Тетушка Анна принялась с интересом наблюдать за кормлением, по ходу дела обрушив на Дженифер массу полезных советов по усовершенствованию техники кормления младенцев. Лаверн отправился на кухню помочь Донне с мытьем посуды.
– Как поживает мой любимый мужчина? – спросила она Вернона, обняв его за талию.
– Кто знает, – подыгрывая ей, ответил Лаверн. – Давненько его не видел.
В свои сорок с небольшим Донна все еще была хороша собой. Как и у дочери, у нее были большие темные глаза и роскошные густые брови. Всю жизнь Донна была лучшим другом своего мужа, а делить постель с лучшим другом – всегда приятное занятие.
– Наша Гарриет просто душка, правда?
– Обезьянка, – пошутил Вернон, – маленькая страшненькая мартышка.
Донна шутливо дала ему шлепок.
– У нее дедушкины волосы.
– Да у нее вообще никаких волос, – возразил Лаверн и угодил в ловушку.
Донна рассмеялась, прижала его к себе и посмотрела влюбленным взглядом. Для этого ей всегда приходилось задирать голову, потому что муж был ровно на восемь дюймов выше нее.
– Все в порядке? – тихо спросила она.
Вернон знал, что жена имеет в виду поездку на могилу их сына, и торопливо ответил:
– Да. Отлично.
– Надеюсь, ты не позволил себе грубостей в отношении Майкла?
Вернон притворился обиженным:
– Кто? Я?
– Вернон! – Донна с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться, и предостерегающе прижала палец к губам. Лаверн дважды пытался что-то сказать, но Донна дважды не дала ему это сделать.
* * *
Профессор Фред Стоктон, консультант в области одонтологии из городка Уилмслоу, что в графстве Чешир, поднимался по лестнице своего огромного скрипучего дома. В его толстом сытом брюхе переваривались жареная индейка и пудинг, щедро сдобренные бренди. Внешне Стоктон производил малоприятное впечатление – гладко прилизанные редкие волосы, подслеповатые глаза за стеклами очков в металлической оправе, поблескивающей посередине угрюмого квадратного лица... Те, кто знал профессора ближе, относились к нему с любовью и уважением. Правда, познакомиться с ним близко было делом далеко не простым.
По случаю праздника Стоктон нарядился в клетчатый жилет и белую рубашку с желтым галстуком-бабочкой. Этот щеголеватый наряд дополняли просторные домашние брюки из плотного вельвета и начищенные коричневые туфли. Одежду себе профессор обычно заказывал по почте в магазине на Риджент-стрит, торговавшем дорогой спортивно-туристической экипировкой, не отличавшейся, впрочем, особым вкусом.
Стоктон считал себя сельским джентльменом и, по правде говоря, таковым и являлся. Он был заядлым охотником и, если выдавалась возможность, любил попалить из ружья. Ему доставляли великое удовольствие и отдача в плечо от выстрела, и глухой шлепок о землю подстреленной косули. Дело отнюдь не в том, что он будто бы не любил всякую живность; наоборот, Стоктон испытывал к дичи нечто вроде трогательной благодарности за то, что может охотиться на нее. Если бы не супруга, которая обрекла его на празднование Рождества дома, в обществе матери и «антуража» последней, как бы он сейчас мечтал оказаться на природе, в Шотландии!..
Кстати, «антураж» этот был в общем-то невидим и полностью ограничивался воображением его тещи. Старость воскресила для нее и давно умершего мужа, и целый сонм покойных друзей и родственников. Последние полчаса старушенция вела жаркую дискуссию с этими незваными гостями, а Стоктон с женой тем временем пытались смотреть по телевизору фильм о Джеймсе Бонде. Для профессора это был очередной напрочь испорченный праздник. Неудивительно, что он с облегчением закрыл за собой дверь в кабинет и погрузился в серьезные раздумья.
Утро предыдущего дня Стоктон провел в Йорке, осматривая и фотографируя следы зубов на теле Анджали Датт. Увиденного оказалось достаточно, чтобы надолго выбить его из колеи. Профессор спешно возвратился в лабораторию стоматологической клиники Манчестерского университета, где незамедлительно проявил фотоснимки в обществе одного лишь тамошнего охранника. К тому времени, когда его подозрения подтвердились, часы показывали уже шесть вечера. Стоктон позвонил Лаверну на Фулфорд-роуд, но в управлении никто не снимал трубку.
