Если бы только можно было остаться тут навсегда. И если бы Ольга была со мной...
Ольга.
Я звонил домой по пять раз на дню, но ответа не добился. Тогда попытался узнать что-нибудь о судьбе моей жены у работающих здесь людей, но никто ничего не знал. Пытался найти Михаила или Рональда Астона, но слышал в ответ: «Они очень заняты и встретятся с вами, когда сочтут нужным». Все было ясно как белый день. По уши утонув в делах, большие шишки попросту позабыли о бедном Антоне-Иване Зуеве-Петухове. Только нежный женский голосок дежурной по этажу оставался моим собеседником, не прикрываясь собственными многочисленными делами. Я попытался спросить у нее про Ольгу, но ничего особого не добился. Довел бедную машину до заикания и вновь пообщался с раздраженным мужским голосом.
Мое омрачаемое только отсутствием жены счастье завершилось поздним вечером. Время перемен пришло вместе со стуком в дверь.
– Привет, Зуев. Или как там тебя теперь зовут? – Михаил по-хозяйски расположился на диване. Взял валяющуюся на столе пачку «Явы». Закурил.
– Что с моей женой? – сумрачно спросил я, в общем-то не ожидая ответа, но внутренне готовясь вытрясти правду из Шимусенко даже путем небольшого мордобоя.
– Жива и здорова. Сейчас она в Новосибирске. Понимаю, ты можешь мне не верить, но это на самом деле так. Твоя Ольга в безопасности – за ней присматривают.
– Даже тех, перед кем телохранители проверяют туалетные кабинки, могут пристрелить на улицах.
– Не отрицаю. Но для того, чтобы кого-нибудь убить, надо иметь такую цель. Отколовшимся сейчас не нужна твоя жена – у них и без того проблем хватает. Особенно в свете того, что сейчас творится в Европе.
– А что в Европе?
– Война, братец. – Михаил грустно улыбнулся. – Война надвигается. Мы потеряли связь с центром в Женеве. Временный штаб в Гейдельберге разрушен. Взрыв и, как следствие, гибель в результате пожара нашего основного хранилища в Праге. Это если считать по-крупному. Я уж не упоминаю множества мелких стычек и столкновений, закончившихся банальной стрельбой. Сотни погибших. Миллионные убытки. Несколько подозрительных убийств наших политических деятелей. Вполне достаточно, чтобы официально признать начало открытых действий. – Яростно раздавив в пепельнице недокуренную сигарету, Шимусенко сверкнул глазами. – Европейская часть Братства охвачена хаосом. В Северной Америке положение быстро ухудшается. Азиатские и австралийские регионы приведены в полную готовность, готовясь отразить любой удар. И, между прочим, армии ряда стран уже развернуты. НАТО проводит свои учения. Штаты опять поигрывают военными мускулами. Ирак, Балканы, Кавказ, Пакистан, Палестина и Израиль. Это же как пороховая бочка. Достаточно малейшей искры... И мы имеем всеобщую войну.
– И почему ты мне это говоришь?
Михаил встал и подошел к окну.
– Потому что с завтрашнего дня российский регион Братства переходит на военное положение. И это значит, что статус «Г-8» становится недействительным. У тебя остается два варианта. Первый – убраться отсюда, и второй – принять статус посвященного или хотя бы сопутствующего.
Я скептически поджал губы.
– Не морщись. Дело серьезно. Где-то в европейской части России или в ближнем зарубежье сейчас торчат трое носящих кольца из числа Отколовшихся. Здесь Олия Саччи, Федор Рогожкин и Ши Чен. А я, между прочим, должен прикрывать весь регион один.
– Почему один? Здесь же еще и Астон.
– Рональд уехал сегодня утром. Отправился в Петербург, откуда на быстроходном судне Братства двинется в Америку. Ему еще предстоит дней пять-семь пути. Мы лишь надеемся, что он успеет к сроку.
– Если вы так торопитесь, следовало бы лететь на самолете, – буркнул я. Михаил обернулся:
– Считаешь себя умнее других? Неужели, по-твоему, мы настолько тупы, что не понимаем, что самолетом Рональд добрался бы до Квебека быстрее, чем на яхте? Но самолет – это большой риск даже в обычное время. Сейчас же – это форменное самоубийство. Сбить самолет с помощью кольца вероятности, что может быть проще? Неполадки в системе навигации, отказ двигателей, неисправность автопилота, нарушение герметизации. Причин может быть множество. Итог только один – смерть. Именно поэтому мы поехали в Москву на машине. Именно поэтому Рональд отправился в Канаду морем. Так безопаснее, хотя риск, безусловно, остается.
