Старший Ерашов опасался долгих проволочек в штабах тыловых служб, ведающих военным имуществом, и намеревался ускорить передачу аэродрома в аренду через Седого. Тот мог решить вопрос либо запиской, либо телефонным звонком.
Они познакомились еще в Афганистане, когда Алексей только что начал летать командиром экипажа, а Седой, тертый калач, успел навоеваться и побывать даже в плену. Судьба свела их ненадолго, пока вертолетный полк базировали на одном аэродроме вместе с истребительным. Жили рядом в коттеджах, на одном автобусе уезжали на аэродром, играли в одной «командирской» волейбольной команде да питались в одной столовой. И звали друг друга, несмотря на чины и звания, Саша да Леша. Не сказать, что это была фронтовая дружба, – потому что, наверное, не существовало самого фронта, да и война-то была странная. За четыре года Ерашов не мог отвязаться от мысли, что находится в осажденной крепости без крепостных стен и не воюет, а совершает боевые вылазки, чем-то напоминающие налеты в чужой огород. Потом они разлетелись и встретились снова после второго ранения в московском госпитале, где долечивался Ерашов. Седой уже не летал, и афганская война закончилась, но уже разгоралась новая, в кавказских республиках. Седой в то время выруливал на взлетную полосу своей политической карьеры и пришел в госпиталь к афганцам. Он сразу узнал Алексея и искренне ему обрадовался. У них уже не было ничего общего в сегодняшнем дне; им не о чем было говорить, и потому они вспоминали прошлое.
Их связывала не дружба, а братство войны, в котором пережитое вместе могло роднить самых разных людей и существовало как опознавательный знак на всю оставшуюся жизнь.
«Вертушка» на даче Седого уже была отключена, и ездил он не на черном «мерседесе», а на простой «Волге»: похоже, он снова воевал в осажденной крепости… Оставив Ерашова, Седой сходил к кому-то из соседей, долго звонил и, вернувшись, подал листок с фамилией и телефоном:
– Поезжай к нему и покупай аэродром.
– Да я хотел в аренду, – замялся Ерашов. – Где же мне купить аэродром? Ты представляешь, сколько он может стоить?
– Он ничего не стоит! – вдруг обозленно сказал Седой. – Мы живем в государстве, где булка хлеба две сотни, а аэродром – копейки!
Он пошарил в карманах и достал десятирублевую монету, покидал ее вверх, словно загадывая что-то – орел или решка? – подал Ерашову.
– Вот тебе деньги на аэродром, Леша… Заломят больше – позвонишь мне… Покупай! Если что – попрошу у тебя посадки.
Аэродром вместе с подземными сооружениями и коммуникациями обошелся Ерашову в фантастическую сумму. Она была выше, чем десятка из никеля, подаренная Седым, но меньше, чем десять буханок хлеба… Правда, пришлось срочно отправлять Веру в город, чтобы там открыть индивидуальное частное предприятие и изготовить печать: иначе Министерство обороны все-таки не отваживалась продать военный аэродром частному лицу…
* * *
Город был небольшой, и неожиданные вести облетали его почти в один день. Слух о том, что Ерашовы купили рядом с городом аэродром, а это тридцать тысяч гектаров земли, прокатился словно девятый вал. Городские власти давно приглядывались и к пустующим ангарам, и к железобетонным плитам взлетных полос, из которых можно было строить дороги, но прошлая память о запретной зоне, о стратегическом назначении аэродрома сдерживала интерес, и никому в голову не приходило, что Министерство обороны уже и не помнило, чем владело. И тут появился подполковник-афганец, потомок Ерашовых, и за один скрип купил все сразу. Говорили разное: мол, потомок получил огромное наследство от зарубежных родственников, что у него большие связи в столице и он попросту добился возвращения земель, принадлежащих когда-то Ерашовым. И вместе с тем как бесспорный факт передавали из уст в уста, что подполковник во время войны в Афганистане был крупным поставщиком наркотиков в третьи страны, причем безбоязненно мог перебрасывать их военными самолетами куда угодно.
