И вот вам результат. Эти секреты — как те, которые хранятся в мозгу Забатагана, так и те, которые сосредоточены в памяти бортового компьютера парадного катера — попали к миламанам. Чем это может обернуться, страшно даже подумать, и не будь Забазар таким прославленным военачальником, он бы одним выговором не отделался. Как пить дать, пошел бы под трибунал и отправился командовать какой-нибудь штрафной эскадрой.
Но когда у генерала столько орденов и прочих знаков отличия, отдать его под трибунал не так-то просто. Это подрывает авторитет верховной власти, которая увешала его этими наградами. Поэтому сначала надо отобрать у провинившегося знаки отличия и только потом думать о трибунале.
Но отнять все награды сразу тоже нельзя. Вина должна быть соизмерима с подвигом, и чем выше рангом наказуемый, тем это очевиднее. Рядового можно расстрелять на месте без суда и следствия, и никто о его наградах даже не вспомнит. Но с генералами такие вещи не проходят.
Правда, в горячке скандала обезумевший от ярости маршал кричал:
— Я вырву твое кровавое сердце и скормлю его мурбазанским пиявкам!
Но эта фраза, несмотря на зловещее звучание, относилась не к собственному сердцу начальника Главного штаба союзнических войск, а лишь к наградной броши, которую Забазар носил приколотой к своему носовому платку. Эта брошь была изготовлена из синего жемчуга, которым охотно питаются хищные мурбазанские пиявки, чья слюна на две трети состоит из чистого спирта, а спирт, как известно, растворяет жемчуг в два счета.
И Караказар-таки выполнил свою угрозу, когда в ответ на упреки расстроенный генерал начал ему грубить, говоря:
— Я не согласен с вами, достопочтенный маршал. Я повышаю офицеров в чине и должности, исходя из той пользы, которую они приносят. А выявление шпионов в мои функции не входит. Для этого в войсках полно сексотов.
Спорить с самим младшим помощником запасного адъютанта Всеобщего Побеждателя было верхом хамства, бестактности и непочтительности, и маршал Караказар не мог оставить это без последствий.
— Загрызу! — прорычал он, обнажая свои огромные даже для моторо-мотогала клыки, и сразу вслед за тем от имени лично запасного адъютанта Всеобщего Побеждателя вице-генералиссимуса Загогура объявил о лишении генерала Забазара знака особого отличия «Кровавое сердце».
— Мне нужен письменный приказ самого вице-генералиссимуса, — еще раз нагрубил маршалу Забазар.
Оба собеседника прекрасно понимали, что Забазар никогда не стал бы прославленным военачальником, если бы не имел родственных связей, простирающихся далеко наверх. Его родной мотогальник Заба был ответвлением большого мотогальника За’ — и надо ли говорить, что именно к этому мотогальнику принадлежал великий и могучий запасной адъютант Всеобщего Побеждателя Загогур.
А большой мотогальник За’ был через обмен гнездовыми самками связан родством с мотогальником Набу, к которому принадлежал старший помощник второго адъютанта Всеобщего Побеждателя, что поднимало волосатую лапу генерала Забазара на недосягаемую, прямо-таки астрономическую высоту. Ведь у Всеобщего Побеждателя было в общей сложности шестнадцать основных и восемь дополнительных адъютантов, и запасной адъютант Загогур занимал лишь седьмое место среди дополнительных, тогда как второй адъютант Тартакан находился на третьем месте среди основных после главного и первого. Недаром он носил звание Четырежды Генералиссимуса.
Даже если бы генерал Забазар не был столь ценен для моторо-мотогальских войск, следовало ожидать, что родичи не оставят его в беде и возьмут под защиту хотя бы ради поддержания чести мотогальника.
Однако Забазар оставался ценнейшим кадром, даже несмотря на грубый прокол с непредсказуемыми последствиями. И он знал, что делает, когда хамил вышестоящему начальнику в маршальском звании.
Потому что начальник этот — штабная крыса без роду и племени, приставленная к вице-генералиссимусу из мотогальника За’ в качестве соглядатая, а Забазар — боевой генерал, мундир которого рвется под тяжестью наград, а волосатая лапа скребет подножие трона Всеобщего Побеждателя.
28
Млечные слезы источали аромат ванили и сочились, как сладкий сок из тропических плодов.