Решив, что дело может немного подождать – еще будет время вернуться к нему после рождественских праздников, – Стоктон собрал все свои находки и отправился домой. Однако мысли о сделанном открытии никак не давали профессору покоя, и он не смог удержаться от искушения набрать телефонный номер Лаверна.
Трубку подняли лишь после шестого гудка – бесстрастный голос телефонистки. Стоктон спросил Лаверна, и его тут же без всяких церемоний соединили с его кабинетом. После второго гудка трубку подняла Линн Сэвидж.
– Кабинет суперинтенданта Лаверна. Инспектор Сэвидж слушает.
– Инспектор, счастливого вам Рождества.
Пауза.
– Кто говорит?
– Фред Стоктон.
– А-а-а... Здравствуйте, мистер Стоктон. А я-то думала, вы слушаете обращение Ее Величества.
– Нет, – ответил профессор. – Забавницы эти женщины.
– Кто? Я или королева?
В ответ Стоктон издал короткий смешок.
– Можете пригласить к телефону суперинтенданта?
– Нет. А это срочно?
– Разумеется.
Стоктон относился к Линн с симпатией. И хотя он встречался с ней один только раз, ясные голубые глаза и внушительный бюст крепко врезались ему в память.
– Инспектор, не буду долго распространяться, но, кажется, у нас проблема.
– Да-а-а? И какая?
– Вы, конечно, знаете, что я сделал слепок зубов Мистера Незнакомца. А вчера мне удалось получить несколько превосходных фотоснимков отпечатков зубов на теле той мертвой девушки.
Он немного помолчал, давая собеседнице переварить услышанную информацию.
– Я сразу же проявил фотоснимки и должен сказать, что укус не совпадает со слепками зубов Тайрмена. Абсолютно никакого сходства.
– А-а-а. – В голосе Линн профессор услышал нотки разочарования. – В любом случае спасибо вам за звонок. Очень любезно с вашей стороны поставить нас в известность.
– Подождите, – торопливо добавил профессор, – это не самое главное. Есть кое-что поважнее.
Его взгляд упал на верхнюю полку книжного шкафа, на которой выстроились сразу несколько экземпляров бестселлера одонтологии – справочника «Судебно-медицинская стоматология». Это был классический труд в данной области, который – несмотря на довольно спорное утверждение его автора о том, что потенциальных правонарушителей якобы можно определить по строению челюстей, сходному с неандертальцами – наверняка обеспечил научному светилу безбедное существование до самой старости.
– Нет, – покачал головой профессор, – проблема заключается в следующем. Вы можете исключить нашего мистера Тайрмена из круга подозреваемых лиц. Но следы зубов на теле девушки подозрительно совпадают с прикусом первой жертвы.
– Извините, – откликнулась Линн, – я не совсем поняла.
– Немудрено, я и сам не могу в это поверить. Однако сомневаться не приходится. Я убежден, что следы зубов на теле второй жертвы совпадают с прикусом жертвы номер один.
Последовала долгая пауза.
– Но это просто невероятно.
– И все-таки это следы зубов именно того парня, моя милая. – Стоктон уселся на письменный стол, подбрасывая в руке гипсовый слепок в полиэтиленовом пакетике. – Я сейчас как раз рассматриваю слепок. Все отчетливо видно. Не буду утомлять вас научными терминами, но у него весьма своеобразные зубы. Никакой ошибки быть не может. – Затем с легким сомнением в голосе профессор добавил: – Мне ничего не остается думать, кроме как... э-э-э... когда, вы говорите, он умер?
– Сейчас, где здесь они у нас... – В трубке раздался шорох перебираемых бумаг. – Парень убит 28 ноября, а девушка... 20 декабря.
– Хм... Вряд ли девушка была убита раньше парня или в один день с ним. Может, просто ваши патологоанатомы что-то напортачили? А, что скажете?
– Нет, – твердо возразила Линн. – Доктор Суоллоу, как и вы, – профессор. Он грамотный, преданный своему делу профессионал.
«Похоже, я уже влюбился в него», – подумал с иронией Стоктон.
– Патологоанатомы иногда действительно ошибаются в установлении времени убийства, но тела обоих жертв, когда их обнаружили, были еще теплыми. Или по крайней мере еще не успели остыть. Девушка абсолютно точно умерла после этого парня.
– Как-то не вяжется...
– Это точно, – ответила Линн, удивленная новым откровением.
– Какие ужасные убийства, – продолжал словоохотливый профессор, – совершенно бессмысленные, правда? Трудный вам достался случай.
– Да, – отозвалась Линн.
