Гамильтон сжал ее рукой. Он начал ласкать Касси с почти отсутствующим видом. Ее сосок набух сразу же, так как она нанюхалась «пудры».
— Ему нравятся сиськи, — сказала она Лейн.
Та уже сидела на коленях у Исаака лицом к нему, обхватив его ногами. Он сжимал руками обе ее груди.
— Этому тоже, — хихикнула Лейн.
Сейчас они говорили по-немецки. Кстати, Розали категорически запрещала делать это при клиентах, которые могут подумать, что девушки обсуждают их. Но сейчас все было о'кей, потому что Гамильтон и Исаак сами говорили на диалекте ямайских креолов, который девушки не знали. Поэтому Касси и Лейн сплетничали, словно домохозяйки на заднем дворе. Конечно, если не принимать во внимание то, что во рту одной из них был Гамильтон, а другая, оседлав Исаака, скакала и прыгала на нем. Гамильтон взглянул вниз на двигающуюся взад-вперед белокурую голову Касси, отхлебнул шампанского и пропел на диалекте Исааку куплет какой-то песенки. Тот тоже отпил из своего бокала и сказал Лейн на очень понятном английском, что ей лучше повернуться спиной к нему. Лейн так и сделала, комментируя по-немецки Касси, что если он захочет трахнуть ее в задницу, о чем первоначально не договаривались, то вечеринку придется признать паршивой.
Вечеринка и была паршивой, но по другой причине. Исаак с Гамильтоном обсуждали убийство.
Гамильтон сказал, что если Хосе Геррера в знак благодарности или по какой-то другой причине, такой же невероятной, рассказал блондинистому копу что-нибудь об этой операции, то они оба стали опасны, коп даже больше, чем Геррера. В таком случае легавого надо пришить, и очень быстро. Заставить его заткнуться на случай, если он еще не обсуждал их делишки с кем-нибудь в департаменте. Или, если уже разгласил информацию, грохнуть его, как предупреждение остальным.
— Мы должны сделать заявление, чувак, — сказал на диалекте Гамильтон.
Пусть легавые поймут: туда, где вращаются в обороте миллионы долларов, никто не должен совать свой нос.
— Особенно, если учесть все бабки, которые они от нас получают, — ответил Исаак.
— Этот легавый упоминался в газетах? — спросил Гамильтон.
— Я узнаю его имя.
Лейн стояла перед ним с широко расставленными ногами, согнувшись и держа руки на бедрах. Она глядела на Гамильтона, а Исаак трахал ее сзади. Лицо Лейн ничего не выражало. Внезапно Гамильтону до смерти захотелось ее.
— Ты, иди сюда, — сказал он.
— Я?
— Нет, Адольф Гитлер.
Имя Адольфа Гитлера было для Лейн лишь туманным отзвуком того, что случилось давным-давно. Но она хорошо знала, кто здесь босс. Девушка освободилась от Исаака, многообещающе взглянув на него через плечо и улыбнувшись. Потом сложила губы в улыбку, так, как учила ее Розали, и подошла походкой, какой обучила ее та же Розали, к дивану, где расположились Гамильтон и Касси.
Исаак хорошо знал, что не стоит сейчас показывать свое недовольство.
Он налил еще шампанского и стал смотреть, как девушки трудятся над Гамильтоном.
— Я возьму легавого на себя, — сказал Гамильтон на диалекте. — Зачем тебе это?
— Потому что никто из них не знает, как я выгляжу. — Гамильтон широко улыбнулся, а продолжил для девушек. — Да, очень хорошо, мне это нравится!
— Ему это нравится, — сказала по-немецки Лейн.
— Могу поспорить, что нравится, — ответила ей Касси.
— И тогда мы заберем у испашки, — Гамильтон перешел на диалект, — то, что он у нас украл.
— Пусть он кончит тебе, — сказала по-немецки Лейн.
— Ладно, — ответила та по-английски.
* * *
Карелла беседовал с Лорейн в комнате для допросов.
Мейер допрашивал Скотта в комнате детективов.
