– Но вы уверены, что именно он планирует террористические акты против вашего короля? Откуда такая уверенность?
– Он… Мы получили видеообращение. И он открытым текстом сообщил о своих намерениях.
– Понятно, – Лайман что-то пометил в записной книжке и одобрительно кивнул Насте, подразумевая этим что-то вроде «Ну вот и молодец, можешь же, когда захочешь».
– И вы можете предоставить нам это видеообращение?
– Нет, оно… Оно как бы… Оно саморазрушилось.
– А вообще у вас есть какие-то материалы о нем? Фотографии, письменные документы…
– У нас есть материалы, – сказала Настя и мысленно добавила «…которые эта скотина Фишер должен был переслать в офис председателя Верховного суда. Но раз там молчат, значит…» – Случилась какая-то техническая накладка. Но вы обязательно получите эти документы.
– Угу, – Лайман снова что-то пометил в записной книжке. – Этот Леонард, он действует сам по себе или он связан с другими террористическими организациями типа «Аль-Каиды»?
– Он способен сотрудничать с кем угодно, но его конечные цели – это только его цели.
– И что же это за конечные цели?
– Стереть Лионею с лица земли.
– Даже так? – Брови Лаймана слегка приподнялись. – То есть речь идет о подготовке серии взрывов?
– Не уверена.
– Но как же еще можно стереть целый город с лица земли?
– Не знаю. Леонард, он довольно необычный…. террорист.
– Эмоционально неустойчивый, ни во что не ставящий жизни других людей, да-да, такие они все, эти террористы, – тоном знатока отозвался Лайман.
Настя подумала, стоит ли пытаться объяснить собеседнику то особое значение слова «необычный», которое она вкладывала в характеристику Леонарда; подумала и решила, что не стоит. Было совершенно понятно, что с мистером Лайманом следует говорить очень обычными словами, переводя все на его, Лаймана, язык, транскодируя мир, в котором существовала Настя, в мир Лаймана и отбрасывая все, что не могло быть переведено и транскодировано. Потому что Лайман не воспринял бы непереведенное, неадаптированное и даже не просто не понял бы, а испугался, причем не Леонарда или еще какого-нибудь монстра из этих рассказов, а саму Настю, рассказчицу, так сказать, сам источник незнакомого и странного.
Так что – простые понятные слова, доступные даже чиновнику президентской администрации. Не нырок в темную бездну, а легкомысленное скольжение по поверхности воды, лежа на цветном матрасе, в надежде на то, что таящиеся где-то там внизу морские монстры будут еще некоторое время придерживаться диеты из водорослей.
– Мистер Лайман, я обратилась к вам за помощью не только потому, что мы ограничены в возможностях и нас поджимает время…
– А что еще?
– Видите ли, Леонард может представлять опасность не только для Лионеи, но и для остального мира…
– В чем именно эта опасность?
– Он… Э-э… Он разрабатывает биологическое оружие.
Оленька, конечно же, была надоедливым, трескучим и легкомысленным созданием, но что когда-нибудь ее придется обозвать «биологическим оружием» – Настя и представить не могла. Однако дошло и до этого.
– Ну, если это так, то странно, что ваш Леонард до сих пор не попал в поле зрения наших спецслужб… Миссис Андерсон, и как бы вы могли определить характер террористической группы Леонарда? Это связано с религией или с радикальными политическими идеями? Я не очень понимаю, в чем глубинный смысл разрушения Лионеи, потому что, извините, конечно, но Лионея – это крохотное государство, о существовании которого большинство жителей Земли просто не подозревает. Разрушение Всемирного торгового центра или статуи Свободы – это другое дело, это символы свободного мира…
– Я же сказала: Леонард – очень особенный террорист. В его учении, в его планах именно Лионея олицетворяет современный мир. И поскольку он желает разрушить современный мир, он хочет нанести свой удар именно по Лионее.
– Ну если для него современный мир олицетворяет Лионея… Значит, это крепко больной на голову сукин сын, – озадаченно произнес Лайман и тут же добавил: – Которого мы, конечно же, найдем, в какую бы нору он не заполз.
– Хорошо, – сказала Настя, подумав про себя, что вряд ли Леонард будет прятаться по норам; скорее он собирается загнать в норы всех остальных. Лайман вряд ли бы поверил в такую перспективу, услышь он об этом от Насти, но злой гений на то и злой гений, чтобы достигать своих целей вне зависимости от того, верит в него президентская администрация или нет.