– Может, вы позволите мне как-нибудь угостить вас ленчем, например, когда мы встретимся в следующий раз?
– Что? Меня одну?
– Ну да. То есть вас и суперинтенданта, – поправился Стоктон, мысленно обругав Линн за ее малодушие.
Линн рассмеялась ему прямо в ухо, и это прозвучало слегка неуважительно.
– Спасибо, профессор. Переправьте нам ваше заключение, как только сможете. Счастливого Рождества.
Положив трубку, Линн неслышно выругалась. Фаррелл, единственный из следственной бригады, дежуривший, кроме Линн, сегодня ночью, дружелюбно улыбнулся ей. Сегодня они вдвоем занимали кабинет Лаверна.
– Неужели все действительно так плохо?
Линн честно рассказала коллеге об открытии профессора Стоктона. Фаррелл, который был занят тем, что вводил в компьютер адреса из записной книжки Анджали Датт, тихонько присвистнул.
– Прямо в духе «Экзорциста».
– Я не видела этого фильма, – призналась Линн. – Что ты имеешь в виду?
Фаррелл, не желая вдаваться в подробности, отбросил эту мысль как явно бессмысленную.
– Ты ведь учился в университете, Пит. Можешь объяснить мне, что происходит?
Фарреллу никогда не удавалось устоять перед соблазном поделиться с окружающими своими идеями, даже если таковых у него и не было.
– Вот представь себе, что Анджали и убитый парень были друзьями. Может, даже любовниками. След от укуса мог оказаться очень глубокой раной, нанесенной перед его смертью...
Они оба нахмурились, понимая всю неубедительность подобного объяснения. Однако Фаррелл, ничуть не смутившись, продолжал:
– Ну хорошо, забудем. Понятия не имею, как появился этот след от зубов. Но мне покоя не дает мысль о вывернутых конечностях. Интересно, существуют ли яды, которые способны так перекорежить тело? Некоторые токсины типа стрихнина или бруцина вызывают сильные конвульсии. А в огромных дозах...
– Нет, – не дала ему закончить Линн, – кто-то уже высказал подобное предположение. Однако в крови обоих жертв не обнаружено никаких ядов. Парень регулярно принимал амфетамины, за исключением дня своей смерти. А ты снова повторяешь старое. Небось думаешь, что наши судмедэксперты – сущие идиоты, которые не знают, как выглядит старая рана, или не в состоянии распознать печенку, набитую мышьяком. Да ты видел их за работой чаще, чем я. Если эксперты совершают ошибки, тогда ошибаемся и все мы. А если они некомпетентны потому, что мы сами не можем прийти ни к какому заключению, то это наводит меня на мысль о патологической лени.
Фаррелл поправил очки на переносице и покровительственно улыбнулся:
– Но разве не сродни той же лени безоговорочная вера во всемогущество экспериментов? Патологоанатомия еще довольно молодая наука, и ее заключения нередко строятся на догадках. Профессор Суоллоу всегда поражал меня своей компетентностью, однако на свете существует яд под названием рисин, который он не определил бы и за миллион лет, потому что рисин практически не оставляет следов. Его получают из касторового масла, и одной сотни миллиграмма яда хватит, чтобы, например, убить нас с тобой.
Заинтересовавшись услышанным, Линн спросила:
– А он вызывает сильные конвульсии?
– Нет, – ответил Фаррелл, покраснев.
Линн криво усмехнулась:
– Ну хорошо, когда обнаружишь какие-нибудь яды, которые не оставляют следов, сообщи нам, пожалуйста.
Они снова вернулись к работе. Он – устремив взгляд на экран не такого уж безвредного компьютера, она – взявшись разбирать картонную коробку из-под бананов, в которую были сложены вещи, некогда принадлежавшие Анджали Датт. Линн одну за другой вытащила мягкие игрушки, разных там мишек и зайчиков, дешевые безделушки, крошечные флакончики духов и прочую всячину. Все это она расставила перед собой. Что, кстати, не было каким-то особым следственным действием. Просто Линн смотрела на лежащие перед ней вещи и думала. Взяв в руки стопку перетянутых резинкой карточек, Линн на какое-то мгновение замерла. Они напоминали ей игральные карты: на обратной стороне что-то вроде привычной «рубашки» – рогатый месяц над тремя волнистыми линиями и латинскими буквами SD, отпечатанными серебром на черном фоне. Другая сторона белая и испещрена целой сотней – Линн специально пересчитала их – отдельных фраз или скорее деклараций наподобие «Как сейчас прекрасна моя жизнь» или «Все цветы в саду моем расцветут».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Как поживает мой любимый мужчина? – спросила она Вернона, обняв его за талию.
