– Знаю. Я тоже из Руффано, но давно там не живу. В приют я ни разу не заходил.
– Зданию нужен ремонт, – сказала она, – и нам, видимо, придется переезжать. Поговаривают, будто для нас строится новое помещение в Анконе, где умер наш бывший управляющий.
Мы вместе наблюдали, как дети плещутся в море.
– Все они сироты? – спросил я, думая о Чезаре.
– Да, все, – ответила монахиня. – Либо лишились родителей, либо были подкинуты на ступени приюта через несколько часов после рождения. Иногда мать слишком слаба, чтобы далеко уйти, мы ее находим и ухаживаем за ней и младенцем. Потом она отправляется на работу и оставляет ребенка у нас.
Иногда, но очень редко, нам удается найти дом, где принимают обоих. – Она подняла руку и помахала детям, чтобы они не заходили слишком далеко. – Это самый счастливый выход, – сказала она, – как для матери, так и для ребенка. Но нынче не так уж много людей, готовых приютить найденыша. Изредка к нам обращаются молодые пары, которые потеряли первенца при родах и хотят срочно найти ему замену, чтобы воспитать как своего собственного ребенка. – Она посмотрела на меня и улыбнулась. – Но в таких случаях необходимо полное доверие между приемными родителями и управляющим приюта. Передача ребенка должна храниться в тайне. Так лучше для всех.
– Да, – сказал я. – Наверное.
Из вместительного кармана юбки монахиня вынула свисток и два раза свистнула. Дети повернули головы, посмотрели на нее, затем выбрались из воды и, отряхиваясь, как щенята, побежали к ней.
– Вот видите, – сказала она, улыбаясь, – они у меня вышколены.
Я посмотрел на часы. Меня тоже вышколили. Было около четырех. Пожалуй, пора отправляться на борт "Гарибальди".
– Если вы тоже из Руффано, – сказала монахиня, – вам стоит зайти и посмотреть на детей. Не на этих, конечно, а на тех, за которыми я присматриваю в приюте.
– Благодарю вас. Я, возможно, зайду, – вежливо солгал я и, скорее из любезности, чем из любопытства, спросил:
– Раз в Анконе решили построить для вас новое здание, вы тоже туда переедете?
– О да, – ответила монахиня, – в детях вся моя жизнь. Лет пятьдесят назад я сама была подкидышем.
Я почувствовал что-то похожее на жалость. Это простое, довольное лицо не знало другого существования, другого мира. Ее и сотни таких, как она, подбросили к чужому порогу, где они обрели милость и спасение.
– В Руффано? – спросил я.
– Да, – сказала она, – но нам было труднее. Строгие правила, спартанская жизнь. Никаких каникул на море, при всей доброте нашего управляющего Луиджи Спека.
Дети уже прибежали, и монахиня, выстроив их полукругом, достала из сумки яблоки и апельсины.
– Луиджи Спека? – повторил я.
– Да, – ответила она, – но он давно умер, в двадцать девятом. Он похоронен в Анконе, я вам говорила.
Я поблагодарил ее и простился. За что поблагодарил, я и сам не знал.
Возможно, за то, что Бог дал мне прозреть. Возможно, солнечный луч, что упал на мое лицо, когда я, повернув на запад, шел по пляжу, был подобен удару, ослепившему Савла на дороге в Дамаск. Внезапно я постиг. Внезапно я понял.
Письмо моего отца и двойная запись о крещении уже не были для меня загадкой.
Альдо – найденыш. Их старший сын умер, Луиджи Спека дал им Альдо. В ноябре Марта раскрыла то, что почти сорок лет хранилось в тайне. Альдо, гордый своим происхождением, гордый своим наследием, гордый всем, что было так дорого его сердцу, узнал правду и последние пять месяцев таил ее про себя.
Это самого Альдо раздели донага и подвергли оскорблениям, Альдо потерял лицо – не для друзей, которые ничего не знали, а в своих собственных глазах.
Мистификатор сам пал жертвой мистификации. Он стремился сорвать маску с лицемерия, но с него самого сорвали маску.