Лорейн казалось, что она играет в известном театре, лондонском «Палладиуме» например. Все внимание сосредоточено на ней. Наконец она звезда! Возможно, в соседней комнате за туманным зеркалом, висящим на стене, стоят, затаив дыхание, сотни копов.
Она видела достаточно фильмов и знала о зеркалах, прозрачных с одной стороны. Но за ней сквозь это зеркало, которое действительно было прозрачным, на самом деле никто не наблюдал. Лорейн этого не знала и решила дать копам представление, которое бывает раз в жизни. Одному копу, если уж быть точным.
А Скотту в этот момент казалось, что он беседует со священником.
Он догадался, что Мейер — еврей, но их разговор все равно был похож на исповедь.
И вообще все каются и рыдают, ожидая, когда Мейер даст отпущение грехов.
— Я не убивал ее, — сказал Скотт.
— А кто-нибудь обвиняет тебя в этом? — спросил, подняв брови, Мейер. Он почти что сказал — "А кто-нибудь обвиняет тебя в этом, сын мой?".
В присутствии кающегося Скотта он со своей лысиной чувствовал себя как монах с тонзурой. Ему хотелось перекрестить воздух и изречь: «Благословение Господне на вас, дети мои!»
Вместо этого он спросил:
— Зачем же ты убегал от нас?
— Я боялся.
— Почему?
— Я знал, что вы будете думать.
— И что же мы должны думать? — Мейер остановился, не добавив «сын мой».
— Что это сделал я, — ответил Скотт, — после того, как она меня бросила.
— А ты не хочешь рассказать мне, где провел новогоднюю ночь?
— Он был со мной. — Это произнесла Лорейн.
Она стояла, откинув голову, глядя на Кареллу и зеркало, по ту сторону которого комиссар полиции города и шеф детективов и множество высоких чинов из Департамента, без всякого сомнения, наблюдали за ходом ее допроса. Перед тем как уйти из кафе «Пароход», Лорейн сменила униформу официантки на обычную одежду. Короткая юбка, красный свитер, красные чулки и короткие черные ботинки с отворотами. Она позировала для Кареллы и всех, кто был за зеркалом. Карелла отлично ее понимал — она знает про свои изумительно красивые ноги.
— С какого и по какое время? — спросил он.
Он сидел за длинным столом, поставленным поперек комнаты. Зеркало было как раз у него за спиной.
— Скотт пришел на вечеринку около половины первого, — подумав, ответила Лорейн.
Строзерс говорил, что это было без четверти час.
— И оставался у вас всю ночь? — спросил Карелла.
— Да, всю ночь, — сказал Скотт.
— До какого часа?
— Я провел ночь у Лорейн. Я хочу сказать, что спал с ней. С Лорейн.
«Ну и дела!» — подумал Мейер.
— И остался там жить, — продолжал Скотт. — У Лорейн. Когда я узнал об убийстве...
— А как ты узнал?
— Увидел по телевизору. В новостях.
«Больше никто уже не читает газет», — подумал Мейер.
— Я понял, что... Я знаю, вы думаете, это сделал я. Потому что ее родители наверняка рассказали о том, как мы поссорились. И что я сказал тогда. И я знал...
— А что ты тогда сказал?
— Что он их убьет. — Лорейн опустила голову. — Девицу и ее приятеля. Обоих.
— Ага. А вам он об этом сказал в тот же день, когда пришел? — Нет, нет, позднее. Тогда Скотт сказал только, что она порвала с ним несколько дней назад.
— И это было?..
— Через три дня после Рождества. Он пришел ко мне. Потому что я когда-то была его няней. И со мной можно разговаривать о чем угодно.
— И он сказал вам тогда, что Энни Флинн порвала с ним?
— Да.
— Но не упоминал о своей угрозе убить их?
— Ну, я бы не стала это так называть.
— А как бы вы это назвали, мисс Грир?
— Неужели вы считаете, что он на самом деле угрожал убийством? — спросила она, глядя поверх головы Кареллы прямо в зеркало за его спиной.
— Да, именно так я и считаю, — ответил Карелла. — Когда человек угрожает кого-то убить, мы называем это угрозой убийства.