– Кто знает, – подыгрывая ей, ответил Лаверн. – Давненько его не видел.
В свои сорок с небольшим Донна все еще была хороша собой. Как и у дочери, у нее были большие темные глаза и роскошные густые брови. Всю жизнь Донна была лучшим другом своего мужа, а делить постель с лучшим другом – всегда приятное занятие.
– Наша Гарриет просто душка, правда?
– Обезьянка, – пошутил Вернон, – маленькая страшненькая мартышка.
Донна шутливо дала ему шлепок.
– У нее дедушкины волосы.
– Да у нее вообще никаких волос, – возразил Лаверн и угодил в ловушку.
Донна рассмеялась, прижала его к себе и посмотрела влюбленным взглядом. Для этого ей всегда приходилось задирать голову, потому что муж был ровно на восемь дюймов выше нее.
– Все в порядке? – тихо спросила она.
Вернон знал, что жена имеет в виду поездку на могилу их сына, и торопливо ответил:
– Да. Отлично.
– Надеюсь, ты не позволил себе грубостей в отношении Майкла?
Вернон притворился обиженным:
– Кто? Я?
– Вернон! – Донна с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться, и предостерегающе прижала палец к губам. Лаверн дважды пытался что-то сказать, но Донна дважды не дала ему это сделать.
* * *
Профессор Фред Стоктон, консультант в области одонтологии из городка Уилмслоу, что в графстве Чешир, поднимался по лестнице своего огромного скрипучего дома. В его толстом сытом брюхе переваривались жареная индейка и пудинг, щедро сдобренные бренди. Внешне Стоктон производил малоприятное впечатление – гладко прилизанные редкие волосы, подслеповатые глаза за стеклами очков в металлической оправе, поблескивающей посередине угрюмого квадратного лица... Те, кто знал профессора ближе, относились к нему с любовью и уважением. Правда, познакомиться с ним близко было делом далеко не простым.
По случаю праздника Стоктон нарядился в клетчатый жилет и белую рубашку с желтым галстуком-бабочкой. Этот щеголеватый наряд дополняли просторные домашние брюки из плотного вельвета и начищенные коричневые туфли. Одежду себе профессор обычно заказывал по почте в магазине на Риджент-стрит, торговавшем дорогой спортивно-туристической экипировкой, не отличавшейся, впрочем, особым вкусом.
Стоктон считал себя сельским джентльменом и, по правде говоря, таковым и являлся. Он был заядлым охотником и, если выдавалась возможность, любил попалить из ружья. Ему доставляли великое удовольствие и отдача в плечо от выстрела, и глухой шлепок о землю подстреленной косули. Дело отнюдь не в том, что он будто бы не любил всякую живность; наоборот, Стоктон испытывал к дичи нечто вроде трогательной благодарности за то, что может охотиться на нее. Если бы не супруга, которая обрекла его на празднование Рождества дома, в обществе матери и «антуража» последней, как бы он сейчас мечтал оказаться на природе, в Шотландии!..
Кстати, «антураж» этот был в общем-то невидим и полностью ограничивался воображением его тещи. Старость воскресила для нее и давно умершего мужа, и целый сонм покойных друзей и родственников. Последние полчаса старушенция вела жаркую дискуссию с этими незваными гостями, а Стоктон с женой тем временем пытались смотреть по телевизору фильм о Джеймсе Бонде. Для профессора это был очередной напрочь испорченный праздник. Неудивительно, что он с облегчением закрыл за собой дверь в кабинет и погрузился в серьезные раздумья.
Утро предыдущего дня Стоктон провел в Йорке, осматривая и фотографируя следы зубов на теле Анджали Датт. Увиденного оказалось достаточно, чтобы надолго выбить его из колеи. Профессор спешно возвратился в лабораторию стоматологической клиники Манчестерского университета, где незамедлительно проявил фотоснимки в обществе одного лишь тамошнего охранника. К тому времени, когда его подозрения подтвердились, часы показывали уже шесть вечера. Стоктон позвонил Лаверну на Фулфорд-роуд, но в управлении никто не снимал трубку.
Решив, что дело может немного подождать – еще будет время вернуться к нему после рождественских праздников, – Стоктон собрал все свои находки и отправился домой. Однако мысли о сделанном открытии никак не давали профессору покоя, и он не смог удержаться от искушения набрать телефонный номер Лаверна.