Я шел не по направлению к судну, а в другую сторону, к городу. Мои немногочисленные пожитки остались на борту "Гарибальди", но это ровно ничего не значило. Лишь одна мысль занимала меня – ехать к Альдо. Где-нибудь в Фано должен быть поезд или автобус, который доставит меня обратно в Руффано.
Завтра фестиваль, и при падении Сокола я должен быть с Альдо.
Глава 21
На автобусной станции я обнаружил в своей записной книжке всего две тысячи лир. Утром я должен был получить в университете зарплату, но из-за визита к синьоре Бутали и необходимости прятаться в квартире Карлы Распа так и не пошел туда. Еще я вспомнил, что задолжал синьоре Сильвани за стол и квартиру. Хотя, возможно, Альдо об этом позаботился.
Такси до Руффано стоило больше двух тысяч лир. В кассе мне сказали, что последний автобус на Руффано ушел в половине четвертого. Другой автобус шел на Пезаро и берегом, но, поскольку Пезаро был на десять километров ближе к месту моего назначения, чем Фано, я не задумываясь сел в него. Когда дорога пересекала канал, я посмотрел направо, в сторону порта, и подумал о партизане Марко и его помощнике Франко, которые чинят мотор и ждут моего прихода. Не дождавшись меня, они отправятся в город на поиски, будут справляться в барах и кафе. Потом Марко позвонит Альдо и скажет ему, что я пропал.
Я смотрел в окно, стараясь составить план. Если Альдо убил Марту, то вовсе не из-за ее угроз раскрыть его возможную связь с синьорой Бутали, а потому, что она собиралась выдать тайну его рождения. Председатель художественного совета был не сыном Донати, а найденышем – последним из граждан Руффано, что означало для Альдо непереносимый позор и унижение. Я хотел сказать Альдо, что все понимаю. Что для меня это не имеет значения.
Что он остается для меня таким же братом, что я всем обязан ему. Мальчиком он поочередно баловал и мучил меня, мужчиной он продолжает поступать так же.
Но теперь я знал то, о чем никогда не догадывался, – он очень раним. Именно поэтому мы наконец-то должны встретиться на равных.
Двенадцать километров пути до Пезаро вскоре остались позади. Я вышел из автобуса и стал изучать расписание на Руффано. Будет автобус в половине шестого. Ждать оставалось всего час. Я побрел по улице, заполненной пешеходами, в основном туристами, которые либо бесцельно, как я, разглядывали витрины магазинов, либо направлялись за город на пляж. Вдруг меня едва не оглушили протяжные гудки: у самого тротуара чуть не на полном ходу остановились два мотороллера, и молодой женский голос крикнул:
"Армино!" За этим последовали свистки и крики. Я обернулся – передо мной на мотороллере Катерина и Паоло Паскуале, она на заднем сиденье, и за ними еще два студента из пансионата Сильвани, Джино и Марио.
– Поймали! – крикнула Катерина. – Теперь вам не уйти! Нам про вас все известно, и как вы пробрались наверх и прихватили свои вещи, и как уехали, не расплатившись с синьорой Сильвани.
Все четверо сошли с мотороллеров и окружили меня. Прохожие оборачивались и смотрели на нас.
– Послушайте, – сказал я. – Я могу объяснить…
– Да уж, лучше объяснить, – оборвал меня Паоло. – Вы не имеете права так поступать с Сильвани, мы этого не позволим. Выкладывайте деньги, или мы отведем вас в полицию.
– У меня нет денег, – сказал я. – При мне меньше двух тысяч лир.
Мы загораживали проход. Из проезжавшей мимо машины кто-то закричал на студентов. Паоло махнул головой Катерине.
– Приходи к нам в кафе Россини, – сказал он. – Армино поедет со мной, он сядет сзади. Там он толком все нам расскажет. Джино, Марио, поезжайте за нами да смотрите, чтобы он чего не выкинул.
