и этот странный лакей, несомненно подосланный французом, и ваше непонятное расположение к нему, и загадочные прогулки по лесу, и отсутствующий взгляд, которого я никогда не замечал у вас раньше… Да, да, я вдруг понял, почему вы стали так безразличны и ко мне, и к Гарри, и ко всем остальным мужчинам. Вас интересовал теперь только один человек – тот, кто явился сегодня в Нэврон.
Он произнес это очень тихо, почти шепотом, но глаза его, устремленные на нее, излучали откровенную ненависть.
– Ну что? – спросил он. – Будете все отрицать?
– Нет, – ответила она, – я не собираюсь ничего отрицать.
Он, словно невзначай, взял с тарелки нож и принялся водить им по столу.
– А вы понимаете, чем это вам грозит? – произнес он. – Если истина выплывет наружу, вам не избежать тюрьмы, а может быть, даже виселицы.
Она опять пожала плечами и ничего не сказала.
– Что и говорить, невеселый конец для Доны Сент-Колам, – проговорил он. – Вам, полагаю, никогда не приходилось бывать в тюрьме? Вы не знаете, что такое мучиться от жары и вони, жевать черствый хлеб и пить воду пополам с грязью? А прикосновение веревки, медленно впивающейся в шею, вам тоже незнакомо?
– Вы напрасно стараетесь запугать меня, Рокингем, – спокойно ответила она. – Поверьте, я не хуже вас представляю себе ужасы тюрьмы.
– Я счел себя обязанным предупредить вас о возможных последствиях, – сказал он.
– Боже мой, – проговорила она, – и все это только потому, что милорду Рокингему почудилось, будто я улыбнулась пирату, отбиравшему у меня драгоценности. Расскажите это кому угодно: Годолфину, Рэшли, Юстику или даже Гарри – они поднимут вас на смех.
– Я понимаю, почему вы так спокойны, – возразил он, – вы думаете, что ваш пират уже плывет в открытом море, а вас защищают стены Нэврона. Ну а если он еще не успел удрать? Если наши люди схватят его и приведут сюда и мы устроим небольшое представление, как было принято лет сто назад, а вас пригласим в качестве зрителя? Что тогда, Дона? Неужели вы и тогда останетесь спокойной?
Она посмотрела на него, и ей снова – в который раз! – показалось, что он похож на гладкого, самодовольного кота, подкарауливающего беззащитную птичку. Перед глазами ее встали картины прошлого, и она вдруг со всей отчетливостью увидела то, что интуитивно чувствовала в нем всегда – сознательную и злобную порочность натуры, обнаружить которую было очень трудно из-за всеобщей распущенности, царившей в их эпоху.
– Как вы любите драматизировать, Рокингем, – проговорила она. – Дыба и испанский сапог давно вышли из моды, еретиков больше не жгут на кострах.
– Еретиков, может быть, и не жгут, – согласился он, – а вот пиратов, насколько мне известно, по-прежнему вешают, колесуют и четвертуют, и сообщники их, как правило, не избегают этой участи.
– Ну что ж, – сказала она, – если вы считаете меня сообщницей пиратов, действуйте. Поднимитесь наверх, освободите гостей, разбудите Гарри, сгоните с него хмель, созовите слуг, оседлайте коней, пригласите на помощь солдат. А когда поймаете, наконец, вашего пирата, можете вздернуть нас рядом на одном суку.
Он молча смотрел на нее с другого конца стола и поигрывал ножом.
– Да, – сказал он, – я понимаю. Вас не страшат ни муки, ни пытки.
Ничто не способно сломить теперь вашу гордость. Вы готовы принять даже смерть, потому что наконец испытали то, о чем мечтали всю жизнь. Разве я не прав?
Она посмотрела на него и рассмеялась.
– Да, Рокингем, – сказала она, – вы правы.
Он побледнел, шрам на его щеке проступил отчетливей, исказив лицо безобразной гримасой.
– А ведь на его месте мог быть я, – произнес он.