Я пристыженно молчал.
– В любом случае, мне тут некогда с тобой болтать. Если хочешь – можешь катиться на все четыре стороны. Но, если ты желаешь остаться, будь добр помогать хоть в чем-то. В любом случае, времени у тебя до завтра. Решай сам.
* * *
Комната сверкала идеальной стерильной чистотой. Кружевные занавески на окнах, блестящие инструменты, компьютер. И представительный мужчина лет пятидесяти в белом халате.
– Так-с, что тут у нас...
Я нервно поежился, когда моей груди коснулась холодная чашечка фонендоскопа.
– Дышите глубже... Так... Теперь, пожалуйста, задержите дыхание... Отлично...
Что там было отлично, я не понял и просто молча стоял, глядя, как доктор с таинственным видом тычет пальцем в клавиатуру компьютера.
Медицинский осмотр, как объявил мне лейтенант, был неотъемлемой частью процедуры получения допуска «У-2», провозглашавшего меня посвященным первого года обучения. Елки зеленые. «У-2», «Г-8», «П-12»... Они здесь, наверное, помешались на этих формах допуска. Или это не только здесь, а во всем мире, а я просто отстал от жизни?
Как бы то ни было, а меня вновь сфотографировали, снова взяли кровь на анализ, еще раз сняли отпечатки пальцев. А потом отправили сюда, к этому вежливому, но решительному доктору, который, кажется, готов вывернуть меня наизнанку ради моего же блага.
Это был самый полный и дотошный осмотр в моей жизни. Опять уколы?.. Черт побери, я, что, готовлюсь к полету в космос? Ну зачем же это дела-а-ать?
Особого внимания удостоилась моя левая рука. Врач самым внимательнейшим образом изучил поверхность моей кожи. С лупой! Прощупал опухоль. Проверил чувствительность моей ладони, пребольно тыкая в нее иголкой. Поцокал языком и потом что-то долго-долго печатал на компьютере.
– Любопытно... Весьма любопытно...
И почему же я не нашел в этом ничего любопытного? От этого кольца у меня одни только неприятности. Я спросил доктора, не может ли он извлечь эту железячку каким-нибудь не очень кровавым и желательно безболезненным способом, но он посмотрел на меня как на умалишенного и решительно помотал головой, не переставая барабанить по клавиатуре.
Из врачебного кабинета я вышел на подгибающихся ногах, чувствуя себя выжатым как лимон.
А через час после этого я получил от лейтенанта очередную «братскую» пластиковую карточку с моей физиономией на самом видном месте и с новым восьмизначным кодом в подарок. Вот ведь как мне везет: только-только смог запомнить свой идентификационный номер, а мне его уже сменили.
Военное положение изменило этот мирный дом отнюдь не в лучшую сторону. В коридорах больше не бегали с веселым визгом детишки – их всех вывезли в какой-то принадлежащий Братству подмосковный детский сад. Исчезла и большая часть женщин. Но зато появились многочисленные одетые в военную форму люди, расхаживающие с автоматами в руках. Около некоторых дверей возникли молчаливые часовые. Шахту лифта заблокировали – отныне всем надлежало ломать ноги на лестницах.
Но больше всего изменились люди. Лица стали сосредоточенными и напряженными. Вместо улыбчивых девушек за компьютерами теперь сидели молчаливые жлобы в камуфляже с бульдожьим выражением лица. И даже голос дежурного по этажу, казалось, стал нервным и дерганым.
С официального объявления военного положения прошло уже пять дней. Пять дней я провел как на иголках, не имея ни единой весточки от Ольги. Даже не знал, жива ли она. Пять дней с новым статусом ученика, дающим мне гораздо меньше свобод по сравнению с теми временами, когда я был всего лишь гостем. Но зато теперь я считался работающим здесь, и мне платили зарплату. Когда я впервые увидел цифру, то понял, что ради этого стоило пережить все то, что выпало на мою шею за последние недели. Если бы только Ольга была со мной, я был бы счастлив, как забравшийся с ногами в корыто поросенок. Если столько получает жалкий ученик, то какими деньгами ворочают здесь настоящие боссы? Наверное, миллиардами.
Но в то же время я понял, что за эту зарплату мне придется разорваться на части, вывернуться наизнанку и вновь сложиться. Ученик должен учиться, и мои учителя не собирались меня щадить.
Меня начали учить пользоваться кольцом вероятности.
* * *
– Готов?