Мне оставалось только повиноваться. Продолжать спор было бессмысленно – лишние неприятности. Пожав плечами, я сел на мотороллер позади Паоло, и мы в самой гуще движения рванулись к пьяцца дель Пополо, где и остановились рядом с колоннадой под герцогским дворцом Пезаро. Оставив оба мотороллера, мы направились в маленький бар: Паоло впереди, Джино и Марио по обе стороны от меня. Мы вошли, и Паоло показал рукой на столик у окна.
– Здесь в самый раз, – сказал он. – Катерина сейчас придет.
Он заказал для всех, в том числе и для меня, пива и, когда официант скрылся, повернулся ко мне, облокотясь о стол.
– Ну? – спросил он. – Что вы можете нам сказать?
– Меня разыскивает полиция, – сказал я. – Я убежал.
Трое студентов обменялись взглядами.
– Синьора Сильвани так и думала, – выпалил Джино. – Кто-то сегодня утром осведомлялся про вас, но не сказал, почему. По виду полицейский агент в штатском.
– Знаю, – сказал я. – Я его заметил. Поэтому и убежал. Поэтому не забрал в университете причитающиеся мне деньги и не расплатился с синьорой Сильвани. На моем месте вы поступили бы так же.
Все трое испытующе смотрели на меня. Официант принес нам пиво, поставил его на столик и ушел.
– Что вы сделали? – спросил Паоло.
– Ничего, – ответил я, – но против меня серьезные улики. Фактически я могу попасть за решетку вместо кого-то другого. И я готов на это пойти.
Дело в том, что тот, другой, – мой брат.
Пришла Катерина; она была растрепана и задыхалась после быстрой ходьбы.
Она подтащила стул и села между Паоло и мной.
– Что случилось? – спросила она.
Паоло в нескольких словах объяснил ей.
– Я ему верю, – немного подумав, сказала она. – Мы знаем его уже целую неделю. Он не из тех, кто сбежит просто так. Это как-то связано с туристическим агентством, в котором вы работали до приезда в Руффано?
– Да, – ответил я. И надо сказать, что отчасти так оно и было.
Марио, который до того не произнес ни слова, наклонился над столом.
– Но почему Пезаро? – спросил он. – Почему только две тысячи лир?
Как вы собираетесь отсюда выбраться?
В студентах уже не было ни язвительности, ни недоверчивости. Джино протянул мне сигарету. Я смотрел на них и думал: ведь они одного поколения с Чезаре, Джорджо и Доменико. Все они молоды. Все не обстреляны. Однако, сколь ни различаются они по своим взглядам и целям, все они стремятся к приключениям, к полноте жизни.
– За последние два часа у меня было время подумать, – сказал я. – Теперь я понимаю, что сделал ошибку, уехав из Руффано. Я хочу вернуться и собирался сесть на автобус, который уходит в половине шестого.
Они потягивали пиво и молча смотрели на меня. Наверное, мой ответ их озадачил.
– Но почему вернуться? – спросил Паоло. – Разве полиция вас не схватит?
– Возможно, – сказал я. – Но теперь я уже не боюсь. Не спрашивайте, почему.
Никто из них не рассмеялся, не съязвил. Они приняли мое признание, как приняли бы его Чезаре или Доменико.
– Подробно я не могу вам ничего рассказать, – сказал я им, – но мой брат в Руффано и у него другая фамилия. Все, что между нами произошло, если он действительно сделал то, в чем я его подозреваю, объясняется семейной гордостью. Я должен это выяснить. Я должен поговорить с ним.
Они поняли. И не приставали с вопросами. На их лицах горел живой интерес. Импульсивная Катерина коснулась моей руки.
– Это не лишено смысла, – сказала она, – по крайней мере, для меня.
Если бы я в чем-то подозревала Паоло и могла взять на себя его вину, то мне хотелось бы знать его мотивы. Люди, связанные кровными узами, должны быть откровенны друг с другом. Мы с Паоло близнецы. Возможно, от этого наши отношения более близкие.
– Здесь дело не только в семейном родстве, – сказал Джино. – Дело еще и в дружбе. Я мог бы взять на себя вину за то, что сделал Марио, но мне было бы необходимо знать, почему он это сделал.