— Но он же не имел виду, что на самом деле убьет их!
— Просто есть такое выражение, — добавил Скотт.
— Но ты сказал, что убьешь Энни и ее приятеля?
— Да. Я был обижен. Я просто... Я просто сказал первое, что мне пришло в голову. Потому что был зол и обижен...
Глава 8
С первого взгляда видно, что человек, сидящий напротив Клинга, родился на Ямайке.
Один из жаков, как называл таких людей Геррера. Как будто этому городу мало обитателей с этническими кличками и в дополнение к имеющимся требовались новые.
Его речь звучала, словно рокот волн, омывающих берега родного острова.
Он сказал Клингу, что жена грозится убить его.
Он попросил Клинга сходить вместе с ним домой и предупредить жену, — которую звали Имоджен — никогда больше не говорить таких вещей. И главное не делать того, что она собирается сделать. В последнем он был глубоко убежден, так как жена недавно купила у какого-то уличного торговца пушку 22-го калибра за шестнадцать долларов с мелочью. Человек сказал Клингу, что его зовут Дадли Арчибальд.
На первый взгляд ему было лет тридцать. Очень темная кожа, задумчивые карие глаза, тонкие губы. Модная стрижка в стиле «афро», но одет в коричневый костюм, который кажется чересчур легким для этого времени года. Если ты скажешь своему приятелю в любой из стран Карибского бассейна, что здесь, в Айсоле, чертовски холодно, он понимающе кивнет в ответ и прихватит с собой свитер, решив, что будет прохладно, как на островах ночью. Около того, не холоднее. А приехав сюда, можно замерзнуть до смерти. Подумать только, коричневый костюм из ткани «тропик» при температуре минус двадцать один градус по Фаренгейту! И все окна в комнате детективов заиндевели.
Арчибальд сказал Клингу, что он работает на почте. Сегодня суббота. Он пришел сюда в свой выходной, потому что действительно обеспокоен, как бы жена Имоджен не решила использовать только что приобретенный пистолет по его прямому назначению.
— Я буду очень благодарен вам, сэр, — сказал он, — если вы придете ко мне домой и объясните ей, сэр, что вряд ли это хорошая мысль.
— Вы знаете, — сказал Клинг, — люди иногда могут сказать такое, чего они на самом деле...
— Да, сэр, но она купила пистолет, сэр.
— Даже если это так.
— Я не думаю, чтобы вам хотелось быть виновным в моей смерти, сэр.
Клинг уставился на него.
С ума они все посходили, что ли?
Сначала Геррера, теперь Арчибальд. Твердит Клингу, будто если тот не позаботится о них с женой, то смерть обоих тяжелым камнем ляжет на его совесть.
— Почему вы пришли именно ко мне? — спросил он.
На самом-то деле ему хотелось сказать: «Какого хрена из всех детективов участка ты выкопал именно меня?»
— Вы тут сделали кражу по соседству, — ответил Арчибальд.
Клинг понял — парень не хотел сказать, будто Клинг совершил кражу. Он всего лишь имел в виду, что Клинг расследовал ее. «Как и несколько сотен других», — подумал Клинг. На этом участке кражи были так же распространены, как привычка ужинать по вечерам. — У кого? — спросил он.
— Я забыл ее имя, — сказал Арчибальд. — Такая толстая леди.
— Ну-ну.
— Она сказала, что вы очень хороший сыщик.
— А-а.
— Поэтому я попросил сержанта у входа, чтобы меня направили к вам.
— Хорошо, — сказал Клинг и пожал плечами. — Так как ее зовут, толстую леди?
— По-моему, Глория.
— О'кей, мистер Арчибальд, но мне кажется, вряд ли кому-нибудь понравится, если я явлюсь на дом и начну вмешиваться в то, что еще даже не является семейной ссорой. Я могу предположить...
— Пистолет — уже семейная ссора, — возразил Арчибальд. — Если она угрожает застрелить меня.
— Она сказала именно так? Я застрелю тебя?
— Она сказала, что продырявит меня из пистолета. Двадцать второго калибра.