– Никогда, – ответила она, – никогда, видит Бог.
– Если бы вы не сбежали в Нэврон, если бы вы остались в Лондоне, вы непременно стали бы моей. Пусть от скуки, пусть от тоски, от безразличия, пусть даже от отвращения – но моей!
– Нет, Рокингем, нет, никогда…
Он встал, продолжая вертеть в руках нож, оттолкнул спаниеля, дремавшего на полу, и медленно закатал рукава рубашки.
Дона тоже поднялась, сжимая подлокотники кресла; тусклый отблеск свечей задрожал на ее лице.
– Что с вами, Рокингем? – спросила она.
Он улыбнулся – впервые за все это время – и, отшвырнув ногой стул, оперся на край стола.
– Ничего особенного, – прошипел он, – просто я собираюсь убить вас.
Дона схватила бокал с вином, стоявший поблизости, и швырнула в него.
Бокал упал на пол и разбился вдребезги, но все же на какую-то долю секунды задержал его. Придя в себя, он попытался дотянуться до нее через стол, но она увернулась, нащупала за спиной массивный, тяжелый стул и, с трудом оторвав его от пола, толкнула в его сторону. Стул проехался по столу, сметая на пол серебро и посуду, и ударил Рокингема в плечо. Он задохнулся от боли.
Отбросив стул в сторону, он поднял нож и, прицелившись, метнул в Дону. Нож вонзился в ожерелье и разрубил его надвое, слегка оцарапав ей кожу, а потом скользнул вниз и застрял в складках одежды. Дрожа от ужаса и боли, она потянулась, чтобы поднять его, но, прежде чем ее пальцы нащупали рукоятку, Рокингем уже накинулся на нее, завернул ей руку за спину и зажал ладонью рот. Она услышала, как зазвенели бокалы и тарелки, и почувствовала, что падает на стол. Рокингем тщетно пытался нашарить нож, оставшийся у нее под спиной. Собаки, вообразившие, что это какая-то новая игра, которую люди затеяли ради их удовольствия, подняли неистовый лай и принялись наскакивать на него сзади, так что он, в конце концов, вынужден был обернуться и отшвырнуть их.
Воспользовавшись тем, что рука, зажимавшая ей рот, на секунду ослабла, она тут же вонзила зубы ему в ладонь, а свободной рукой ударила в лицо. Он отпустил ее кисть и обеими руками схватил за горло. Пальцы его сжимались все сильней и сильней, Дона чувствовала, что начинает задыхаться. Правой рукой она продолжала водить по столу, надеясь нашарить нож. Неожиданно пальцы ее сомкнулись на холодной рукоятке. Она вытащила нож из-за спины и, размахнувшись что было сил, всадила ему в бок. Клинок легко, без всяких усилий вошел в мягкую, податливую плоть; на руку Доне брызнула густая струя крови. Рокингем издал странный, глубокий вздох, разжал руки и повалился на бок, круша оставшуюся на столе посуду. Дона оттолкнула его и встала, чувствуя, что колени ее дрожат от напряжения. Собаки продолжали с диким лаем скакать вокруг. А Рокингем уже приподнимался над столом, глядя на нее остекленевшими глазами; одной рукой он зажимал рану на боку, другой тянул к себе тяжелый серебряный графин, которым можно было в два счета свалить Дону с ног. Он шагнул к ней, и в этот момент последняя свеча, тускло мерцавшая на стене, погасла – комната погрузилась в темноту.
Дона вытянула руки и осторожно двинулась вокруг стола. Рокингем, спотыкаясь и натыкаясь в темноте на стулья, неотступно следовал за ней.
Заметив слабый свет, падавший из окна галереи на лестницу, она торопливо кинулась туда. Вот и первая ступенька. Она ухватилась рукой за перила и устремилась вверх. По пятам за ней с лаем бежали собаки. Откуда-то со второго этажа доносились крики и стук в дверь. Дона слышала их как сквозь сон; звуки эти казались ей далекими и нереальными, не имеющими никакого отношения к тому, что происходило сейчас с ней. Она громко всхлипнула и оглянулась – Рокингем уже стоял под лестницей. Ноги не держали его, он опустился на четвереньки и пополз следом за ней, как пес. Она наконец добралась до галереи. Крики и стук сделались отчетливей. Слышался голос Годолфина и проклятия Гарри, сопровождаемые неистовым тявканьем спаниелей.