Трубку подняли лишь после шестого гудка – бесстрастный голос телефонистки. Стоктон спросил Лаверна, и его тут же без всяких церемоний соединили с его кабинетом. После второго гудка трубку подняла Линн Сэвидж.
– Кабинет суперинтенданта Лаверна. Инспектор Сэвидж слушает.
– Инспектор, счастливого вам Рождества.
Пауза.
– Кто говорит?
– Фред Стоктон.
– А-а-а... Здравствуйте, мистер Стоктон. А я-то думала, вы слушаете обращение Ее Величества.
– Нет, – ответил профессор. – Забавницы эти женщины.
– Кто? Я или королева?
В ответ Стоктон издал короткий смешок.
– Можете пригласить к телефону суперинтенданта?
– Нет. А это срочно?
– Разумеется.
Стоктон относился к Линн с симпатией. И хотя он встречался с ней один только раз, ясные голубые глаза и внушительный бюст крепко врезались ему в память.
– Инспектор, не буду долго распространяться, но, кажется, у нас проблема.
– Да-а-а? И какая?
– Вы, конечно, знаете, что я сделал слепок зубов Мистера Незнакомца. А вчера мне удалось получить несколько превосходных фотоснимков отпечатков зубов на теле той мертвой девушки.
Он немного помолчал, давая собеседнице переварить услышанную информацию.
– Я сразу же проявил фотоснимки и должен сказать, что укус не совпадает со слепками зубов Тайрмена. Абсолютно никакого сходства.
– А-а-а. – В голосе Линн профессор услышал нотки разочарования. – В любом случае спасибо вам за звонок. Очень любезно с вашей стороны поставить нас в известность.
– Подождите, – торопливо добавил профессор, – это не самое главное. Есть кое-что поважнее.
Его взгляд упал на верхнюю полку книжного шкафа, на которой выстроились сразу несколько экземпляров бестселлера одонтологии – справочника «Судебно-медицинская стоматология». Это был классический труд в данной области, который – несмотря на довольно спорное утверждение его автора о том, что потенциальных правонарушителей якобы можно определить по строению челюстей, сходному с неандертальцами – наверняка обеспечил научному светилу безбедное существование до самой старости.
– Нет, – покачал головой профессор, – проблема заключается в следующем. Вы можете исключить нашего мистера Тайрмена из круга подозреваемых лиц. Но следы зубов на теле девушки подозрительно совпадают с прикусом первой жертвы.
– Извините, – откликнулась Линн, – я не совсем поняла.
– Немудрено, я и сам не могу в это поверить. Однако сомневаться не приходится. Я убежден, что следы зубов на теле второй жертвы совпадают с прикусом жертвы номер один.
Последовала долгая пауза.
– Но это просто невероятно.
– И все-таки это следы зубов именно того парня, моя милая. – Стоктон уселся на письменный стол, подбрасывая в руке гипсовый слепок в полиэтиленовом пакетике. – Я сейчас как раз рассматриваю слепок. Все отчетливо видно. Не буду утомлять вас научными терминами, но у него весьма своеобразные зубы. Никакой ошибки быть не может. – Затем с легким сомнением в голосе профессор добавил: – Мне ничего не остается думать, кроме как... э-э-э... когда, вы говорите, он умер?
– Сейчас, где здесь они у нас... – В трубке раздался шорох перебираемых бумаг. – Парень убит 28 ноября, а девушка... 20 декабря.
– Хм... Вряд ли девушка была убита раньше парня или в один день с ним. Может, просто ваши патологоанатомы что-то напортачили? А, что скажете?
– Нет, – твердо возразила Линн. – Доктор Суоллоу, как и вы, – профессор. Он грамотный, преданный своему делу профессионал.
«Похоже, я уже влюбился в него», – подумал с иронией Стоктон.
– Патологоанатомы иногда действительно ошибаются в установлении времени убийства, но тела обоих жертв, когда их обнаружили, были еще теплыми. Или по крайней мере еще не успели остыть. Девушка абсолютно точно умерла после этого парня.
– Как-то не вяжется...
– Это точно, – ответила Линн, удивленная новым откровением.
– Какие ужасные убийства, – продолжал словоохотливый профессор, – совершенно бессмысленные, правда? Трудный вам достался случай.
– Да, – отозвалась Линн.
– Может, вы позволите мне как-нибудь угостить вас ленчем, например, когда мы встретимся в следующий раз?