— Сказала во время ссоры?
— Нет, мы не ругались. Мы сидели за завтраком.
— Сегодня?
— Она говорила это всю неделю.
— Каждый день?
— Да.
Клинг вздохнул.
— Она держит пистолет в хлебнице, — пожаловался Арчибальд.
— Ничего себе.
— На кухне.
— Ну-ну.
— По-моему, она хочет убить меня во время еды.
Клинг опять вздохнул.
— Я не могу пойти с вами...
— Тогда моя смерть падет...
— ...прямо сейчас, — закончил Клинг. — Прямо сейчас мне нужно сделать одно дело. Это займет примерно час. — Он посмотрел на часы. — Я покончу с ним примерно в два — половине третьего. И смогу быть у вас где-то в три. Ваша жена в это время дома? — Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
— Где вы живете?
— Дом триста тридцать семь по Южной Юстис, квартира сорок четыре.
— Убедитесь, что ваша жена там, о'кей? Я приду и поговорю с ней. Кстати, есть ли у нее лицензия на этот пистолет?
Арчибальд посмотрел на него. Похоже, он решил, что накликал на себя неприятность, большую, чем та, которой хотел избежать.
— Но, сэр, — сказал он, запинаясь, — я не хочу...
— Неплохая причина для того, чтобы забрать у нее пушку, верно? — улыбнулся Клинг.
Ответной улыбки он не дождался.
— Успокойтесь, никто не желает ей вреда, — сказал Клинг.
— Благодарю вас, сэр, — грустно вздохнул Арчибальд.
— Я буду у вас в три, — кивнул на прощание Клинг.
* * *
Он никогда не задумывался над тем фактом, что в этом городе некоторые выходцы с Ямайки не прочь пострелять в полицейских.
Иногда комизм ситуации несколько смущал Тедди.
Она была глухая. Она была глухая от рождения. Она никогда не слышала человеческого голоса, или крика животного, или лязга машин, или шороха опавших листьев. Она никогда не сказала ни одного слова за всю свою жизнь. Обычно таких, как Тедди Карелла, называли глухонемыми. Клеймо. Пусть даже точно и, возможно, вежливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Ему нравятся сиськи, — сказала она Лейн.
Та уже сидела на коленях у Исаака лицом к нему, обхватив его ногами. Он сжимал руками обе ее груди.
— Этому тоже, — хихикнула Лейн.
Сейчас они говорили по-немецки. Кстати, Розали категорически запрещала делать это при клиентах, которые могут подумать, что девушки обсуждают их. Но сейчас все было о'кей, потому что Гамильтон и Исаак сами говорили на диалекте ямайских креолов, который девушки не знали. Поэтому Касси и Лейн сплетничали, словно домохозяйки на заднем дворе. Конечно, если не принимать во внимание то, что во рту одной из них был Гамильтон, а другая, оседлав Исаака, скакала и прыгала на нем. Гамильтон взглянул вниз на двигающуюся взад-вперед белокурую голову Касси, отхлебнул шампанского и пропел на диалекте Исааку куплет какой-то песенки. Тот тоже отпил из своего бокала и сказал Лейн на очень понятном английском, что ей лучше повернуться спиной к нему. Лейн так и сделала, комментируя по-немецки Касси, что если он захочет трахнуть ее в задницу, о чем первоначально не договаривались, то вечеринку придется признать паршивой.
Вечеринка и была паршивой, но по другой причине. Исаак с Гамильтоном обсуждали убийство.
Гамильтон сказал, что если Хосе Геррера в знак благодарности или по какой-то другой причине, такой же невероятной, рассказал блондинистому копу что-нибудь об этой операции, то они оба стали опасны, коп даже больше, чем Геррера. В таком случае легавого надо пришить, и очень быстро. Заставить его заткнуться на случай, если он еще не обсуждал их делишки с кем-нибудь в департаменте. Или, если уже разгласил информацию, грохнуть его, как предупреждение остальным.
— Мы должны сделать заявление, чувак, — сказал на диалекте Гамильтон.
Пусть легавые поймут: туда, где вращаются в обороте миллионы долларов, никто не должен совать свой нос.
