Кожух двигателя был теплым, лишь на несколько градусов ниже температуры человеческого тела, но тепло почти не ощущалось через кожу перчаток. Он вибрировал с частотой, во много раз превышающей скорость ударов сердца, хотя в груди второго пилота оно колотилось, как бурильная установка. Пилоту казалось, что он может даже слышать эти удары, ведь их многократно усиливала пульсация крови, отдающаяся в барабанных перепонках.
Когда пилот миновал двигатель, штурмовики потеряли его из виду. Они осторожно вытравливали веревку, когда она начинала натягиваться.
Он почти уже добрался до неисправного двигателя, когда почувствовал, что поверхность крыла уходит из-под ног. Он не успел даже испугаться, потому что растяжка ударила в спину, точно канат на боксерском ринге, посылая его вперед и чуть в сторону, так что пилоту осталось лишь выставить перед собой руки, чтобы не очень сильно удариться о корпус двигателя. Он отбил ладони и пальцы, опять закрыл глаза и чуть не прикусил язык, да еще у него снова перехватило дыхание, словно он получил-таки удар в солнечное сплетение, который выбил весь воздух из легких. Через полминуты он понял, что починить двигатель в воздухе не сможет. Чтобы смириться с этой мыслью, ему потребовалось несколько секунд, в течение которых он сидел на корточках возле двигателя, держась за него пальцами, чтобы ветер не смел его с крыла. Его охватило примерно такое же чувство, которое охватывает кладоискателя, когда тот, преодолев множество препятствий, добирается до места, где, судя по старой карте, зарыты сокровища, и вдруг понимает, что они уже давным-давно разграблены, а значит, все его лишения – напрасны.
Второй пилот никак не мог заставить себя двинуться в обратный путь. Он сидел возле двигателя с закрытыми глазами. Так, лежа в кровати, человек старается удержать последние частички сна, одновременно ясно сознавая, что нужно вставать. Вставать так не хочется, что спящий отправляется умываться мысленно, а потом, когда все же открывает глаза, неожиданно понимает, что по-прежнему находится в кровати под теплым одеялом.
Наконец второй пилот прогнал оцепенение, поднялся и трижды дернул за веревку. Штурмовики тут же дружно навалились на нее, будто участники соревнования по перетягиванию каната. Второму пилоту пришлось даже немного отпрянуть назад, чтобы не потерять равновесия. Штурмовики наверняка втянули бы его обратно в салон, даже если бы по какой-то причине он уже не мог идти. Обратный путь оказался гораздо короче. Со стороны пилот был похож на упирающегося ослика, только морковки перед носом не хватало.
Он был слишком спокоен, когда опять очутился внутри аэроплана.
– Ну что там? – спросил Рингартен.
– Цилиндры. «Фоккер» нас тогда все-таки достал. Исправить нельзя, – сказал второй пилот.
За то время, что он находился на крыле, его лицо изменилось, хотя это еще почти не ощущалось. Нет, он вовсе не стал казаться старше, его кожу не избороздили новые морщины, а волосы из-за пережитых испытаний не присыпал иней, просто в его движениях появилось больше уверенности, точно так же разительно меняются новобранцы, которым удается выжить в первом серьезном бою. В его глазах появилась глубина. Теперь это были глаза человека, который ходил по краю смерти, ощущая ледяное дыхание бездны. Он столкнулся со смертью слишком близко и теперь не испытывал перед ней панического страха. Он относился к ней равнодушно, как к чему-то обычному и уже надоевшему.
Второй пилот не замечал, что продрог до костей, его кровообращение уже начинало восстанавливаться. Он затворил за собой дверь, отцепил веревку и бросил ее под лавку. Веревка, как змея, свернулась там кольцами. Потом он двинулся в пилотскую кабину.
Кончики пальцев покалывало. Повернув ручку двери, второй пилот вдруг заметил, что оставил на ней кровавое пятно. Он удивленно посмотрел на ладонь. Кожа местами содралась, и теперь из оттаявших ран начинала сочиться кровь. Боли он пока не испытывал, только легкое жжение, будто он запустил руку в крапиву и теперь на ней должны набухнуть волдыри. Он не нашел ничего лучше, как достать из внутреннего кармана куртки носовой платок и обмотать его вокруг кисти. Предварительно он стер кровь с дверной ручки. Вторая рука была не повреждена. Лишь в запястье что-то ныло, как это бывает у стариков при перемене погоды или магнитных бурях.