Никто не знал, сколько было заплачено за аэродром, и если бы даже Ерашов сказал, вряд бы ему поверили. Никто серьезно не воспринимал открытое им частное предприятие: было ясно, что существует оно для отвода глаз, а настоящий ерашовский бизнес окутан тайной и лучше не вникать в его тонкости. Городские власти очень быстро потеплели к Ерашовым и к Аристарху Павловичу. Сначала появилась статья в газете, где вспомянули весь род и потомков, самую старую жительницу Полину Михайловну, недавно усопшую, и то ли умышленно, то ли журналист не разобрался в родственных отношениях, но Аристарха Павловича назвали старейшиной и главой семьи. Через несколько дней его восстановили на работе, а против зоотехника Института вакцин и сывороток и заведующего фермой возбудили уголовное дело за самоуправство, кроме того, по гражданскому иску суд вынес решение о компенсации нанесенного Аристарху Павловичу морального ущерба в сумме триста пятьдесят тысяч рублей. Таких денег он в руках-то сроду не держал: не зря говорят – деньги к деньгам липнут.
Вместе с этими слухами и событиями строительный пыл Николая Николаевича медленно угасал. Возможно, так и задумано было – наворотить кругом земли, ободрать дом, заслонить окна лесами и в таком виде оставить в зиму, но, по крайней мере, конкурент не рисовался теперь перед Ерашовыми и снова стал въезжать в Дендрарий по хозяйственной дороге. Ерашовы не обольщались на скорую победу, отбита была лишь первая атака, и противник, похоже, исподволь готовился ко второй. Однажды Алексей заметил его за сараями. Безручкин в одних шортах сидел в жезлонге и будто бы загорал, хотя в конце августа солнце вообще не показывалось. Свиней он порешил, поскольку уже отмыл свои капиталы и в прикрытии не нуждался, а в сарае теперь строители прятали инструменты. Николай Николаевич не подозревал, что за ним наблюдают, и потому в его лице не было ни надменности, ни высокомерия; сидел усталый и озабоченный человек, погруженный в свои нелегкие размышления. Жевал губы, щурил глаза или вовсе замирал на мгновение, и взгляд его стеклянел. А то, напротив, становился беспокойным, почесывался, ерзал – что-то ему мешало сосредоточиться. Похоже, по природе своей он не был злым человеком, но даже в естественном состоянии, когда он расслаблялся, в нем сохранялась какая-то пытливая настороженность, ожидание внезапного удара. Про таких говорят – дерганый, и доверять таким очень опасно из-за непредсказуемости характера.
Алексей вышел из-за сарая, и лицо Николая Николаевича мгновенно преобразилось.
– А, барин! – будто бы весело окликнул он. – Давненько не виделись. Все по столицам мотаетесь? Да… Хозяйство большое, хлопотное. Кусок-то большой откусил. А проглотишь? Не подавишься?
Конечно, он прекрасно знал, сколько денег на счете у Ерашовых, и имел представление, сколько их надо вложить, чтобы оживить аэродромное хозяйство. И наверняка он не верил слухам, что Ерашов – наркомафия и имеет гигантский «грязный» капитал, однако и дошлый Безручкин не мог знать, сколько было на самом деле заплачено за аэродром. Коммерческая тайна давала возможность Алексею темнить и вводить конкурента в заблуждение.
– Если откусил, то как-нибудь пережую, – ничуть не обиделся он. – Набитый рот-то лучше, чем пустой.
– Молодец, – благосклонно похвалил Николай Николаевич. – Хорошие у тебя зубы, красивые. Так что жуй свой пирог, не буду мешать. Хочу вот поросят снова завести. Уж извиняйте, барин, вонять тут будет. Да ведь нам, мужикам, тоже как-то кормиться надо.
Он ерничал, укладывался перед Ерашовым на лопатки, а сам, по всей вероятности, что-то уже задумал, и лишь требовалось время, чтобы воплотить замысел. И эта мужицкая хитроватость показалась Ерашову еще опаснее, чем угрозы. На испуг взять не удалось, осада дома и психологическая атака захлебнулись, и если он сейчас не суетился и не порол горячку, значит, на что-то надеялся.
– Люблю свининку, – подыграл ему Ерашов. – Особенно с хреном и под водочку. Вы мне одного кабанчика приберегите.
– Ну как же, барин! – Он покачался в жезлонге. – В первую очередь, на которого пальцем укажете.
«Свинью ты мне подложишь, а не кабанчика, – подумал Ерашов. – Ты уж сам барином стал, чтобы со свиньями возиться».
– Ремонт дома закончите, я по смете оплачу, – уходя, сказал он. – И личную инициативу – тоже.
– Благодарствую, барин! – закричал вслед Безручкин. – Кормилец ты наш!
