Мазуров быстро понял причину крена «Муромца» – у него испортился еще один двигатель, быстро терявший скорость оборотов. Холодный пот прошиб капитана. Он не знал, что теперь делать. Хотелось закрыть глаза. Земля катастрофически надвигалась на аэроплан.
Они летели уже так низко, что почти касались левыми крыльями одиноких деревьев. Каким-то чудом второму пилоту удалось чуть выровнять крен, но не до конца, поэтому аэроплан коснулся земли кончиком крыла, которое мгновенно стерлось, рассыпалось, словно по нему провели крупнозернистым шлифовальным станком. Затем нагрузку приняла левая пара колес, через несколько секунд правая, но к этому времени левая стойка уже переломилась, будто по прочности ничем не превосходила спичку. Ее обрубок на всю длину впился в землю, вспахивая борозду. Потом, застряв в земле, сломался и этот обрубок, отлетела правая пара колес вместе со стойкой, а аэроплан заскользил на крыльях, оставляя за собой измочаленные куски обшивки.
Второй пилот выбирал место для посадки, уже теряя сознание. На губах был привкус крови. Стиснутые зубы обнажились. Кожа размазалась по щекам, как при перегрузке. Он только сейчас вспомнил, что надо послать сообщение о катастрофе. Ему очень трудно было разлепить губы, заставить их издать какой-нибудь членораздельный звук.
– База. Как слышите меня? Прием. – И не дожидаясь ответа: – Нас подбили. Падаем. Наши координаты…
Он раз за разом повторял это сообщение. Голос становился все тише. Но второй пилот не замечал этого. Ему казалось, что он кричит. Его стекленеющие, залитые кровью глаза уже не видели, что рация разбита и не работает. Он был уверен, что его услышат. Перед глазами слоилась мутно-красная пелена, через которую второй пилот с трудом различал землю. В нем что-то сломалось, точно жилы были струнами, которые теперь лопнули.
Когда аэроплан коснулся земли обрубком колесной стойки, его встряхнуло, как корабль, который столкнулся с айсбергом или пропахал днищем отмель. Он резко потерял скорость. Штурвал вырвался из ослабевших пальцев второго пилота. Авиатора выбило из сиденья. Раскрашивая панель приборов кровавой полосой, разрывая одежду, сдирая кожу, он врезался в фанерный щит и остатки лобового стекла, но они его не остановили. Как камень, выпущенный из пращи, второй пилот вылетел из кабины, пролетел метров двадцать, прежде чем ударился о землю, но инерция протащила его еще несколько метров, завертев волчком, как безвольную куклу, в которую он и превратился. А потом пилот замер. Он лежал на спине с широко распахнутыми глазами и смотрел в небо. Жесткая струя ветра хлестнула в лицо авиатора, но он уже не чувствовал и этого. С уголков его губ стекали ручейки крови. У него не было ни сил, ни желания смахивать ее. Он просто не мог пошевелить пальцами, потому что его позвоночник был переломан в двух местах.
Красная пелена перед глазами прояснилась. Он, не мигая, смотрел в небеса. Он так любил их и всегда мечтал летать! Он смотрел в небо, а жизнь в его глазах постепенно угасала.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Он ощущал каждый камень, на котором подпрыгивал «Илья Муромец», словно ехал на автомобиле со сломанными рессорами, причем автомобиль не управляем и несется, не разбирая дороги, со скоростью… наверное, уже не сто, а пятьдесят километров в час. Вполне достаточно, чтобы разбиться.
Он превратился в китайского болванчика, который упал с высокого шкафа и разлетелся на множество кусочков – таких мелких, что склеить их заново в одно целое мог только очень опытный реставратор. А где же его взять? Да и королевскую рать тоже не сыщешь. Мазурова подбросило немного вверх. Он едва не выпустил из рук ножку лавки, за которую держался. Его вены, сухожилия и мышцы при этом растянулись, затрещали, но потом снова сократились, словно были сделаны из резины, и Мазурова вновь бросило на пол. Он ударился скулой, да так, что чуть не вывихнул челюсть и стер в порошок кончики передних зубов. Главный удар пришелся на грудь, мышцы немного смягчили его, но все равно Мазуров напоминал себе кусок телятины, из которой делают отбивную. Всего лишь раз в жизни он испытывал более сильную боль, когда много лет назад прыгнул с обрыва в море и вошел в воду не вниз головой, а под большим углом. Он чуть не утонул тогда. Хорошо еще, что родители об этом случае так и не узнали, а то они больше не отпускали бы его купаться.