Весь этот гвалт, очевидно, разбудил малышей – из детской донеслись пронзительные испуганные крики. И страх ее неожиданно исчез, рассеялся, уступив место гневу. Она сделалась спокойной, уверенной и холодной.
Бледный лунный свет, пробившись сквозь плотную завесу облаков, упал на стену и осветил тяжелый пыльный щит, принадлежавший покойному лорду Сент-Коламу. Дона сорвала его со стены и, пытаясь удержать, опустилась на колени. Рокингем приближался. На середине лестницы он остановился, переводя дыхание, а затем снова принялся карабкаться вверх, скребя ногтями по ступеням и тяжело дыша. Вот он добрался до площадки. Дона видела, как он наклонился вперед, высматривая ее в темноте. И тогда она подняла щит и со всего размаха швырнула прямо ему в голову. Он зашатался, упал, кувыркаясь, скатился по лестнице и рухнул на каменный пол, придавленный тяжелым щитом, свалившимся сверху. Следом, игриво повизгивая, сбежали собаки и принялись возбужденно обнюхивать распростертое тело. Дона застыла на галерее. Ее охватила страшная усталость, голова раскалывалась от боли, в ушах звенел пронзительный крик Джеймса. Откуда-то издалека послышались шаги, взволнованные, испуганные голоса и треск ломающегося дерева. "Наверное, это Гарри, Юстик и Годолфин пытаются выбраться из спальни", – безразлично, как о чем-то постороннем, подумала она. Ей было не до них, она слишком устала, чтобы беспокоиться о ком-то еще. Больше всего ей хотелось сейчас уткнуться лицом в подушку и заснуть, не видя и не слыша ничего вокруг. Она представила свою тихую спальню в конце коридора, свою уютную, мягкую кровать… Мысли ее перенеслись дальше, она подумала о корабле, плывущем к морю, и о человеке, стоящем за штурвалом, – единственном и самом дорогом человеке на свете. Они договорились встретиться на рассвете, она обещала ждать его на узкой песчаной косе, выступающей в море. Она обещала дать ему ответ. Уильям поможет ей, верный, преданный Уильям, он покажет ей дорогу, он довезет ее до бухты. Они спустятся на берег, сядут в лодку, которую вышлют за ними с корабля, и уплывут – далеко-далеко… Ей представилось побережье Бретани, такое, каким она увидела его несколько дней назад: каменистый берег, позолоченный лучами восходящего солнца, багровые зубчатые скалы, похожие на скалы Девона. Она вспомнила белые буруны, набегающие на песок, брызги, туманной пеленой окутывающие все вокруг, запах моря, смешанный с запахом прогретой земли и трав…
Где-то там, за этими скалами, стоит дом, который она ни разу не видела, большой дом с серыми стенами, в который они однажды войдут вдвоем. Ей хотелось заснуть и увидеть во сне этот дом и забыть наконец темный обеденный зал, оплывающие свечи, разбитую посуду, сломанные стулья и выражение, появившееся на лице у Рокингема, когда она вонзила в него нож. Ей хотелось спать, ей очень хотелось спать, сон одолевал ее, она чувствовала, что силы ее оставляют и она падает, падает, как Рокингем падал недавно, а тьма вокруг сгущается, ложится на глаза и в ушах пронзительно свистит ветер…
Прошло, наверное, очень много времени. Какие-то люди склонились над ней, подняли на руки, понесли. Кто-то смыл кровь с ее лица и шеи, подложил под голову подушку. Она слышала неясные мужские голоса, тяжелый шум шагов.
Затем во дворе простучали копыта – должно быть, кто-то уехал. Часы на конюшне пробили три раза.