Через несколько дней на счет Ерашовых поступили деньги из Алмазного фонда. Сумма потрясла банковских служащих, и прежде чем сообщить клиентам, они сделали срочный запрос и попросили подтверждения, опасаясь махинаций. Ответ пришел положительный – перечислено по безналичному расчету без малого полмиллиарда. Тайна вклада выползла из банка в виде легенды о фамильных сокровищах Ерашовых и, на беду им, пошла гулять по городу.
А между тем Вера засобиралась уезжать. Отпуск давно закончился, и она часто звонила в Питер, чтобы в очередной раз выпросить еще неделю за свой счет. Ее не привлекали ни огромные возможности будущего предприятия на аэродроме, ни фантастическая, по представлению старшего Ерашова, сумма на счете, ни даже слава самой богатой женщины в городе. Потому как заканчивалось правовое оформление дела и пропадала необходимость в ее способностях, Вера теряла интерес Она оставалась совладельцем предприятия и его юридическим консультантом, обещала помогать, однако не хотела оставаться в городе. Ей было тесно среди людей, которых можно напугать и привести в замешательство перечислением на счет какого-то полумиллиарда; она впадала в уныние, если оказывалась не нужна как деловая женщина, и, напротив, сияла, когда могла проявить свои профессиональные способности. И тем самым напоминала Аристарху Павловичу одержимую, полусумасшедшую конюшицу Олю, которую теперь держали в психлечебнице.
У Веры оставалось последнее дело – продумать и создать имидж и предприятию, и его владельцам. Еще ничего не было – по аэродрому бегал один жеребчик, развлекательный комплекс для туристов оставался пока на бумаге, и деньги лежали полумертвым капиталом, а она заботилась уже о представительности.
– Тебе, отец, следует отпустить аккуратную бороду, – диктовала она. – Обязательно костюм-тройка, с цветным жилетом, очень дорогие туфли. Зимой – хорошая волчья доха, соболья шапка. Ты должен быть боярин, богатый промышленник. А для этого надо изменить походку. Ну что ты бегаешь, как футболист? Ты вообще никуда не должен спешить. И всегда полное спокойствие, что бы ни случилось на твоих глазах.
– Кто же работать будет, если мы разоденемся и пойдем? – недоумевал Аристарх Павлович. – За такие дела беремся…
– Работают рабочие, – поучала она. – А ты – владелец, ты – секретарь обкома партии. Шаг из дома – ты обязан быть в форме, и никаких курток, фуфаек и сапог. Нельзя приближаться к рабочему. Его надо любить, заботиться о нем, платить хорошую зарплату, но не приближаться Иначе ему захочется сделать революцию и отнять у тебя имущество.
– Из дохи-то он меня скорее вытряхнет!
– Он тебя из фуфайки вытряхнет, потому что нельзя заигрывать с рабочим и рядиться под него, – жестко говорила Вера. – Нельзя трудового человека вводить в заблуждение, что ты такой же, как он. Нельзя одеваться из одного магазина, ездить с ним в одном автобусе, на одной марке машины. Надо, чтобы он стремился достичь всего, что есть у тебя. А чтобы управлять им, следует изредка, по великим праздникам, спускаться к нему, разрешать поздороваться за руку, мгновенно разрешить любую его жалобу или просьбу. Это большая наука, отец! Посмотри в церкви на священника и паству, посмотри, как он допускает прихожан к своей руке, иначе его не будут слушать и перестанут ходить в храм. Так живет весь мир, все человечество. И в этом нет ничего предосудительного. Пока мы не научимся вести себя соответственно своему положению, мы так и останемся совками.