2
Вечером того же дня, ближе к середине второй бутылки бордо, Настю посетила мысль не то чтобы очень глубокая и философская, но довольно многозначная, что в тогдашнем Настином состоянии уже было немало. «Что плохо в моем нынешнем положении – то и дело появляется повод напиться. Что хорошо в моем нынешнем положении – вся выпивка за государственный счет. То есть завтра я буду сожалеть об этой бутылке, и голова у меня будет болеть, и все такое прочее, но зато на моем финансовом положении это никак не скажется».
Что еще было нехорошо – и это «нехорошо», вероятно, имело более глубокие корни, нежели серия сегодняшних событий – бордо при всей своей халявности как-то не очень помогало, хотя, может быть, это свойство было заложено в самой природе вина: оно работает, только если ты на него сильно потратилась, иначе…
Иначе никакого расслабленно-беспамятного состояния не наступает, просто ноги становятся ватными, движения становятся неточными, мысли… А мысли никуда не уходят, все крутятся и крутятся, как сломанная карусель… Одни и те же, совсем даже не веселые.
Все это вместе, вероятно, составляло не самый лучший набор симптомов; неслучайно Армандо остался в ее номере и на некотором удалении наблюдал, как лионейская принцесса пытается превратить свой не самый удачный день в нечто поприличнее.
– Что ты так на меня смотришь?
Армандо пожал плечами, что означало – никак я не смотрю, то есть смотрю, как мне и положено, в рамках обычного наблюдательного процесса.
– Ты смотришь с осуждением, – возразила Настя. Она допила бокал и разочарованно отставила его в сторону – бордо определенно на нее не действовало. Может быть, ей подсунули китайскую подделку? Так или иначе, Настя категорически отказывалась пьянеть. Только во рту было сухо, наверное, поэтому вино и называлось сухим. Придется заказать еще одну бутылку, только уж теперь чего-нибудь другого. Что там еще пьют аристократы? Шабли какое-нибудь? Шабли так шабли… Так, о чем это она? Ах, да… – Не надо так на меня смотреть. Заметь, я этого не хотела, – сказала Настя. – Меня вынудили. Думаешь, я приехала в Берлин, чтобы засесть в гостиничном номере и напиваться? Ни фига подобного.
Действительно, первоначальная идея состояла в том, чтобы напиться в публичном месте, но Армандо удалось утянуть лионейскую принцессу в отель, дабы избежать эксцессов непосредственно на Курфюрстендамм.
– Да что такого?! – возмущалась при этом Настя. – Кто меня тут узнает? Кто меня тут вообще знает? – она оглядела равнодушные затылки сидящих за соседними столиками. – Никому и в голову не придет, что это лионейская принцесса лежит под столом. Или, допустим, танцует топлесс на барной стойке. – Настя приподнялась, отыскала взглядом барную стойку и попыталась понять, как же она на нее взгромоздится. Топлесс-то оно топлесс, дело нехитрое, а вот запрыгивать на эту дуру… Очевидно, сначала следует допиться до такого состояния, когда высота барной стойки перестает иметь значение. – Не то чтобы я собираюсь упиться до такого состояния, но… Ты скажешь, что мою свадьбу показывали по «Короне»? Да кто смотрит этот убогий канал! И потом, это все равно была ненастоящая свадьба, а я… А я ненастоящая принцесса… Потому что настоящая принцесса никогда не позволила бы так с собой обращаться! Ведь правда?! Ведь так оно и есть, да?! Ну? Ну?
Она с такой мольбой смотрела на Армандо, что тот не выдержал:
– Анастасия, я не знаю, на какой именно вопрос мне отвечать.
– На какой-нибудь.
– Я отвечу на вопрос: «Кто меня тут узнает?» Ответ: кому нужно, тот узнает. Поэтому я настаиваю…
– Блин, – сказала Настя. – Ты такой же, как и они все. Такой же… – она трагически взмахнула рукой, и недопитая бутылка бордо оказалась на полу. Поэтому заказанная в номер технически считалась уже второй. Армандо категорически отказался участвовать в ее распитии, выбрав роль стороннего наблюдателя, чем только усугубил Настины душевные раны.