В голове ее шевельнулась смутная, тревожная мысль: "Он будет ждать меня на берегу. Я должна встать, я должна идти к нему…" Она попыталась подняться, но тут же снова упала на подушку. За окном было темно, мелкий дождь стучал по стеклу. В конце концов усталость сморила ее, и она заснула глубоким, тяжелым сном, а когда проснулась, шторы были уже раздернуты, в окно врывался дневной свет и Гарри, стоя подле нее на коленях, неуклюже гладил ее по волосам. Глаза у него были встревоженные, он пристально всматривался в ее лицо, время от времени всхлипывая, словно ребенок.
– Ну как ты, дорогая? – спросил он. – Тебе лучше?
Она непонимающе посмотрела на него. Виски ломило, в голове билась тупая, ноющая боль. Зачем он стоит на коленях? Зачем он ведет себя так смешно и нелепо?
– Роки умер, Дона, – произнес Гарри. – Мы нашли его на полу с переломленной шеей. Бедный Роки, он был моим самым лучшим другом!
По щекам его заструились слезы. Дона молча смотрела на него.
– Он спас тебе жизнь, Дона, – продолжал Гарри. – Он пытался защитить тебя от этого подлого пирата. Он дрался с ним один на один, в темноте, дрался, несмотря на рану в боку, чтобы ты, дорогая моя, любимая моя девочка, успела добежать до спальни и предупредить нас.
Дона не слушала его. Она приподнялась на кровати и посмотрела в окно, за которым разгорался яркий, погожий день.
– Который час? – спросила она. – Солнце уже встало?
– Солнце? – удивленно переспросил он. – Конечно, дорогая, сейчас полдень. Почему ты спрашиваешь? Не думай ни о чем, моя радость, тебе нельзя волноваться, ты столько всего пережила…
Она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Если сейчас полдень, значит, корабль уже уплыл – он сказал, что будет ждать только до рассвета.
Она проспала. Боже мой, она проспала! Шлюпка подходила к берегу, как они и договорились, и уплыла, никого не застав.
– Ни о чем не беспокойся, дорогая, – услышала она голос Гарри. – Забудь об этой проклятой ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Он произнес это очень тихо, почти шепотом, но глаза его, устремленные на нее, излучали откровенную ненависть.
– Ну что? – спросил он. – Будете все отрицать?
– Нет, – ответила она, – я не собираюсь ничего отрицать.
Он, словно невзначай, взял с тарелки нож и принялся водить им по столу.
– А вы понимаете, чем это вам грозит? – произнес он. – Если истина выплывет наружу, вам не избежать тюрьмы, а может быть, даже виселицы.
Она опять пожала плечами и ничего не сказала.
– Что и говорить, невеселый конец для Доны Сент-Колам, – проговорил он. – Вам, полагаю, никогда не приходилось бывать в тюрьме? Вы не знаете, что такое мучиться от жары и вони, жевать черствый хлеб и пить воду пополам с грязью? А прикосновение веревки, медленно впивающейся в шею, вам тоже незнакомо?
– Вы напрасно стараетесь запугать меня, Рокингем, – спокойно ответила она. – Поверьте, я не хуже вас представляю себе ужасы тюрьмы.
– Я счел себя обязанным предупредить вас о возможных последствиях, – сказал он.
– Боже мой, – проговорила она, – и все это только потому, что милорду Рокингему почудилось, будто я улыбнулась пирату, отбиравшему у меня драгоценности. Расскажите это кому угодно: Годолфину, Рэшли, Юстику или даже Гарри – они поднимут вас на смех.
– Я понимаю, почему вы так спокойны, – возразил он, – вы думаете, что ваш пират уже плывет в открытом море, а вас защищают стены Нэврона. Ну а если он еще не успел удрать? Если наши люди схватят его и приведут сюда и мы устроим небольшое представление, как было принято лет сто назад, а вас пригласим в качестве зрителя? Что тогда, Дона? Неужели вы и тогда останетесь спокойной?