Старшему Ерашову ока придумала имидж современного делового человека, без барства, положенного по рангу Аристарху Павловичу, зато жесткого и категоричного, даже если поначалу это будет себе в ущерб. Всякий имеющий с ним дело обязан был привыкнуть к этому образу, терпеть его и, разумеется, искать компромисс. Все крупные сделки, даже самые выгодные, Алексею следовало приостанавливать, переносить переговоры и сроки заключения договоров на день-два, якобы для совета со «свадебным генералом» Аристархом Павловичем, с экспертами и адвокатом. Это бы отпугивало всех рвачей, шушеру в деловом мире и, наоборот, привлекало бы серьезных предпринимателей. Одновременно со своим решительным и даже крутым характером поведения старший Ерашов обязан был быть немного «рафине»: всегда идеально сидящие, сшитые на заказ костюмы, только белые рубашки и однотонные галстуки. Никаких мундиров и деталей военной формы. Никто точно не должен был знать, кем он был до своего «капиталистического» настоящего и откуда у него этот страшный ожог, который притягивает внимание всякого впервые его видящего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Они познакомились еще в Афганистане, когда Алексей только что начал летать командиром экипажа, а Седой, тертый калач, успел навоеваться и побывать даже в плену. Судьба свела их ненадолго, пока вертолетный полк базировали на одном аэродроме вместе с истребительным. Жили рядом в коттеджах, на одном автобусе уезжали на аэродром, играли в одной «командирской» волейбольной команде да питались в одной столовой. И звали друг друга, несмотря на чины и звания, Саша да Леша. Не сказать, что это была фронтовая дружба, – потому что, наверное, не существовало самого фронта, да и война-то была странная. За четыре года Ерашов не мог отвязаться от мысли, что находится в осажденной крепости без крепостных стен и не воюет, а совершает боевые вылазки, чем-то напоминающие налеты в чужой огород. Потом они разлетелись и встретились снова после второго ранения в московском госпитале, где долечивался Ерашов. Седой уже не летал, и афганская война закончилась, но уже разгоралась новая, в кавказских республиках. Седой в то время выруливал на взлетную полосу своей политической карьеры и пришел в госпиталь к афганцам. Он сразу узнал Алексея и искренне ему обрадовался. У них уже не было ничего общего в сегодняшнем дне; им не о чем было говорить, и потому они вспоминали прошлое.
Их связывала не дружба, а братство войны, в котором пережитое вместе могло роднить самых разных людей и существовало как опознавательный знак на всю оставшуюся жизнь.
«Вертушка» на даче Седого уже была отключена, и ездил он не на черном «мерседесе», а на простой «Волге»: похоже, он снова воевал в осажденной крепости… Оставив Ерашова, Седой сходил к кому-то из соседей, долго звонил и, вернувшись, подал листок с фамилией и телефоном:
– Поезжай к нему и покупай аэродром.
– Да я хотел в аренду, – замялся Ерашов. – Где же мне купить аэродром? Ты представляешь, сколько он может стоить?
– Он ничего не стоит! – вдруг обозленно сказал Седой. – Мы живем в государстве, где булка хлеба две сотни, а аэродром – копейки!
Он пошарил в карманах и достал десятирублевую монету, покидал ее вверх, словно загадывая что-то – орел или решка? – подал Ерашову.
– Вот тебе деньги на аэродром, Леша… Заломят больше – позвонишь мне… Покупай! Если что – попрошу у тебя посадки.
Аэродром вместе с подземными сооружениями и коммуникациями обошелся Ерашову в фантастическую сумму. Она была выше, чем десятка из никеля, подаренная Седым, но меньше, чем десять буханок хлеба… Правда, пришлось срочно отправлять Веру в город, чтобы там открыть индивидуальное частное предприятие и изготовить печать: иначе Министерство обороны все-таки не отваживалась продать военный аэродром частному лицу…
* * *
Город был небольшой, и неожиданные вести облетали его почти в один день. Слух о том, что Ерашовы купили рядом с городом аэродром, а это тридцать тысяч гектаров земли, прокатился словно девятый вал. Городские власти давно приглядывались и к пустующим ангарам, и к железобетонным плитам взлетных полос, из которых можно было строить дороги, но прошлая память о запретной зоне, о стратегическом назначении аэродрома сдерживала интерес, и никому в голову не приходило, что Министерство обороны уже и не помнило, чем владело. И тут появился подполковник-афганец, потомок Ерашовых, и за один скрип купил все сразу. Говорили разное: мол, потомок получил огромное наследство от зарубежных родственников, что у него большие связи в столице и он попросту добился возвращения земель, принадлежащих когда-то Ерашовым. И вместе с тем как бесспорный факт передавали из уст в уста, что подполковник во время войны в Афганистане был крупным поставщиком наркотиков в третьи страны, причем безбоязненно мог перебрасывать их военными самолетами куда угодно.
Никто не знал, сколько было заплачено за аэродром, и если бы даже Ерашов сказал, вряд бы ему поверили. Никто серьезно не воспринимал открытое им частное предприятие: было ясно, что существует оно для отвода глаз, а настоящий ерашовский бизнес окутан тайной и лучше не вникать в его тонкости. Городские власти очень быстро потеплели к Ерашовым и к Аристарху Павловичу. Сначала появилась статья в газете, где вспомянули весь род и потомков, самую старую жительницу Полину Михайловну, недавно усопшую, и то ли умышленно, то ли журналист не разобрался в родственных отношениях, но Аристарха Павловича назвали старейшиной и главой семьи. Через несколько дней его восстановили на работе, а против зоотехника Института вакцин и сывороток и заведующего фермой возбудили уголовное дело за самоуправство, кроме того, по гражданскому иску суд вынес решение о компенсации нанесенного Аристарху Павловичу морального ущерба в сумме триста пятьдесят тысяч рублей. Таких денег он в руках-то сроду не держал: не зря говорят – деньги к деньгам липнут.