— Особенно, если учесть все бабки, которые они от нас получают, — ответил Исаак.
— Этот легавый упоминался в газетах? — спросил Гамильтон.
— Я узнаю его имя.
Лейн стояла перед ним с широко расставленными ногами, согнувшись и держа руки на бедрах. Она глядела на Гамильтона, а Исаак трахал ее сзади. Лицо Лейн ничего не выражало. Внезапно Гамильтону до смерти захотелось ее.
— Ты, иди сюда, — сказал он.
— Я?
— Нет, Адольф Гитлер.
Имя Адольфа Гитлера было для Лейн лишь туманным отзвуком того, что случилось давным-давно. Но она хорошо знала, кто здесь босс. Девушка освободилась от Исаака, многообещающе взглянув на него через плечо и улыбнувшись. Потом сложила губы в улыбку, так, как учила ее Розали, и подошла походкой, какой обучила ее та же Розали, к дивану, где расположились Гамильтон и Касси.
Исаак хорошо знал, что не стоит сейчас показывать свое недовольство.
Он налил еще шампанского и стал смотреть, как девушки трудятся над Гамильтоном.
— Я возьму легавого на себя, — сказал Гамильтон на диалекте. — Зачем тебе это?
— Потому что никто из них не знает, как я выгляжу. — Гамильтон широко улыбнулся, а продолжил для девушек. — Да, очень хорошо, мне это нравится!
— Ему это нравится, — сказала по-немецки Лейн.
— Могу поспорить, что нравится, — ответила ей Касси.
— И тогда мы заберем у испашки, — Гамильтон перешел на диалект, — то, что он у нас украл.
— Пусть он кончит тебе, — сказала по-немецки Лейн.
— Ладно, — ответила та по-английски.
* * *
Карелла беседовал с Лорейн в комнате для допросов.
Мейер допрашивал Скотта в комнате детективов.
Лорейн казалось, что она играет в известном театре, лондонском «Палладиуме» например. Все внимание сосредоточено на ней. Наконец она звезда! Возможно, в соседней комнате за туманным зеркалом, висящим на стене, стоят, затаив дыхание, сотни копов.
Она видела достаточно фильмов и знала о зеркалах, прозрачных с одной стороны. Но за ней сквозь это зеркало, которое действительно было прозрачным, на самом деле никто не наблюдал. Лорейн этого не знала и решила дать копам представление, которое бывает раз в жизни. Одному копу, если уж быть точным.
А Скотту в этот момент казалось, что он беседует со священником.
Он догадался, что Мейер — еврей, но их разговор все равно был похож на исповедь.
И вообще все каются и рыдают, ожидая, когда Мейер даст отпущение грехов.
— Я не убивал ее, — сказал Скотт.
— А кто-нибудь обвиняет тебя в этом? — спросил, подняв брови, Мейер. Он почти что сказал — "А кто-нибудь обвиняет тебя в этом, сын мой?".
В присутствии кающегося Скотта он со своей лысиной чувствовал себя как монах с тонзурой. Ему хотелось перекрестить воздух и изречь: «Благословение Господне на вас, дети мои!»
Вместо этого он спросил:
— Зачем же ты убегал от нас?
— Я боялся.
— Почему?
— Я знал, что вы будете думать.
— И что же мы должны думать? — Мейер остановился, не добавив «сын мой».
— Что это сделал я, — ответил Скотт, — после того, как она меня бросила.
— А ты не хочешь рассказать мне, где провел новогоднюю ночь?
— Он был со мной. — Это произнесла Лорейн.
Она стояла, откинув голову, глядя на Кареллу и зеркало, по ту сторону которого комиссар полиции города и шеф детективов и множество высоких чинов из Департамента, без всякого сомнения, наблюдали за ходом ее допроса. Перед тем как уйти из кафе «Пароход», Лорейн сменила униформу официантки на обычную одежду. Короткая юбка, красный свитер, красные чулки и короткие черные ботинки с отворотами. Она позировала для Кареллы и всех, кто был за зеркалом. Карелла отлично ее понимал — она знает про свои изумительно красивые ноги.