Она посмотрела на него, и ей снова – в который раз! – показалось, что он похож на гладкого, самодовольного кота, подкарауливающего беззащитную птичку. Перед глазами ее встали картины прошлого, и она вдруг со всей отчетливостью увидела то, что интуитивно чувствовала в нем всегда – сознательную и злобную порочность натуры, обнаружить которую было очень трудно из-за всеобщей распущенности, царившей в их эпоху.
– Как вы любите драматизировать, Рокингем, – проговорила она. – Дыба и испанский сапог давно вышли из моды, еретиков больше не жгут на кострах.
– Еретиков, может быть, и не жгут, – согласился он, – а вот пиратов, насколько мне известно, по-прежнему вешают, колесуют и четвертуют, и сообщники их, как правило, не избегают этой участи.
– Ну что ж, – сказала она, – если вы считаете меня сообщницей пиратов, действуйте. Поднимитесь наверх, освободите гостей, разбудите Гарри, сгоните с него хмель, созовите слуг, оседлайте коней, пригласите на помощь солдат. А когда поймаете, наконец, вашего пирата, можете вздернуть нас рядом на одном суку.
Он молча смотрел на нее с другого конца стола и поигрывал ножом.
– Да, – сказал он, – я понимаю. Вас не страшат ни муки, ни пытки.
Ничто не способно сломить теперь вашу гордость. Вы готовы принять даже смерть, потому что наконец испытали то, о чем мечтали всю жизнь. Разве я не прав?
Она посмотрела на него и рассмеялась.
– Да, Рокингем, – сказала она, – вы правы.
Он побледнел, шрам на его щеке проступил отчетливей, исказив лицо безобразной гримасой.
– А ведь на его месте мог быть я, – произнес он.
– Никогда, – ответила она, – никогда, видит Бог.
– Если бы вы не сбежали в Нэврон, если бы вы остались в Лондоне, вы непременно стали бы моей. Пусть от скуки, пусть от тоски, от безразличия, пусть даже от отвращения – но моей!
– Нет, Рокингем, нет, никогда…
Он встал, продолжая вертеть в руках нож, оттолкнул спаниеля, дремавшего на полу, и медленно закатал рукава рубашки.
Дона тоже поднялась, сжимая подлокотники кресла; тусклый отблеск свечей задрожал на ее лице.
– Что с вами, Рокингем? – спросила она.
Он улыбнулся – впервые за все это время – и, отшвырнув ногой стул, оперся на край стола.
– Ничего особенного, – прошипел он, – просто я собираюсь убить вас.
Дона схватила бокал с вином, стоявший поблизости, и швырнула в него.
Бокал упал на пол и разбился вдребезги, но все же на какую-то долю секунды задержал его. Придя в себя, он попытался дотянуться до нее через стол, но она увернулась, нащупала за спиной массивный, тяжелый стул и, с трудом оторвав его от пола, толкнула в его сторону. Стул проехался по столу, сметая на пол серебро и посуду, и ударил Рокингема в плечо. Он задохнулся от боли.
Отбросив стул в сторону, он поднял нож и, прицелившись, метнул в Дону. Нож вонзился в ожерелье и разрубил его надвое, слегка оцарапав ей кожу, а потом скользнул вниз и застрял в складках одежды. Дрожа от ужаса и боли, она потянулась, чтобы поднять его, но, прежде чем ее пальцы нащупали рукоятку, Рокингем уже накинулся на нее, завернул ей руку за спину и зажал ладонью рот. Она услышала, как зазвенели бокалы и тарелки, и почувствовала, что падает на стол. Рокингем тщетно пытался нашарить нож, оставшийся у нее под спиной. Собаки, вообразившие, что это какая-то новая игра, которую люди затеяли ради их удовольствия, подняли неистовый лай и принялись наскакивать на него сзади, так что он, в конце концов, вынужден был обернуться и отшвырнуть их.