Вместе с этими слухами и событиями строительный пыл Николая Николаевича медленно угасал. Возможно, так и задумано было – наворотить кругом земли, ободрать дом, заслонить окна лесами и в таком виде оставить в зиму, но, по крайней мере, конкурент не рисовался теперь перед Ерашовыми и снова стал въезжать в Дендрарий по хозяйственной дороге. Ерашовы не обольщались на скорую победу, отбита была лишь первая атака, и противник, похоже, исподволь готовился ко второй. Однажды Алексей заметил его за сараями. Безручкин в одних шортах сидел в жезлонге и будто бы загорал, хотя в конце августа солнце вообще не показывалось. Свиней он порешил, поскольку уже отмыл свои капиталы и в прикрытии не нуждался, а в сарае теперь строители прятали инструменты. Николай Николаевич не подозревал, что за ним наблюдают, и потому в его лице не было ни надменности, ни высокомерия; сидел усталый и озабоченный человек, погруженный в свои нелегкие размышления. Жевал губы, щурил глаза или вовсе замирал на мгновение, и взгляд его стеклянел. А то, напротив, становился беспокойным, почесывался, ерзал – что-то ему мешало сосредоточиться. Похоже, по природе своей он не был злым человеком, но даже в естественном состоянии, когда он расслаблялся, в нем сохранялась какая-то пытливая настороженность, ожидание внезапного удара. Про таких говорят – дерганый, и доверять таким очень опасно из-за непредсказуемости характера.
Алексей вышел из-за сарая, и лицо Николая Николаевича мгновенно преобразилось.
– А, барин! – будто бы весело окликнул он. – Давненько не виделись. Все по столицам мотаетесь? Да… Хозяйство большое, хлопотное. Кусок-то большой откусил. А проглотишь? Не подавишься?
Конечно, он прекрасно знал, сколько денег на счете у Ерашовых, и имел представление, сколько их надо вложить, чтобы оживить аэродромное хозяйство. И наверняка он не верил слухам, что Ерашов – наркомафия и имеет гигантский «грязный» капитал, однако и дошлый Безручкин не мог знать, сколько было на самом деле заплачено за аэродром. Коммерческая тайна давала возможность Алексею темнить и вводить конкурента в заблуждение.
– Если откусил, то как-нибудь пережую, – ничуть не обиделся он. – Набитый рот-то лучше, чем пустой.
– Молодец, – благосклонно похвалил Николай Николаевич. – Хорошие у тебя зубы, красивые. Так что жуй свой пирог, не буду мешать. Хочу вот поросят снова завести. Уж извиняйте, барин, вонять тут будет. Да ведь нам, мужикам, тоже как-то кормиться надо.
Он ерничал, укладывался перед Ерашовым на лопатки, а сам, по всей вероятности, что-то уже задумал, и лишь требовалось время, чтобы воплотить замысел. И эта мужицкая хитроватость показалась Ерашову еще опаснее, чем угрозы. На испуг взять не удалось, осада дома и психологическая атака захлебнулись, и если он сейчас не суетился и не порол горячку, значит, на что-то надеялся.
– Люблю свининку, – подыграл ему Ерашов. – Особенно с хреном и под водочку. Вы мне одного кабанчика приберегите.
– Ну как же, барин! – Он покачался в жезлонге. – В первую очередь, на которого пальцем укажете.
«Свинью ты мне подложишь, а не кабанчика, – подумал Ерашов. – Ты уж сам барином стал, чтобы со свиньями возиться».
– Ремонт дома закончите, я по смете оплачу, – уходя, сказал он. – И личную инициативу – тоже.
– Благодарствую, барин! – закричал вслед Безручкин. – Кормилец ты наш!
Через несколько дней на счет Ерашовых поступили деньги из Алмазного фонда. Сумма потрясла банковских служащих, и прежде чем сообщить клиентам, они сделали срочный запрос и попросили подтверждения, опасаясь махинаций. Ответ пришел положительный – перечислено по безналичному расчету без малого полмиллиарда. Тайна вклада выползла из банка в виде легенды о фамильных сокровищах Ерашовых и, на беду им, пошла гулять по городу.