— С какого и по какое время? — спросил он.
Он сидел за длинным столом, поставленным поперек комнаты. Зеркало было как раз у него за спиной.
— Скотт пришел на вечеринку около половины первого, — подумав, ответила Лорейн.
Строзерс говорил, что это было без четверти час.
— И оставался у вас всю ночь? — спросил Карелла.
— Да, всю ночь, — сказал Скотт.
— До какого часа?
— Я провел ночь у Лорейн. Я хочу сказать, что спал с ней. С Лорейн.
«Ну и дела!» — подумал Мейер.
— И остался там жить, — продолжал Скотт. — У Лорейн. Когда я узнал об убийстве...
— А как ты узнал?
— Увидел по телевизору. В новостях.
«Больше никто уже не читает газет», — подумал Мейер.
— Я понял, что... Я знаю, вы думаете, это сделал я. Потому что ее родители наверняка рассказали о том, как мы поссорились. И что я сказал тогда. И я знал...
— А что ты тогда сказал?
— Что он их убьет. — Лорейн опустила голову. — Девицу и ее приятеля. Обоих.
— Ага. А вам он об этом сказал в тот же день, когда пришел? — Нет, нет, позднее. Тогда Скотт сказал только, что она порвала с ним несколько дней назад.
— И это было?..
— Через три дня после Рождества. Он пришел ко мне. Потому что я когда-то была его няней. И со мной можно разговаривать о чем угодно.
— И он сказал вам тогда, что Энни Флинн порвала с ним?
— Да.
— Но не упоминал о своей угрозе убить их?
— Ну, я бы не стала это так называть.
— А как бы вы это назвали, мисс Грир?
— Неужели вы считаете, что он на самом деле угрожал убийством? — спросила она, глядя поверх головы Кареллы прямо в зеркало за его спиной.
— Да, именно так я и считаю, — ответил Карелла. — Когда человек угрожает кого-то убить, мы называем это угрозой убийства.
— Но он же не имел виду, что на самом деле убьет их!
— Просто есть такое выражение, — добавил Скотт.
— Но ты сказал, что убьешь Энни и ее приятеля?
— Да. Я был обижен. Я просто... Я просто сказал первое, что мне пришло в голову. Потому что был зол и обижен...
Глава 8
С первого взгляда видно, что человек, сидящий напротив Клинга, родился на Ямайке.
Один из жаков, как называл таких людей Геррера. Как будто этому городу мало обитателей с этническими кличками и в дополнение к имеющимся требовались новые.
Его речь звучала, словно рокот волн, омывающих берега родного острова.
Он сказал Клингу, что жена грозится убить его.
Он попросил Клинга сходить вместе с ним домой и предупредить жену, — которую звали Имоджен — никогда больше не говорить таких вещей. И главное не делать того, что она собирается сделать. В последнем он был глубоко убежден, так как жена недавно купила у какого-то уличного торговца пушку 22-го калибра за шестнадцать долларов с мелочью. Человек сказал Клингу, что его зовут Дадли Арчибальд.
На первый взгляд ему было лет тридцать. Очень темная кожа, задумчивые карие глаза, тонкие губы. Модная стрижка в стиле «афро», но одет в коричневый костюм, который кажется чересчур легким для этого времени года. Если ты скажешь своему приятелю в любой из стран Карибского бассейна, что здесь, в Айсоле, чертовски холодно, он понимающе кивнет в ответ и прихватит с собой свитер, решив, что будет прохладно, как на островах ночью. Около того, не холоднее. А приехав сюда, можно замерзнуть до смерти. Подумать только, коричневый костюм из ткани «тропик» при температуре минус двадцать один градус по Фаренгейту! И все окна в комнате детективов заиндевели.
Арчибальд сказал Клингу, что он работает на почте. Сегодня суббота. Он пришел сюда в свой выходной, потому что действительно обеспокоен, как бы жена Имоджен не решила использовать только что приобретенный пистолет по его прямому назначению.
— Я буду очень благодарен вам, сэр, — сказал он, — если вы придете ко мне домой и объясните ей, сэр, что вряд ли это хорошая мысль.