– В него попал «Фоккер». Ничего не поделаешь. – Второй пилот не стал нагибаться к Левашову, поэтому приходилось напрягать связки, чтобы перекричать вой ветра. Ему это удавалось.
– Понятно.
Левашов мягко дернул на себя один из рычажков на приборной панели. Стрелки приборов, до этого мгновения дрожавшие возле одних и тех же отметок, стали отклоняться вправо. Аэроплан перекосило. Нос у него задрался высоко вверх, словно «Илья Муромец» налетел на волну и теперь поднимается на ее гребень.
Второй пилот прижался спиной к стене. Ни одна из стрелок к тому времени, как аэроплан вновь выправился, так и не дотянулась к той отметке, которую она занимала до повреждения двигателя.
«Илья Муромец» опять летел выше облаков, но теперь они проносились под самым его днищем, а некоторые переливались через крылья. Левашов смог бы поднять аэроплан немного выше, но в этом случае на оставшиеся двигатели пришлась бы слишком большая нагрузка.
– Иди отдохни. Ты понадобишься мне только при посадке, – сказал Левашов.
– Хорошо, – кивнул второй пилот и вышел из пилотской кабины.
Только сейчас на него навалилась усталость, словно он стал весить раза в два больше, чем на самом деле. Ему хотелось сесть на лавку и отдохнуть. Хотя бы десять минут покоя.
А Левашов сжимал в руках штурвал и думал о том, что война скоро закончится. Для аэропланов в воздухе опасность будут представлять только птицы, которые могут попасть в двигатель и испортить его. Чтобы заманить пассажиров на небеса, конструкторам придется поработать над усовершенствованием интерьера салонов, предусмотреть мягкие кресла, которые можно быстро переоборудовать в кровати, позаботиться о кухне, о ванне и еще кое о чем, ведь люди, если они не относились к числу мазохистов, не захотят подвергать себя пыткам, да еще выложив при этом кругленькую сумму. Левашову очень хотелось стать командиром такого аэроплана: огромного, роскошного, как океанский лайнер, которому не будут грозить ни отмели, ни коралловые рифы, ни айсберги, а на ту высоту, где он станет летать… птицам не хватит сил забраться…
Мазуров поймал себя на мысли, что бездумно смотрит в иллюминатор. В этом не было ничего удивительного. Его поразило то, что он опять не видит землю. Слой облаков остался ниже. Мазуров упустил тот момент, когда они его миновали. Он завертел головой, наткнулся взглядом на второго пилота, который сидел на лавке возле входа в кабину, привалившись спиной к борту аэроплана. Его взгляд был уставшим, вялым, устремленным в потолок, но постепенно он менялся, и сквозь утомленность проступала настороженность. Черты лица заострялись, будто кожа стягивалась, плотнее облегая мышцы и прижимая их к костям. Расслабленное тело начинало напрягаться, мышцы сворачивались в тугую пружину, которой надо лишь дать команду, чтобы она мгновенно распрямилась. Но эта метаморфоза происходила довольно медленно. Второй пилот чувствовал приближение опасности, как хищный зверь, которого разбудили ночью инстинкты, но опасность еще далеко, поэтому у него остается несколько секунд для того, чтобы собраться с мыслями и подумать, как ее встретить. Мазуров хотел подсесть к пилоту, но тот встал и скрылся в кабине.
Штурмовик посмотрел на часы. Даже с исправными двигателями они еще не успели бы долететь до авиабазы.
– Боюсь, что вскоре нам предстоит принимать гостей, – сказал Левашов.
Он указал пальцем куда-то влево, но второй пилот даже не посмотрел туда.
– Да, я его видел.
Там на синем небе была нарисована черная клякса. То, что это аэроплан, а не птица, второй пилот понял, как только ее увидел. Аэроплан держался на приличном расстоянии, и определить, к какому классу он относится, без оптики было невозможно. Он летел параллельным с «Ильей Муромцем» курсом и, судя по его осмотрительности, был не истребителем, а разведчиком, который заподозрил неладное и теперь хочет выяснить, кого он повстречал. Подставлять себя под пулеметы он не хотел. Наконец разведчик удовлетворил свое любопытство. Он не помахал крыльями на прощание. Значит – все понял правильно.
Пилоты проводили его взглядами и смотрели в ту же сторону, наверное, еще секунд пятнадцать после того, как чужой аэроплан затерялся в небесах.
– Приготовься к атаке, – сказал Левашов.