– В отношении вашего брата вы испытываете именно такое чувство? – спросила Катерина.
– Да, – сказал я, – именно такое.
Они допили пиво, и Паоло сказал:
– Мы позаботимся, чтобы синьора Сильвани получила свои деньги. Теперь главное не это. Прежде всего, надо немедленно доставить вас в Руффано и в то же время провести полицию. Мы вам поможем. Но сперва необходимо выработать план.
Меня тронуло их великодушие. Почему они мне поверили? Никаких видимых причин для этого не было. Как не было причин, по которым Карла Распа позволила мне спрятаться в ее квартире. Я вполне мог оказаться убийцей, и тем не менее она мне поверила. Я мог бы быть обыкновенным жуликом, и все же студенты мне доверяли.
– Ну конечно же, – вдруг сказала Катерина, – фестиваль. Мы ведь участники восстания, переоденем Армино в такой же костюм, как у нас, и ручаюсь, что никакой полицейский не узнает его среди двух тысяч других.
– Переоденем, но во что? – спросил Джино. – Ты же знаешь, что Донати велел нашим приходить в обычной одежде.
– Да, верно, – сказала Катерина, – в рубашках, джинсах, свитерах и все такое. Вы только посмотрите на Армино. Этот городской костюм, эта рубашка, эти туфли. Он даже одевается, как групповод! Стоит его по-другому подстричь, одеть в цветную рубашку и джинсы, и он сам себя не узнает.
– Катерина права, – сказал Паоло. – Давайте отведем его в ближайшую парикмахерскую, пусть ему сделают стрижку покороче. Потом купим ему на рынке что-нибудь из одежды. Скинемся ради такого дела. Все, Армино, побереги свои две тысячи, они тебе пригодятся.
Я стал манекеном в их руках. Паоло заплатил за пиво, мы вышли из кафе, и меня отвели к парикмахеру, который превратил элегантного представителя генуэзской конторы "Саншайн Турз", каковым я себя всегда считал, в заурядного хиппи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Зданию нужен ремонт, – сказала она, – и нам, видимо, придется переезжать. Поговаривают, будто для нас строится новое помещение в Анконе, где умер наш бывший управляющий.
Мы вместе наблюдали, как дети плещутся в море.
– Все они сироты? – спросил я, думая о Чезаре.
– Да, все, – ответила монахиня. – Либо лишились родителей, либо были подкинуты на ступени приюта через несколько часов после рождения. Иногда мать слишком слаба, чтобы далеко уйти, мы ее находим и ухаживаем за ней и младенцем. Потом она отправляется на работу и оставляет ребенка у нас.
Иногда, но очень редко, нам удается найти дом, где принимают обоих. – Она подняла руку и помахала детям, чтобы они не заходили слишком далеко. – Это самый счастливый выход, – сказала она, – как для матери, так и для ребенка. Но нынче не так уж много людей, готовых приютить найденыша. Изредка к нам обращаются молодые пары, которые потеряли первенца при родах и хотят срочно найти ему замену, чтобы воспитать как своего собственного ребенка. – Она посмотрела на меня и улыбнулась. – Но в таких случаях необходимо полное доверие между приемными родителями и управляющим приюта. Передача ребенка должна храниться в тайне. Так лучше для всех.
– Да, – сказал я. – Наверное.
Из вместительного кармана юбки монахиня вынула свисток и два раза свистнула. Дети повернули головы, посмотрели на нее, затем выбрались из воды и, отряхиваясь, как щенята, побежали к ней.
– Вот видите, – сказала она, улыбаясь, – они у меня вышколены.
Я посмотрел на часы. Меня тоже вышколили. Было около четырех. Пожалуй, пора отправляться на борт "Гарибальди".
– Если вы тоже из Руффано, – сказала монахиня, – вам стоит зайти и посмотреть на детей. Не на этих, конечно, а на тех, за которыми я присматриваю в приюте.