Капитана потащило вперед. Он все-таки расстался с ножкой. Скорее всего, пальцы слишком вспотели и соскользнули с нее. Нет, немного раньше кто-то толкнул его в плечо, какой-то бедняга, который так же, как и Мазуров, потерял опору в жизни. Это оказавшись в бурной реке, лучше отдаться воле потока и сберечь силы на тот случай, когда он ослабеет, станет более спокойным. Именно в этот момент надо попробовать из него выбраться… Мазуров выставил вперед руки. Наверное, это спасло ему жизнь, потому что если бы он ударился о стену пилотской кабины головой, то сломал бы себе шейные позвонки. Его вдавило в стену. Капитан никак не мог повернуть голову, чтобы посмотреть, кто лежит рядом с ним, и лишь слышал хрипловатое, булькающее дыхание.
Никто не делал попыток выбраться из аэроплана до той поры, пока он не остановится. Штурмовики хорошо знали, к чему обычно приводят попытки прыгнуть на полном ходу из вагона поезда. Одними ушибами дело не ограничивается.
Провидение выступало в роли маленького мальчика, который посадил несколько жучков в спичечную коробку, а затем, размышляя над тем, что же с ними будет, стал ее трясти. Штурмовикам оставалось лишь ждать, когда провидению наскучит эта забава. Жаль только, что у них не было хитиновых панцирей.
Мазуров не сразу понял, что аэроплан больше не трясет и вместо шума ломающейся фанеры и деревянного каркаса он слышит стоны своих товарищей. Очевидно, на какое-то время он потерял сознание. Капитан ощупал тело. Оно ныло, как будто по нему старательно прошлись дубинками, тщательно обработав всю поверхность и не забыв ни об одном суставе. На каждое прикосновение тело отзывалось то острой, то тупой болью. Но, похоже, что он не сломал ни одной кости.
Свет вливался в аэроплан через десятки пулевых пробоин. В солнечных лучах, как насекомые в янтаре, увязали пылинки. Ненадолго. Лучи не успевали застыть. Мазуров, постанывая, приподнялся на локтях, потом подтянул колени, но так и не встал из-за того, что взгляд его наткнулся на ручную гранату, которая валялась на полу всего лишь в нескольких сантиметрах от него. Мазурова прошиб пот. Капитан подумал, что боеприпасы штурмовиков могли сдетонировать, а чека гранаты, например, выпасть, и тогда аэроплан разнесло бы в клочья вместе со всем экипажем Они летели на пороховой бочке. Это почище, чем летать на ядре. Он быстрым движением схватил гранату, как ловят надоедливую муху, и запихнул ее в карман.
Штурмовики поднимались, отряхивались с затуманенными взглядами, словно они только что начали отходить от наркоза, а потому не совсем понимают, что происходит вокруг. Спросить-то не у кого. Отсутствующие взгляды были абсолютно на всех лицах. Мазуров не был уверен, стоит ли сейчас ему спрашивать у штурмовиков, все ли с ними в порядке. Прихрамывая и подволакивая ногу, он подошел к двери, толкнул ее рукой, но дверь перекосило, и она никак не хотела открываться. Тогда капитан налег на нее плечом, надавил всем телом, скрипя зубами от напряжения. Во рту скопилась костяная крошка. Когда дверь наконец-то поддалась, Мазуров чуть не выпал из аэроплана следом за ней. Дверь сорвалась с петель. Она гулко ударилась о крыло, а затем свалилась на землю.
Поток свежего воздуха ворвался внутрь аэроплана. Мазуров раньше и не замечал, насколько тяжелым был воздух в салоне.
Штурмовики уже не напоминали отряд зомби. Пятеро вполне могли держаться на ногах, двое других с трудом делали попытки подняться, и при помощи товарищей это у них быстро получилось. Приходил в сознание и Тич вместе с одним из своих ассистентов, другой не подавал признаков жизни. Рядом с опустевшими топливными баками без движения лежал Азаров. Мазуров решил осмотреть его, пока остальные выбирались из аэроплана. Теперь это стало очень удобно делать. Крыло лежало на земле. С него не надо теперь прыгать, рискуя поломать ноги, или слезать, теряя время, достаточно сделать всего лишь шаг.