Ли Май Лим, которая поначалу выглядела усталой, изможденной и осунувшейся, буквально расцвела под благотворным воздействием этих волшебных капель, которыми было покрыто все ее тело. На ее медовой коже смешивалась влага из пяти источников — или даже из десяти, если быть совсем уж точным. Ведь сама Ли Май Лим тоже источала эту влагу.
Млечные слезы действовали, как ведьмин крем. Ли Май Лим молодела на глазах и казалось, она вот-вот взлетит — настолько одухотворенным было ее лицо и окрыленным казалось тело.
Зато Евгений Неустроев по прозвищу Же Ни Йя был по-настоящему изможден. Он не чувствовал усталости, поскольку все его ощущения были вытеснены одним — беспредельным наслаждением. Но когда он попытался в очередной раз переменить позу, оказалось, что мышцы больше не повинуются ему, и единственное, на что он еще способен — это лежать пластом на спине, отдав свое тело в распоряжение пятерых девушек, которые продолжали без устали покрывать его поцелуями и натирать своим божественным напитком.
Похоже, этот напиток все-таки действовал и на него, поскольку Же Ни Йя при всей своей усталости и неподвижности продолжал исправно выполнять свою главную функцию, снова и снова извергая в чрево Ли Май Лим водопады семени, которое миламаны называют «плодоносным дождем».
Такого с ним не бывало еще никогда, и он опасался, что и впредь никогда не будет, потому что эти ненасытные нимфоманки выжмут его без остатка.
— Я больше не могу! — хрипло шептал он пересохшими губами, но тотчас же у этих губ появлялся чей-то влажный сосок, и новая порция волшебного напитка растворяла сухость во рту и в горле и заставляла забыть о протестах.
А где-то далеко внизу тем временем попарно колдовали над предметом гордости Же Ни Йя другие девушки, и казалось бы, навеки поникший цветок сладострастия, как называют его миламанские поэты, снова обретал силу.
Чем все это кончилось, Же Ни Йя не знал. Он не то потерял сознание, не то просто заснул, но и во сне не было ему покоя. Его преследовали видения райского сада, и нагие гурии не миламанского, а вполне земного вида, белокожие, черноокие и длинноволосые девственницы, преследовали его среди тропических растений, и было их столько, что убежать от них и вырваться из окружения не было никакой надежды.
Когда круг сомкнулся и нагие девственницы числом не меньше миллиона навалились на него все сразу, Неустроев громко и протяжно закричал, но не проснулся, как это обычно бывает при кошмарах, а наоборот, потерял сознание еще раз.
Дальше он спал без сновидений и нисколько не удивился, узнав потом, что провалялся на ложе целые сутки и даже больше — полночи, день и еще целую ночь.
А в то утро, когда Же Ни Йя проснулся, Ли Май Лим снова вошла в его каюту и остановилась посередине, лучась счастьем и преисполненная гордости.
В руках она держала большое телесного цвета яйцо, от которого отходила тонкая длинная трубка с расширением на конце. Эта трубка тянулась к соску ее левой груди и раструб охватывал его, как присоска.
— Что это? — спросил Неустроев, не скрывая удивления.
— Это твой сын, — ответила Ли Май Лим, и улыбка на ее лице, казалось, могла осветить непроглядную космическую тьму лучше всякого солнца.
— Вы что, несете яйца? — тупо произнес он, безуспешно пытаясь собрать в кучу свои мысли.
— Конечно. А вы разве нет? — сказала она, улыбаясь еще шире, чем раньше. — Хотя да, я забыла — вы ведь живородящие.
Живородящий Евгений Оскарович не нашелся, что ответить, а тем временем улыбка вдруг сползла с лица Ли Май Лим, и она произнесла с неожиданной злостью:
— Пока мы тут несем яйца, моторо-мотогалы мечут икру!
И вышла, бережно держа в руках инфанта, присосавшегося к ее груди.
29
Гнездовая самка по имени Аймарабу метала икру в бассейне временного полевого гнездовья большого мотогальника Бу в присутствии почтенного оплодотворителя генерала Бунтабая, который впервые за много дней отвлекся по этому случаю от насущных дел.
С благоговением глядя на портрет Всеобщего Побеждателя, Аймарабу никак не могла удержаться от мысли, насколько лучше было бы метать икру дома, в дорогой сердцу Мотогаллии, на гнездовье предков в присутствии самого дедушки Бугимота — но она понимала, что эта мечта недостижима. Лишь лучшие из лучших удостаиваются чести размножаться в тылу, где чуть ли не каждый юный моторо-мотогал, сумевший пройти многотрудный путь от икринки до имаго[Имаго — взрослая особь., становится офицером высокого ранга.