Воспользовавшись тем, что рука, зажимавшая ей рот, на секунду ослабла, она тут же вонзила зубы ему в ладонь, а свободной рукой ударила в лицо. Он отпустил ее кисть и обеими руками схватил за горло. Пальцы его сжимались все сильней и сильней, Дона чувствовала, что начинает задыхаться. Правой рукой она продолжала водить по столу, надеясь нашарить нож. Неожиданно пальцы ее сомкнулись на холодной рукоятке. Она вытащила нож из-за спины и, размахнувшись что было сил, всадила ему в бок. Клинок легко, без всяких усилий вошел в мягкую, податливую плоть; на руку Доне брызнула густая струя крови. Рокингем издал странный, глубокий вздох, разжал руки и повалился на бок, круша оставшуюся на столе посуду. Дона оттолкнула его и встала, чувствуя, что колени ее дрожат от напряжения. Собаки продолжали с диким лаем скакать вокруг. А Рокингем уже приподнимался над столом, глядя на нее остекленевшими глазами; одной рукой он зажимал рану на боку, другой тянул к себе тяжелый серебряный графин, которым можно было в два счета свалить Дону с ног. Он шагнул к ней, и в этот момент последняя свеча, тускло мерцавшая на стене, погасла – комната погрузилась в темноту.
Дона вытянула руки и осторожно двинулась вокруг стола. Рокингем, спотыкаясь и натыкаясь в темноте на стулья, неотступно следовал за ней.
Заметив слабый свет, падавший из окна галереи на лестницу, она торопливо кинулась туда. Вот и первая ступенька. Она ухватилась рукой за перила и устремилась вверх. По пятам за ней с лаем бежали собаки. Откуда-то со второго этажа доносились крики и стук в дверь. Дона слышала их как сквозь сон; звуки эти казались ей далекими и нереальными, не имеющими никакого отношения к тому, что происходило сейчас с ней. Она громко всхлипнула и оглянулась – Рокингем уже стоял под лестницей. Ноги не держали его, он опустился на четвереньки и пополз следом за ней, как пес. Она наконец добралась до галереи. Крики и стук сделались отчетливей. Слышался голос Годолфина и проклятия Гарри, сопровождаемые неистовым тявканьем спаниелей.
Весь этот гвалт, очевидно, разбудил малышей – из детской донеслись пронзительные испуганные крики. И страх ее неожиданно исчез, рассеялся, уступив место гневу. Она сделалась спокойной, уверенной и холодной.
Бледный лунный свет, пробившись сквозь плотную завесу облаков, упал на стену и осветил тяжелый пыльный щит, принадлежавший покойному лорду Сент-Коламу. Дона сорвала его со стены и, пытаясь удержать, опустилась на колени. Рокингем приближался. На середине лестницы он остановился, переводя дыхание, а затем снова принялся карабкаться вверх, скребя ногтями по ступеням и тяжело дыша. Вот он добрался до площадки. Дона видела, как он наклонился вперед, высматривая ее в темноте. И тогда она подняла щит и со всего размаха швырнула прямо ему в голову. Он зашатался, упал, кувыркаясь, скатился по лестнице и рухнул на каменный пол, придавленный тяжелым щитом, свалившимся сверху. Следом, игриво повизгивая, сбежали собаки и принялись возбужденно обнюхивать распростертое тело. Дона застыла на галерее. Ее охватила страшная усталость, голова раскалывалась от боли, в ушах звенел пронзительный крик Джеймса. Откуда-то издалека послышались шаги, взволнованные, испуганные голоса и треск ломающегося дерева. "Наверное, это Гарри, Юстик и Годолфин пытаются выбраться из спальни", – безразлично, как о чем-то постороннем, подумала она. Ей было не до них, она слишком устала, чтобы беспокоиться о ком-то еще. Больше всего ей хотелось сейчас уткнуться лицом в подушку и заснуть, не видя и не слыша ничего вокруг. Она представила свою тихую спальню в конце коридора, свою уютную, мягкую кровать… Мысли ее перенеслись дальше, она подумала о корабле, плывущем