Алкоголь между тем потихоньку делал свое дело, трансформируя изначальную Настану злость и раздражение в нечто менее опасное для здоровья, как бы растапливая готовую сорваться кому-нибудь на голову сосульку в ледяную кашицу, имеющую довольно жалкий вид, но при этом неспособную никому навредить. Жалким все это было не только по внешнему виду, но и по содержанию, ибо Настей все сильнее овладевала жалость к самой себе, причем этого ей было мало, желательно было получить немного жалости и со стороны.
– Мне никто не звонил? – спросила она. Армандо посмотрел на телефон, стоявший на столике в паре метров от Насти, и покачал головой.
– Никто, – сделала вывод Настя. – Сволочи.
Армандо едва заметно улыбнулся, ибо, в отличие от Насти, он в деталях помнил, что предшествовало ее отчаянному желанию напиться и забыться; точнее – что произошло во временном промежутке между вполне достойной встречей Насти и мистера Лаймана и имеющим место сейчас сомнительным рандеву Насти и второй бутылки бордо. События развивались следующим образом: расставшись с Лайманом, Настя еще некоторое время удерживала на лице вежливую улыбку, которая затем стала сдуваться и сползать, как проколотый воздушный шар. Армандо счел это нехорошим признаком и поспешил перевезти принцессу в ее гостиничный номер, где, собственно, и взорвался заряд, запаленный во время разговора с Лайманом. Армандо был на время выставлен в коридор, но даже там ему было слышно, как мечутся громы и молнии (то есть то, что замышлялось как громы и молнии, а на деле оказывалось шумной истерикой, пусть даже и мотивированной (как казалось Насте). Когда некоторое время спустя Армандо решился заглянуть в номер, Настя сидела на диване, уныло уставившись в пол. Телефонная трубка лежала рядом, едва слышно издавая долгие гудки, похожие на предсмертные стоны. Все это выглядело довольно печально.
– Они там держат меня за полную дуру, – сообщила Настя. – Они говорят, это недоразумение. Что вместо президента со мной встретился какой-то мелкий клерк – недоразумение. Что этот клерк совершенно не в теме – тоже недоразумение. Что документы не пришли вовремя – еще недоразумение. Недо – разум. У кого-то большие проблемы с разумом, Армандо, и это явно не у меня. У меня другие проблемы. Оказывается, я проехалась из Лионеи в Берлин, чтобы выставить себя эксцентричной девицей перед человеком, который ничего не решает и который, скорее всего, забудет все, что я ему сказала, еще до заката. Или напишет какую-нибудь бумажку, которая потеряется в их архивах… Это все неправильно, – покачала она головой. – Это все очень неправильно, мне не нужно было сюда ехать, не надо было терять время… А чья же это была идея – ехать сюда и жаловаться на Леонарда людям, которые вообще в этом ни фига не смыслят? О, это была идея Фишера. Того самого Фишера, который потом организовал серию недоразумений, из-за которых толку в моей поездке оказалось еще меньше, чем могло бы быть… Фишер, – тут Настя произнесла несколько слов, от которых лицо Армандо сделалось удивленно-недоверчивым. – Может быть, он специально все это сделал? Может быть, ему было нужно, чтобы я уехала, и не просто на пару дней в Прагу, а подальше и на больший срок? Может быть, этот заговор?
– Хм, – сказал Армандо, задумывая это «хм» как вступление к краткой речи, целью которой было бы вразумить Настю, но дальше «хм-м» дело не пошло, потому что Настя схватила трубку с пола и махнула Армандо рукой, недвусмысленно предлагая ему выметаться из номера. Армандо попытался все же произнести свою вразумляющую речь, но обнаружил, что его никто не слушает, ибо трубка в Настиных руках снова использовалась по прямому назначению, а именно – для метания громов и молний, адресованных рыцарю-администратору и всем, кто попадался на пути.
Дело это было настолько увлекательным, что Настя позабыла про Армандо, так что он стал невольным свидетелем весьма эмоционального обмена мнениями не только Насти с Фишером, но и со Смайли и еще какими-то невидимыми собеседниками. Суть разговоров сводилась все к тому же яростному перечню обвинений в адрес Фишера, но очевидно было, что эта ярость, разливаясь про телефонным проводам, пересекая границы и достигая наконец адресатов, вовсе не стирала их в порошок и не обращала в пепел, а ударяла в нечто вроде встроенного громоотвода, лишая Настины усилия всякого смысла и оставляя ее все более выжатой и обессилевшей, а мишени на другом конце провода все такими же нетронутыми и самодовольными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72