– Благодарю вас. Я, возможно, зайду, – вежливо солгал я и, скорее из любезности, чем из любопытства, спросил:
– Раз в Анконе решили построить для вас новое здание, вы тоже туда переедете?
– О да, – ответила монахиня, – в детях вся моя жизнь. Лет пятьдесят назад я сама была подкидышем.
Я почувствовал что-то похожее на жалость. Это простое, довольное лицо не знало другого существования, другого мира. Ее и сотни таких, как она, подбросили к чужому порогу, где они обрели милость и спасение.
– В Руффано? – спросил я.
– Да, – сказала она, – но нам было труднее. Строгие правила, спартанская жизнь. Никаких каникул на море, при всей доброте нашего управляющего Луиджи Спека.
Дети уже прибежали, и монахиня, выстроив их полукругом, достала из сумки яблоки и апельсины.
– Луиджи Спека? – повторил я.
– Да, – ответила она, – но он давно умер, в двадцать девятом. Он похоронен в Анконе, я вам говорила.
Я поблагодарил ее и простился. За что поблагодарил, я и сам не знал.
Возможно, за то, что Бог дал мне прозреть. Возможно, солнечный луч, что упал на мое лицо, когда я, повернув на запад, шел по пляжу, был подобен удару, ослепившему Савла на дороге в Дамаск. Внезапно я постиг. Внезапно я понял.
Письмо моего отца и двойная запись о крещении уже не были для меня загадкой.
Альдо – найденыш. Их старший сын умер, Луиджи Спека дал им Альдо. В ноябре Марта раскрыла то, что почти сорок лет хранилось в тайне. Альдо, гордый своим происхождением, гордый своим наследием, гордый всем, что было так дорого его сердцу, узнал правду и последние пять месяцев таил ее про себя.
Это самого Альдо раздели донага и подвергли оскорблениям, Альдо потерял лицо – не для друзей, которые ничего не знали, а в своих собственных глазах.
Мистификатор сам пал жертвой мистификации. Он стремился сорвать маску с лицемерия, но с него самого сорвали маску.
Я шел не по направлению к судну, а в другую сторону, к городу. Мои немногочисленные пожитки остались на борту "Гарибальди", но это ровно ничего не значило. Лишь одна мысль занимала меня – ехать к Альдо. Где-нибудь в Фано должен быть поезд или автобус, который доставит меня обратно в Руффано.
Завтра фестиваль, и при падении Сокола я должен быть с Альдо.
Глава 21
На автобусной станции я обнаружил в своей записной книжке всего две тысячи лир. Утром я должен был получить в университете зарплату, но из-за визита к синьоре Бутали и необходимости прятаться в квартире Карлы Распа так и не пошел туда. Еще я вспомнил, что задолжал синьоре Сильвани за стол и квартиру. Хотя, возможно, Альдо об этом позаботился.
Такси до Руффано стоило больше двух тысяч лир. В кассе мне сказали, что последний автобус на Руффано ушел в половине четвертого. Другой автобус шел на Пезаро и берегом, но, поскольку Пезаро был на десять километров ближе к месту моего назначения, чем Фано, я не задумываясь сел в него. Когда дорога пересекала канал, я посмотрел направо, в сторону порта, и подумал о партизане Марко и его помощнике Франко, которые чинят мотор и ждут моего прихода. Не дождавшись меня, они отправятся в город на поиски, будут справляться в барах и кафе. Потом Марко позвонит Альдо и скажет ему, что я пропал.
Я смотрел в окно, стараясь составить план. Если Альдо убил Марту, то вовсе не из-за ее угроз раскрыть его возможную связь с синьорой Бутали, а потому, что она собиралась выдать тайну его рождения. Председатель художественного совета был не сыном Донати, а найденышем – последним из граждан Руффано, что означало для Альдо непереносимый позор и унижение. Я хотел сказать Альдо, что все понимаю. Что для меня это не имеет значения.
Что он остается для меня таким же братом, что я всем обязан ему. Мальчиком он поочередно баловал и мучил меня, мужчиной он продолжает поступать так же.