Азаров был безнадежен. Чтобы понять, что он мертв, не нужно было даже щупать пульс. Маленькая точка запекшейся крови диаметром менее сантиметра на его левой щеке сразу все объясняла. Рядом валялась рация. Она превратилась в набор битых стеклянных игрушек. Вряд ли стоило ждать чего-то другого, но, открыв кожух, Мазуров испытал такую же обиду, как и маленький мальчик, который нашел под новогодней елкой подарок, а тот оказался поломан. Теперь они оглохли и онемели.
Когда Мазуров поднялся, тяжелый запах паров керосина ударил ему в ноздри. Он быстро зажал ладонью нос и подбежал к немцу. Тот лежал на животе. Чтобы увидеть его лицо, Мазурову пришлось переворачивать тело. Оно еще сохранило тепло, но уже начинало деревенеть, становиться непослушным и почему-то очень тяжелым. Рука ассистента Тича согнулась где-то посередине между локтем и предплечьем, из места сгиба вылезал острый обрубок кости, который порвал кожу и одежду. Следом за собой он вытянул веревки вен. Такие раны не редкость на ипподроме, когда всадник на полном скаку падает с коня и не успевает сгруппироваться. На вид рана была безобразной, но не смертельной, если, конечно, вовремя остановить кровь. Она, кстати, уже перестала течь и свернулась в отвратительную шершавую, как кора старого дерева, корку. Еще у немца был проломан череп. Кости треснули и вдавились в мозг. Судя по всему, череп он проломил раньше, чем сломал руку, а значит, сумел избежать страшной боли. В какой-то степени ему даже повезло.
То, что лежало в кабине, вытянувшись между панелью приборов и пилотским креслом, можно было назвать человеком не сразу. Просто у человека не настолько гибкое тело, чтобы принимать такие позы. Абсолютно все было неестественным, начиная от положения повернутой почти на 180 градусов головы и заканчивая вывернутыми ступнями. Мазуров наклонился над телом только для того, чтобы узнать, кто это, потому что на лицо трупа как раз падала тень от панели. Глаза Левашова так и не закрылись. Второго пилота нигде не было. Оставалась надежда, что он уже выбрался из аэроплана, а Мазуров в суматохе этого не заметил. Он посмотрел на острые куски лобового стекла, которые торчали из рамы, как зубы акулы. К ним прилипла кровь. Свет вливался через акулью пасть мощным потоком. Мазуров все понял. Дальнейшие объяснения ему были не нужны.
Почти все приборы разбились, словно в кабину забрел последователь луддитов, страстный ненавистник техники, и воспользовался тем, что за ним никто не следит. Под ногами хрустели осколки стекла. Они впивались в подошвы ботинок, но прокусить их насквозь не могли.
Итак, они потеряли пилотов и аэроплан, так и не добравшись до авиабазы. По подсчетам Мазурова, до линии фронта оставалось еще не менее ста километров.
Штурмовики оттащили от аэроплана упирающегося профессора и его помощника. Те, видимо, почувствовав, что еще могут спастись, стали вести себя капризно. Они что-то кричали о правах человека и о том, что если штурмовики сдадутся, то профессор замолвит за них словечко и, возможно, с ними не будут обращаться слишком жестоко.
«Альбатрос» пролетел над обломками «Муромца», но стрелять по штурмовикам не стал. Хищник выполнил свою часть работы. Теперь за дело должны взяться падальщики.
Так приятно ощущать себя богом, который с легкостью может лишить человека жизни, а может и оставить ее. Такое случается крайне редко. Русские были у Готфрида как на ладони. Маленькие, беспомощные и беззащитные, как муравьи на асфальтированной дороге. Он в любое мгновение мог прихлопнуть их. Для этого надо было лишь нажать на гашетку пулеметной пары.
Русские были ошарашены, но такое почти всегда случается с людьми, которые только что упали с небес, чудом сохранив жизнь. Они все еще не могли понять, как им повезло и что происходит вокруг них. Пройдет еще минут десять, прежде чем они начнут передвигаться. Сонные мухи.
Что-то в их одежде показалось Готфриду странным, но он не мог понять, что именно. «Муромец» возвращался с германской территории, но пилот не слышал, чтобы русские бомбили какой-либо объект. Более того, бомбардировщик летел без прикрытия. Готфрид порылся в памяти, но так и не припомнил подобного случая. Хотя о событиях на Восточном фронте он знал лишь по рассказам авиаторов других эскадр да по газетным статьям. Вряд ли у русских возник недостаток в истребителях. Готфрид знал, что их заводы продолжают безостановочно выпускать эту продукцию. Они наращивали темпы, и последствия этого уже начинали сказываться. Германским асам все чаще приходилось сражаться против численно превосходящего их противника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44