Небо было еще чистым, но он знал, что до появления немецких истребителей остались считаные минуты. Все зависит от того, есть ли на разведчике рация. Левашов уже ничего не мог изменить: даже если он поменяет курс, истребители все равно быстро найдут его. Он добьется лишь одного – «Илья Муромец» будет дальше от линии фронта, чем если бы он летел по прежнему маршруту.
На аэроплане было восемь пулеметов: по два на каждом борту, по одному в днище и в потолке, один – в хвостовой части, куда приходилось добираться на специальной тележке, последний – над пилотской кабиной (этот пулемет второй пилот зарезервировал для себя, если он вдруг понадобится Левашову, то всегда сможет прийти ему на выручку). Таким образом, аэроплан мог вести огонь во все стороны. Он походил на ежа, который, свернувшись клубком, выставил наружу острые иголки и ждет, когда кто-нибудь решится на него напасть.
Неопределенность закончилась. Мазуров быстро распределил штурмовиков по огневым точкам. Они смотрели в иллюминаторы, как смотрят в бойницы канониры нагруженного золотом галеона, которые несколькими минутами ранее заметили на горизонте пиратский фрегат и теперь ждут приближения всей армады. Ветер слишком слаб. У него не хватает сил, чтобы наполнить жизнью поникшие паруса, но даже если бы он сделал это, то все равно от погони не уйти, ведь в днище, которое и так оплели водоросли, – течь, а в трюме полно воды.
Если у кого-то еще оставалась надежда, что «Илья Муромец» сумеет избежать воздушного боя, то она исчезла, как только в небе появилось два «Альбатроса», а через несколько секунд к ним добавился третий. Их днища были выкрашены в небесно-голубой цвет, а весь остальной корпус – в зеленый с черными и коричневыми маскировочными пятнами. Они принадлежали к эскадре «Кондор», считавшейся у немцев самой лучшей, из тех, что воевали на Восточном фронте. Двое из ее пилотов, помимо командира эскадры полковника Эрика фон Терпца, были награждены «Голубыми крестами» и, по меньшей мере, еще у пятерых счет сбитых аэропланов приближался к двадцати. Эскадру перебросили на Восточный фронт меньше месяца назад, после того, как ее пилоты изрядно потрепали в воздушных боях французов и англичан. Поговаривали, что, узнав о том, что эту эскадру перевели с Западного фронта, английские и французские пилоты дня три беспробудно пили шампанское от радости. Они могли лишь посочувствовать русским, которым теперь предстояло тягаться с немецкими асами.
«Илья Муромец» падал. Он еще цеплялся за небеса и мог пролететь не один десяток километров, но этого было слишком мало, чтобы добраться до территории, контролируемой русскими войсками. «Альбатросы», пользуясь преимуществом в скорости, обогнали «Илью Муромца». Они элегантно развернулись – один заложил вираж влево, другой вправо и разошлись веером. Описав небольшие дуги, «Альбатросы» опять соединились в пару и пошли в лобовую атаку. Они летели чуть выше русского аэроплана, попадая в поле обстрела как бортовых пулеметов, так и огневой точки, которая находилась над пилотской кабиной. Но на каждом «Альбатросе» была пулеметная пара.
Мазуров прицелился в аэроплан, летевший слева. Глаза начинали слезиться. Очертания «Альбатроса» казались размытыми, будто он гнал перед собой волну раскаленного воздуха. «Муромца» трясло, из-за этого удерживать немца на мушке было сложно. «Альбатрос» постоянно вываливался из прицела, и, чтобы не упустить его окончательно, Мазуров открыл по нему стрельбу, когда пули еще не могли причинить немцу ощутимого ущерба. Нет, у капитана не сдали нервы, его выстрел носил скорее психологический характер. Штурмовик надеялся, что немец если уж не испугается и не отвернет, то хотя бы на некоторое время будет выбит из равновесия, занервничает и пропустит благоприятный для атаки момент. Мечты эти были неосуществимыми.
Немцы ответили одновременно, словно все их пулеметы были синхронизированы. Мазуров увидел, как вспыхнули огни, похожие на открывшиеся глаза безумного зверя, а потом послышался свист пуль, и капитан почувствовал, как «Муромец» содрогается от множества попаданий. Очереди прошили крылья, и лишь одна пуля попала в пилотскую кабину. Она задела боковые стекла, но не выбила их, а оставила маленькую дырку, вокруг которой разбежалась паутина трещин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44