Но теперь я знал то, о чем никогда не догадывался, – он очень раним. Именно поэтому мы наконец-то должны встретиться на равных.
Двенадцать километров пути до Пезаро вскоре остались позади. Я вышел из автобуса и стал изучать расписание на Руффано. Будет автобус в половине шестого. Ждать оставалось всего час. Я побрел по улице, заполненной пешеходами, в основном туристами, которые либо бесцельно, как я, разглядывали витрины магазинов, либо направлялись за город на пляж. Вдруг меня едва не оглушили протяжные гудки: у самого тротуара чуть не на полном ходу остановились два мотороллера, и молодой женский голос крикнул:
"Армино!" За этим последовали свистки и крики. Я обернулся – передо мной на мотороллере Катерина и Паоло Паскуале, она на заднем сиденье, и за ними еще два студента из пансионата Сильвани, Джино и Марио.
– Поймали! – крикнула Катерина. – Теперь вам не уйти! Нам про вас все известно, и как вы пробрались наверх и прихватили свои вещи, и как уехали, не расплатившись с синьорой Сильвани.
Все четверо сошли с мотороллеров и окружили меня. Прохожие оборачивались и смотрели на нас.
– Послушайте, – сказал я. – Я могу объяснить…
– Да уж, лучше объяснить, – оборвал меня Паоло. – Вы не имеете права так поступать с Сильвани, мы этого не позволим. Выкладывайте деньги, или мы отведем вас в полицию.
– У меня нет денег, – сказал я. – При мне меньше двух тысяч лир.
Мы загораживали проход. Из проезжавшей мимо машины кто-то закричал на студентов. Паоло махнул головой Катерине.
– Приходи к нам в кафе Россини, – сказал он. – Армино поедет со мной, он сядет сзади. Там он толком все нам расскажет. Джино, Марио, поезжайте за нами да смотрите, чтобы он чего не выкинул.
Мне оставалось только повиноваться. Продолжать спор было бессмысленно – лишние неприятности. Пожав плечами, я сел на мотороллер позади Паоло, и мы в самой гуще движения рванулись к пьяцца дель Пополо, где и остановились рядом с колоннадой под герцогским дворцом Пезаро. Оставив оба мотороллера, мы направились в маленький бар: Паоло впереди, Джино и Марио по обе стороны от меня. Мы вошли, и Паоло показал рукой на столик у окна.
– Здесь в самый раз, – сказал он. – Катерина сейчас придет.
Он заказал для всех, в том числе и для меня, пива и, когда официант скрылся, повернулся ко мне, облокотясь о стол.
– Ну? – спросил он. – Что вы можете нам сказать?
– Меня разыскивает полиция, – сказал я. – Я убежал.
Трое студентов обменялись взглядами.
– Синьора Сильвани так и думала, – выпалил Джино. – Кто-то сегодня утром осведомлялся про вас, но не сказал, почему. По виду полицейский агент в штатском.
– Знаю, – сказал я. – Я его заметил. Поэтому и убежал. Поэтому не забрал в университете причитающиеся мне деньги и не расплатился с синьорой Сильвани. На моем месте вы поступили бы так же.
Все трое испытующе смотрели на меня. Официант принес нам пиво, поставил его на столик и ушел.
– Что вы сделали? – спросил Паоло.
– Ничего, – ответил я, – но против меня серьезные улики. Фактически я могу попасть за решетку вместо кого-то другого. И я готов на это пойти.
Дело в том, что тот, другой, – мой брат.
Пришла Катерина; она была растрепана и задыхалась после быстрой ходьбы.
Она подтащила стул и села между Паоло и мной.
– Что случилось? – спросила она.
Паоло в нескольких словах объяснил ей.
– Я ему верю, – немного подумав, сказала она. – Мы знаем его уже целую неделю. Он не из тех, кто сбежит просто так. Это как-то связано с туристическим агентством, в котором вы работали до приезда в Руффано?
– Да, – ответил я. И надо сказать, что отчасти так оно и было.
Марио, который до того не произнес ни слова, наклонился над столом.