к морю, и о человеке, стоящем за штурвалом, – единственном и самом дорогом человеке на свете. Они договорились встретиться на рассвете, она обещала ждать его на узкой песчаной косе, выступающей в море. Она обещала дать ему ответ. Уильям поможет ей, верный, преданный Уильям, он покажет ей дорогу, он довезет ее до бухты. Они спустятся на берег, сядут в лодку, которую вышлют за ними с корабля, и уплывут – далеко-далеко… Ей представилось побережье Бретани, такое, каким она увидела его несколько дней назад: каменистый берег, позолоченный лучами восходящего солнца, багровые зубчатые скалы, похожие на скалы Девона. Она вспомнила белые буруны, набегающие на песок, брызги, туманной пеленой окутывающие все вокруг, запах моря, смешанный с запахом прогретой земли и трав…
Где-то там, за этими скалами, стоит дом, который она ни разу не видела, большой дом с серыми стенами, в который они однажды войдут вдвоем. Ей хотелось заснуть и увидеть во сне этот дом и забыть наконец темный обеденный зал, оплывающие свечи, разбитую посуду, сломанные стулья и выражение, появившееся на лице у Рокингема, когда она вонзила в него нож. Ей хотелось спать, ей очень хотелось спать, сон одолевал ее, она чувствовала, что силы ее оставляют и она падает, падает, как Рокингем падал недавно, а тьма вокруг сгущается, ложится на глаза и в ушах пронзительно свистит ветер…
Прошло, наверное, очень много времени. Какие-то люди склонились над ней, подняли на руки, понесли. Кто-то смыл кровь с ее лица и шеи, подложил под голову подушку. Она слышала неясные мужские голоса, тяжелый шум шагов.
Затем во дворе простучали копыта – должно быть, кто-то уехал. Часы на конюшне пробили три раза.
В голове ее шевельнулась смутная, тревожная мысль: "Он будет ждать меня на берегу. Я должна встать, я должна идти к нему…" Она попыталась подняться, но тут же снова упала на подушку. За окном было темно, мелкий дождь стучал по стеклу. В конце концов усталость сморила ее, и она заснула глубоким, тяжелым сном, а когда проснулась, шторы были уже раздернуты, в окно врывался дневной свет и Гарри, стоя подле нее на коленях, неуклюже гладил ее по волосам. Глаза у него были встревоженные, он пристально всматривался в ее лицо, время от времени всхлипывая, словно ребенок.
– Ну как ты, дорогая? – спросил он. – Тебе лучше?
Она непонимающе посмотрела на него. Виски ломило, в голове билась тупая, ноющая боль. Зачем он стоит на коленях? Зачем он ведет себя так смешно и нелепо?
– Роки умер, Дона, – произнес Гарри. – Мы нашли его на полу с переломленной шеей. Бедный Роки, он был моим самым лучшим другом!
По щекам его заструились слезы. Дона молча смотрела на него.
– Он спас тебе жизнь, Дона, – продолжал Гарри. – Он пытался защитить тебя от этого подлого пирата. Он дрался с ним один на один, в темноте, дрался, несмотря на рану в боку, чтобы ты, дорогая моя, любимая моя девочка, успела добежать до спальни и предупредить нас.
Дона не слушала его. Она приподнялась на кровати и посмотрела в окно, за которым разгорался яркий, погожий день.
– Который час? – спросила она. – Солнце уже встало?
– Солнце? – удивленно переспросил он. – Конечно, дорогая, сейчас полдень. Почему ты спрашиваешь? Не думай ни о чем, моя радость, тебе нельзя волноваться, ты столько всего пережила…
Она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Если сейчас полдень, значит, корабль уже уплыл – он сказал, что будет ждать только до рассвета.
Она проспала. Боже мой, она проспала! Шлюпка подходила к берегу, как они и договорились, и уплыла, никого не застав.
– Ни о чем не беспокойся, дорогая, – услышала она голос Гарри. – Забудь об этой проклятой ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35