Я неуверенно кивнул, хотя и не ощущал в себе никакой готовности. Тяжеленный пистолет буквально плясал у меня в руках. Где-то там, метрах в пяти от меня расположились концентрические круги нарисованной на бумаге мишени, но я их не видел, потому что мои глаза прикрывала плотная повязка. Честно говоря, я даже не представлял, в какой стороне находится эта мишень.
– Стреляй.
Донесшийся откуда-то из-под потолка голос хрипел и шипел, хотя, конечно, на самом деле это шипел и заикался динамик, который я уже ухитрился зацепить одним из своих выстрелов. Хорошо еще, что в комнате не было никого, кроме меня, иначе я уж точно бы угробил своего инструктора. Здесь даже пол, стены и потолок были отделаны каким-то мягким материалом во избежание ненужных рикошетов – чтобы обучаемый случайно не пристрелил себя сам.
– Огонь!
Вздрогнув, я машинально нажал на спусковой крючок, ощущая вместе с этим нахлынувшую откуда-то снизу волну слабости. Пистолет громогласно рявкнул, выбросив мне под ноги пустую гильзу.
– Ну как?
– Результат удовлетворительный. Продолжаем тренировку.
Учил меня какой-то военный чин с погонами подполковника. Чертов вояка. Так ни разу и не сказал мне, попал ли я в цель хотя бы раз.
– Готов? – Вопрос сопровождался едва различимым шипением, с которым мишень в моей комнате ускользнула в раскрывшийся в стене люк. На ее место где-то, не знаю где, появилась другая. Может быть, она была у меня перед носом, возможно, за спиной или даже над головой. Я не знал. Не ведал я, и где находилась предыдущая.
Весь смысл этой идиотской комнаты заключался в том, чтобы научить меня использовать силу кольца вероятности для того, чтобы поразить невидимую мишень. Как-то давным-давно Рогожкин сказал мне, что сможет опустить пистолет, нажать на спуск, и пуля, после трех рикошетов, попадет точно в цель. Не знаю. Может, и я бы так смог... Лет эдак через двадцать. А пока мне хотелось только одного: чтобы эта пытка прекратилась. Левая рука горела огнем, в запястье, казалось, вколотили с полдесятка гвоздей, ноги подгибались. Проклятое колечко высосало из меня все силы, а я так и не был уверен, что попал хотя бы в одну мишень.
– Огонь!
Подчиняясь приказу, я крутанулся на месте, направляя ствол в ту сторону, где, как мне казалось, должна быть мишень, и нажал на спуск. Пистолет только безобидно щелкнул.
– Перезаряжай.
Я потянулся к закрывающей мне глаза повязке.
– Отставить. Перезаряжай вслепую.
Подавив стон, я трясущимися руками выудил из кармана последнюю обойму и, провозившись, как мне показалось, почти полчаса, перезарядил пистолет. Подполковник меня не торопил.
– Готов?
И снова шипение, говорившее о том, что этот худой как скелет вояка нажал свою заветную кнопку, перетасовав вокруг меня весь окружающий мир. Зачем? Я ведь и в ту мишень еще не успел выстрелить.
– Огонь!
И снова грохот выстрела и непереносимая волна боли – в руку только что вонзили еще один ма-аленький гвоздик и по его шляпке ударили бо-ольшим молотком. Пистолет дернулся в моих руках и выплюнул гильзу, с тихим звоном покатившуюся по полу. Впрочем, после оглушившего меня выстрела я не услышал этот слабый звук. Я его почувствовал. Он был. Он должен быть...
Шипение.
– Огонь... Огонь... Огонь...
– Тренировка окончена.
Выронив пистолет, я буквально рухнул на пол и дрожащей рукой стащил со своего лица пропитанную едким потом полоску плотной ткани. Снова послышалось едва слышное шипение, но теперь предвещавшее не дальнейшее мучение, а долгожданную свободу – в непроницаемой стене распахнулась дверь, обитая каким-то материалом, похожим на резину.
Я вышел и тяжело плюхнулся на диван. Рядом присел подполковник, своими водянистыми глазками уставившийся на выданную компьютером распечатку.
– Я хоть раз попал? – Вообще-то мне было все равно, но ради проформы надо было спросить.
Подполковник не ответил, продолжая изучать свою бумажку и предоставив меня вниманию знакомого уже мне доктора. Тот наскоро осмотрел мою руку и легонько ткнул кончиком пальца в налившуюся нездоровой синевой опухоль. Я дернулся от боли.
– Так-так...
Не успел я опомниться, как получил укол точно такой же буроватой жидкости, что в свое время вводил себе Рогожкин. И чуть было не взвыл. Первое ощущение было таким, будто мне впрыснули концентрированную серную кислоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49