– Но почему Пезаро? – спросил он. – Почему только две тысячи лир?
Как вы собираетесь отсюда выбраться?
В студентах уже не было ни язвительности, ни недоверчивости. Джино протянул мне сигарету. Я смотрел на них и думал: ведь они одного поколения с Чезаре, Джорджо и Доменико. Все они молоды. Все не обстреляны. Однако, сколь ни различаются они по своим взглядам и целям, все они стремятся к приключениям, к полноте жизни.
– За последние два часа у меня было время подумать, – сказал я. – Теперь я понимаю, что сделал ошибку, уехав из Руффано. Я хочу вернуться и собирался сесть на автобус, который уходит в половине шестого.
Они потягивали пиво и молча смотрели на меня. Наверное, мой ответ их озадачил.
– Но почему вернуться? – спросил Паоло. – Разве полиция вас не схватит?
– Возможно, – сказал я. – Но теперь я уже не боюсь. Не спрашивайте, почему.
Никто из них не рассмеялся, не съязвил. Они приняли мое признание, как приняли бы его Чезаре или Доменико.
– Подробно я не могу вам ничего рассказать, – сказал я им, – но мой брат в Руффано и у него другая фамилия. Все, что между нами произошло, если он действительно сделал то, в чем я его подозреваю, объясняется семейной гордостью. Я должен это выяснить. Я должен поговорить с ним.
Они поняли. И не приставали с вопросами. На их лицах горел живой интерес. Импульсивная Катерина коснулась моей руки.
– Это не лишено смысла, – сказала она, – по крайней мере, для меня.
Если бы я в чем-то подозревала Паоло и могла взять на себя его вину, то мне хотелось бы знать его мотивы. Люди, связанные кровными узами, должны быть откровенны друг с другом. Мы с Паоло близнецы. Возможно, от этого наши отношения более близкие.
– Здесь дело не только в семейном родстве, – сказал Джино. – Дело еще и в дружбе. Я мог бы взять на себя вину за то, что сделал Марио, но мне было бы необходимо знать, почему он это сделал.
– В отношении вашего брата вы испытываете именно такое чувство? – спросила Катерина.
– Да, – сказал я, – именно такое.
Они допили пиво, и Паоло сказал:
– Мы позаботимся, чтобы синьора Сильвани получила свои деньги. Теперь главное не это. Прежде всего, надо немедленно доставить вас в Руффано и в то же время провести полицию. Мы вам поможем. Но сперва необходимо выработать план.
Меня тронуло их великодушие. Почему они мне поверили? Никаких видимых причин для этого не было. Как не было причин, по которым Карла Распа позволила мне спрятаться в ее квартире. Я вполне мог оказаться убийцей, и тем не менее она мне поверила. Я мог бы быть обыкновенным жуликом, и все же студенты мне доверяли.
– Ну конечно же, – вдруг сказала Катерина, – фестиваль. Мы ведь участники восстания, переоденем Армино в такой же костюм, как у нас, и ручаюсь, что никакой полицейский не узнает его среди двух тысяч других.
– Переоденем, но во что? – спросил Джино. – Ты же знаешь, что Донати велел нашим приходить в обычной одежде.
– Да, верно, – сказала Катерина, – в рубашках, джинсах, свитерах и все такое. Вы только посмотрите на Армино. Этот городской костюм, эта рубашка, эти туфли. Он даже одевается, как групповод! Стоит его по-другому подстричь, одеть в цветную рубашку и джинсы, и он сам себя не узнает.
– Катерина права, – сказал Паоло. – Давайте отведем его в ближайшую парикмахерскую, пусть ему сделают стрижку покороче. Потом купим ему на рынке что-нибудь из одежды. Скинемся ради такого дела. Все, Армино, побереги свои две тысячи, они тебе пригодятся.
Я стал манекеном в их руках. Паоло заплатил за пиво, мы вышли из кафе, и меня отвели к парикмахеру, который превратил элегантного представителя генуэзской конторы "Саншайн Турз", каковым я себя всегда считал, в заурядного хиппи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45