– Что? Меня одну?
– Ну да. То есть вас и суперинтенданта, – поправился Стоктон, мысленно обругав Линн за ее малодушие.
Линн рассмеялась ему прямо в ухо, и это прозвучало слегка неуважительно.
– Спасибо, профессор. Переправьте нам ваше заключение, как только сможете. Счастливого Рождества.
Положив трубку, Линн неслышно выругалась. Фаррелл, единственный из следственной бригады, дежуривший, кроме Линн, сегодня ночью, дружелюбно улыбнулся ей. Сегодня они вдвоем занимали кабинет Лаверна.
– Неужели все действительно так плохо?
Линн честно рассказала коллеге об открытии профессора Стоктона. Фаррелл, который был занят тем, что вводил в компьютер адреса из записной книжки Анджали Датт, тихонько присвистнул.
– Прямо в духе «Экзорциста».
– Я не видела этого фильма, – призналась Линн. – Что ты имеешь в виду?
Фаррелл, не желая вдаваться в подробности, отбросил эту мысль как явно бессмысленную.
– Ты ведь учился в университете, Пит. Можешь объяснить мне, что происходит?
Фарреллу никогда не удавалось устоять перед соблазном поделиться с окружающими своими идеями, даже если таковых у него и не было.
– Вот представь себе, что Анджали и убитый парень были друзьями. Может, даже любовниками. След от укуса мог оказаться очень глубокой раной, нанесенной перед его смертью...
Они оба нахмурились, понимая всю неубедительность подобного объяснения. Однако Фаррелл, ничуть не смутившись, продолжал:
– Ну хорошо, забудем. Понятия не имею, как появился этот след от зубов. Но мне покоя не дает мысль о вывернутых конечностях. Интересно, существуют ли яды, которые способны так перекорежить тело? Некоторые токсины типа стрихнина или бруцина вызывают сильные конвульсии. А в огромных дозах...
– Нет, – не дала ему закончить Линн, – кто-то уже высказал подобное предположение. Однако в крови обоих жертв не обнаружено никаких ядов. Парень регулярно принимал амфетамины, за исключением дня своей смерти. А ты снова повторяешь старое. Небось думаешь, что наши судмедэксперты – сущие идиоты, которые не знают, как выглядит старая рана, или не в состоянии распознать печенку, набитую мышьяком. Да ты видел их за работой чаще, чем я. Если эксперты совершают ошибки, тогда ошибаемся и все мы. А если они некомпетентны потому, что мы сами не можем прийти ни к какому заключению, то это наводит меня на мысль о патологической лени.
Фаррелл поправил очки на переносице и покровительственно улыбнулся:
– Но разве не сродни той же лени безоговорочная вера во всемогущество экспериментов? Патологоанатомия еще довольно молодая наука, и ее заключения нередко строятся на догадках. Профессор Суоллоу всегда поражал меня своей компетентностью, однако на свете существует яд под названием рисин, который он не определил бы и за миллион лет, потому что рисин практически не оставляет следов. Его получают из касторового масла, и одной сотни миллиграмма яда хватит, чтобы, например, убить нас с тобой.
Заинтересовавшись услышанным, Линн спросила:
– А он вызывает сильные конвульсии?
– Нет, – ответил Фаррелл, покраснев.
Линн криво усмехнулась:
– Ну хорошо, когда обнаружишь какие-нибудь яды, которые не оставляют следов, сообщи нам, пожалуйста.
Они снова вернулись к работе. Он – устремив взгляд на экран не такого уж безвредного компьютера, она – взявшись разбирать картонную коробку из-под бананов, в которую были сложены вещи, некогда принадлежавшие Анджали Датт. Линн одну за другой вытащила мягкие игрушки, разных там мишек и зайчиков, дешевые безделушки, крошечные флакончики духов и прочую всячину. Все это она расставила перед собой. Что, кстати, не было каким-то особым следственным действием. Просто Линн смотрела на лежащие перед ней вещи и думала. Взяв в руки стопку перетянутых резинкой карточек, Линн на какое-то мгновение замерла. Они напоминали ей игральные карты: на обратной стороне что-то вроде привычной «рубашки» – рогатый месяц над тремя волнистыми линиями и латинскими буквами SD, отпечатанными серебром на черном фоне. Другая сторона белая и испещрена целой сотней – Линн специально пересчитала их – отдельных фраз или скорее деклараций наподобие «Как сейчас прекрасна моя жизнь» или «Все цветы в саду моем расцветут».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37