— Вы знаете, — сказал Клинг, — люди иногда могут сказать такое, чего они на самом деле...
— Да, сэр, но она купила пистолет, сэр.
— Даже если это так.
— Я не думаю, чтобы вам хотелось быть виновным в моей смерти, сэр.
Клинг уставился на него.
С ума они все посходили, что ли?
Сначала Геррера, теперь Арчибальд. Твердит Клингу, будто если тот не позаботится о них с женой, то смерть обоих тяжелым камнем ляжет на его совесть.
— Почему вы пришли именно ко мне? — спросил он.
На самом-то деле ему хотелось сказать: «Какого хрена из всех детективов участка ты выкопал именно меня?»
— Вы тут сделали кражу по соседству, — ответил Арчибальд.
Клинг понял — парень не хотел сказать, будто Клинг совершил кражу. Он всего лишь имел в виду, что Клинг расследовал ее. «Как и несколько сотен других», — подумал Клинг. На этом участке кражи были так же распространены, как привычка ужинать по вечерам. — У кого? — спросил он.
— Я забыл ее имя, — сказал Арчибальд. — Такая толстая леди.
— Ну-ну.
— Она сказала, что вы очень хороший сыщик.
— А-а.
— Поэтому я попросил сержанта у входа, чтобы меня направили к вам.
— Хорошо, — сказал Клинг и пожал плечами. — Так как ее зовут, толстую леди?
— По-моему, Глория.
— О'кей, мистер Арчибальд, но мне кажется, вряд ли кому-нибудь понравится, если я явлюсь на дом и начну вмешиваться в то, что еще даже не является семейной ссорой. Я могу предположить...
— Пистолет — уже семейная ссора, — возразил Арчибальд. — Если она угрожает застрелить меня.
— Она сказала именно так? Я застрелю тебя?
— Она сказала, что продырявит меня из пистолета. Двадцать второго калибра.
— Сказала во время ссоры?
— Нет, мы не ругались. Мы сидели за завтраком.
— Сегодня?
— Она говорила это всю неделю.
— Каждый день?
— Да.
Клинг вздохнул.
— Она держит пистолет в хлебнице, — пожаловался Арчибальд.
— Ничего себе.
— На кухне.
— Ну-ну.
— По-моему, она хочет убить меня во время еды.
Клинг опять вздохнул.
— Я не могу пойти с вами...
— Тогда моя смерть падет...
— ...прямо сейчас, — закончил Клинг. — Прямо сейчас мне нужно сделать одно дело. Это займет примерно час. — Он посмотрел на часы. — Я покончу с ним примерно в два — половине третьего. И смогу быть у вас где-то в три. Ваша жена в это время дома? — Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
— Где вы живете?
— Дом триста тридцать семь по Южной Юстис, квартира сорок четыре.
— Убедитесь, что ваша жена там, о'кей? Я приду и поговорю с ней. Кстати, есть ли у нее лицензия на этот пистолет?
Арчибальд посмотрел на него. Похоже, он решил, что накликал на себя неприятность, большую, чем та, которой хотел избежать.
— Но, сэр, — сказал он, запинаясь, — я не хочу...
— Неплохая причина для того, чтобы забрать у нее пушку, верно? — улыбнулся Клинг.
Ответной улыбки он не дождался.
— Успокойтесь, никто не желает ей вреда, — сказал Клинг.
— Благодарю вас, сэр, — грустно вздохнул Арчибальд.
— Я буду у вас в три, — кивнул на прощание Клинг.
* * *
Он никогда не задумывался над тем фактом, что в этом городе некоторые выходцы с Ямайки не прочь пострелять в полицейских.
Иногда комизм ситуации несколько смущал Тедди.
Она была глухая. Она была глухая от рождения. Она никогда не слышала человеческого голоса, или крика животного, или лязга машин, или шороха опавших листьев. Она никогда не сказала ни одного слова за всю свою жизнь. Обычно таких, как Тедди Карелла, называли глухонемыми. Клеймо. Пусть даже точно и, возможно, вежливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38