отвечать.
– Меня нет, уходи, – прошептала она.
Звонок зазвонил еще раз. Энн тихо выругалась, и словно в ответ звонок зазвонил в третий раз. Энн резко встала с кровати – в первый момент у нее закружилась голова, и ей пришлось постоять пару секунд, пока головокружение не прошло, – и пошла открывать.
Доски на старом крыльце неуютно шатались под ногами у Духа. Брансби жили в древнем викторианском доме из тех, которые называют шедеврами архитектурного безобразия. Дом давно уже нуждался в ремонте: краска на стенах потрескалась и облупилась, кирпичная кладка крошилась на углах. Дух не стал звонить по телефону и предупреждать о своем приходе, потому что боялся, что Энн не захочет его видеть. Поэтому он просто взял и приехал на свой страх и риск. Машина Энн стояла на подъездной дорожке. Стало быть, Энн была дома. Машины ее отца не было; значит, его дома нет. Должно быть, поехал на очередную встречу анонимных алкоголиков или в библиотеку – больше он никуда и не ездил. И это очень хорошо, что его нет дома. Дух не хотел с ним встречаться. Он всегда немного побаивался Саймона Брансби.
Он как раз пытался решить, что делать: уйти восвояси или позвонить еще раз, – и тут услышал за дверью шаги. Энн шла открывать – медленно и неохотно. Потом она долго возилась с цепочкой. Потом дверь наконец открылась. Энн встала, прислонившись плечом к косяку и загораживая проход. Она не зажгла свет в прихожей, и ее лицо было скрыто в тени.
Поначалу Духу показалось, что у Энн подбиты оба глаза. Но когда она моргнула, он понял, что это были не синяки, а расплывшийся макияж. Такое впечатление, что она легла спать, не смыв косметику. Было два часа дня, но у Энн был такой вид, как будто она только что встала с постели. Ее длинные рыжевато-каштановые волосы висели спутанными лохмами. Мятое черное платье было застегнуто явно впопыхах.
Энн долго смотрела на Духа, на его велосипед, раскрашенный во все цвета радуги, на разноцветные ленты на его старой соломенной шляпе. У нее был такой вид, как будто она сейчас либо расплачется, либо захлопнет дверь у него перед носом. Но в конце концов она отступила в сторону:
– Проходи.
Не сказав больше ни слова, она развернулась и пошла по коридору в глубь дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56