А между тем Вера засобиралась уезжать. Отпуск давно закончился, и она часто звонила в Питер, чтобы в очередной раз выпросить еще неделю за свой счет. Ее не привлекали ни огромные возможности будущего предприятия на аэродроме, ни фантастическая, по представлению старшего Ерашова, сумма на счете, ни даже слава самой богатой женщины в городе. Потому как заканчивалось правовое оформление дела и пропадала необходимость в ее способностях, Вера теряла интерес Она оставалась совладельцем предприятия и его юридическим консультантом, обещала помогать, однако не хотела оставаться в городе. Ей было тесно среди людей, которых можно напугать и привести в замешательство перечислением на счет какого-то полумиллиарда; она впадала в уныние, если оказывалась не нужна как деловая женщина, и, напротив, сияла, когда могла проявить свои профессиональные способности. И тем самым напоминала Аристарху Павловичу одержимую, полусумасшедшую конюшицу Олю, которую теперь держали в психлечебнице.
У Веры оставалось последнее дело – продумать и создать имидж и предприятию, и его владельцам. Еще ничего не было – по аэродрому бегал один жеребчик, развлекательный комплекс для туристов оставался пока на бумаге, и деньги лежали полумертвым капиталом, а она заботилась уже о представительности.
– Тебе, отец, следует отпустить аккуратную бороду, – диктовала она. – Обязательно костюм-тройка, с цветным жилетом, очень дорогие туфли. Зимой – хорошая волчья доха, соболья шапка. Ты должен быть боярин, богатый промышленник. А для этого надо изменить походку. Ну что ты бегаешь, как футболист? Ты вообще никуда не должен спешить. И всегда полное спокойствие, что бы ни случилось на твоих глазах.
– Кто же работать будет, если мы разоденемся и пойдем? – недоумевал Аристарх Павлович. – За такие дела беремся…
– Работают рабочие, – поучала она. – А ты – владелец, ты – секретарь обкома партии. Шаг из дома – ты обязан быть в форме, и никаких курток, фуфаек и сапог. Нельзя приближаться к рабочему. Его надо любить, заботиться о нем, платить хорошую зарплату, но не приближаться Иначе ему захочется сделать революцию и отнять у тебя имущество.
– Из дохи-то он меня скорее вытряхнет!
– Он тебя из фуфайки вытряхнет, потому что нельзя заигрывать с рабочим и рядиться под него, – жестко говорила Вера. – Нельзя трудового человека вводить в заблуждение, что ты такой же, как он. Нельзя одеваться из одного магазина, ездить с ним в одном автобусе, на одной марке машины. Надо, чтобы он стремился достичь всего, что есть у тебя. А чтобы управлять им, следует изредка, по великим праздникам, спускаться к нему, разрешать поздороваться за руку, мгновенно разрешить любую его жалобу или просьбу. Это большая наука, отец! Посмотри в церкви на священника и паству, посмотри, как он допускает прихожан к своей руке, иначе его не будут слушать и перестанут ходить в храм. Так живет весь мир, все человечество. И в этом нет ничего предосудительного. Пока мы не научимся вести себя соответственно своему положению, мы так и останемся совками.
Старшему Ерашову ока придумала имидж современного делового человека, без барства, положенного по рангу Аристарху Павловичу, зато жесткого и категоричного, даже если поначалу это будет себе в ущерб. Всякий имеющий с ним дело обязан был привыкнуть к этому образу, терпеть его и, разумеется, искать компромисс. Все крупные сделки, даже самые выгодные, Алексею следовало приостанавливать, переносить переговоры и сроки заключения договоров на день-два, якобы для совета со «свадебным генералом» Аристархом Павловичем, с экспертами и адвокатом. Это бы отпугивало всех рвачей, шушеру в деловом мире и, наоборот, привлекало бы серьезных предпринимателей. Одновременно со своим решительным и даже крутым характером поведения старший Ерашов обязан был быть немного «рафине»: всегда идеально сидящие, сшитые на заказ костюмы, только белые рубашки и однотонные галстуки. Никаких мундиров и деталей военной формы. Никто точно не должен был знать, кем он был до своего «капиталистического» настоящего и откуда у него этот страшный ожог, который притягивает внимание всякого впервые его видящего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63