А на полевых гнездовьях самки плодят солдат. Их нужно много, очень много, ибо потери моторо-мотогалов поражают воображение. С древних времен сыны Мотогаллии привыкли воевать не умением, а числом. Война всегда была для моторо-мотогалов средством освобождения от излишков населения. И завоевывать Галактику они начали с той же самой целью — чтобы облегчить бремя старых планет.
Но теперь ситуация изменилась. С тех пор, как моторо-мотогалы столкнулись с расой миламанов, в доблестных войсках Всеобщего Побеждателя постоянно ощущается нехватка живой силы. И нехватка техники тоже дает о себе знать, потому что дополнительные мобилизации обескровливают военную промышленность, а автоматика не может заменить живых рабочих. В прошлые времена не было причины заменять дешевых работяг дорогими роботами, а теперь роботов делать некому, а значит, и работяг заменить некем.
Только одно и спасает — поразительная плодовитость гнездовых самок. Пусть не всякая икринка превратится в конечном счете во взрослого моторо-мотогала, пусть в борьбе хищных личинок за место под солнцем выживают только сильнейшие и никакие ухищрения не способны этого изменить — все равно моторо-мотогалы размножаются во много раз быстрее, чем миламаны.
Жаль только, что все это преимущество без остатка съедают потери. К боевым потерям добавляются небоевые. Несчастные случаи, которые следуют один за одним, ибо нет времени учить бойцов правильно обращаться с техникой и оружием. Самоубийства, неизбежно венчающие провалы и военные катастрофы, которых становится все больше. Болезни, которые косят солдат миллионами, поскольку медицинская служба в моторо-мотогальской армии поставлена из рук вон плохо.
Именно поэтому пришлось перевести союзнические войска из вспомогательной категории в боевую. Но они тоже не оправдывают надежд, несмотря на все старания генерала Забазара.
Зато Аймарабу в полной мере оправдала надежды своего мотогальника, выметав в бассейн не меньше десяти тысяч икринок размером свыше ста кубических миллиметров каждая.
Крупные икринки как полупрозрачные ягоды гроздьями повисли в толще воды.
Генерал Бунтабай смотрел на них в суровом умилении и видел не капельки студенистой биомассы, а будущих солдат, грозных и непобедимых. Длинный плотный строй пехотинцев с плазменными дезинтеграторами наперевес.
В этот момент он совершенно забыл, что далеко не из каждой икринки вылупится солдат, потому что отнюдь не всякая личинка выживет в борьбе за место под звездами — в борьбе, которая начинается задолго до того, как юные моторо-мотогалы обретут разум.
Если искусственно оберегать личинки друг от друга, не давая им поедать себе подобных, то из них вырастут хилые нежизнеспособные особи, и выживут все равно только самые сильные, но между ними уже не будет то
й вечной братской дружбы и поддержки, которая так характерна для моторо-мотогалов. Ведь те личинки, которые не съели друг друга в гнездовом бассейне и объединились против всех остальных личинок, навсегда становятся андами — кровными братьями, дружбу которых не способно разрушить ничто.
Анда[Анда — татаро-монгольский перевод моторо-мотогальского слова, которое по-русски значит «побратим». всегда прикроет анду в бою и разделит с ним славу и позор.
И начальник разведки Генерального штаба Мотогаллии генерал Бунтабай очень жалел, что нет с ним рядом его анды Бунтакира, который покончил с собой после провала прошлогоднего наступления, которое в случае успеха могло закончиться проникновением моторо-мотогалов в ядро скопления Ми Ла Ман, но вместо этого завершилось страшной катастрофой.
После этой катастрофы два десятка генералов приняли смертельную дозу алкоголя внутривенно, а Бунтакир, как главный виновник провала, наказал себя еще строже, употребив эту смертельную дозу через рот. Он умирал несколько дней в тяжких мучениях, а его анда в это время был далеко и ничего не знал.
Бунтабай узнал о смерти кровного брата слишком поздно и чуть было сам не покончил с собой, но все-таки удержался, потому что великий и могучий дедушка Бугимот сказал, что он еще нужен Мотогаллии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47