Всякий раз, когда дочь Гуннара смотрела на Хакона, она вспоминала Алов.
Через несколько дней, столкнувшись с ней во дворе, конунг протянул ей чашу, которую попросил себе в качестве своей доли добычи и, озабоченно нахмурившись, сказал:
— У меня к тебе просьба, Вороново Крыло. Ты согласишься отнести этот потир моему духовнику? Я забыл о том, что должен отдать ему эту вещь. А сейчас я слишком занят.
— Отнесу, почему же нет, — ответила удивленная Хильдрид. — Как ты назвал этот предмет?
— Потир.
Она пожала плечами и взяла чашу. Та оказалась тяжелой.
— Я готова помочь тебе, конунг, но ты уверен, что священник станет со мной говорить?
— Станет. Да и говорить тут, считай, не о чем, — и Хакон заспешил обратно в длинный дом. Он был без плаща и шапки, должно быть, и не собирался надолго покидать теплую залу.
Гуннарсдоттер пожала плечами и, сунув чашу под мышку, направилась к берегу.
Там, прилепившись к ограде, стояла палатка, поставленная для священника. Его никто не гнал из теплого дома, и он частенько ел за одним столом с викингами, но, как говорили, в своей палатке каждый вечер устраивал ритуалы поклонения своему богу — оттуда периодически потягивало чем-то сладковатым, доносилось негромкое дребезжащее пение. Туда очень часто заглядывали Хакон и Кетиль, еще один ярл конунга, пришедший с ним из Англии. Надо сказать, что второй посещал палатку реже, но зато куда назойливее, чем правитель Нордвегр, демонстрировал свое отличие от скандинавов-язычников.
Палатка была небольшая, серая, с костром, разложенным неподалеку от входа и с приоткрытым пологом. На огне стоял котелок со снегом, уже начавшим таять.
Хильдрид остановилась у входа, сперва не решаясь идти дальше. Постучала по шесту, чтоб привлечь внимание копошащегося внутри священника. Звук получился до неприличия глухим.
— Хей! — окликнула женщина.
Шебуршание смолкло. Подошел священник, приподнял полог и вопросительно посмотрел на Хильдрид.
Он был одет в рабочую рубаху и штаны, свое длинное священническое одеяние, видимо, скинул, чтоб не запачкать. Он, должно быть, прибирался в палатке, которая служила храмом — что-то мыл, что-то чистил и перебирал. Из-под полога на Гуннарсдоттер повеяло приятным, хотя и душноватым на ее вкус запахом. Она непроизвольно потянула носом и припомнила, что южане любят благовония и ублажают ими своих богов.
Но священник совсем не походил на изнеженного южанина. У него оказалась пышная русая борода, густой венчик волос вокруг выбритой тонзуры и плечи молотобойца. Глядя на его огромные, как котелки, ладони, Хильдрид вдруг припомнила колдуна, который лечил ее когда-то и предрек кому-то из ее потомков незаурядную судьбу — у него были такие же огромные ручищи. А этот священник мог бы стать хорошим воином, но почему-то отдал себя служению Богу.
— Здравствуй, — хрипло сказала она. Прокашлялась, но это не помогло. — Конунг просил передать тебе это, — и протянула ему чашу на высокой ножке с выпуклыми крестами.
— О, — священник с благоговением принял потир. — Благодарю тебя, воин.
Хильдрид вспомнила, что одета она по-мужски, что не оставила в вещах меч, да еще снова вместо шапки надела войлочный подшлемник, как привыкла. Она улыбнулась и стащила подшлемник, выпустив на волю свои густые локоны. Конечно, она до сих пор коротко стриглась, но вьющиеся волосы придавали лицу чисто женское выражение.
— О, — произнес священник. — Прости. Я спутал тебя с мужчиной.
— Ты не одинок в своих заблуждениях.
— Надеюсь, ты не обиделась.
— Нет, конечно, — дочь Гуннара выставила руку, придерживая полог. Священник вернулся в палатку и поставил потир на низкий столик. Похоже, он вовсе не возражал, чтоб язычница заглянула внутрь мира христианских святынь. Рассудив, что если будет нельзя, то ей об этом скажут, Хильдрид продолжала смотреть.
В шатре царил легкий беспорядок. Похоже, священник решил почистить песочком все священные предметы, какие у него были, поэтому на полу шатра лежал кусок толстой кожи с грудой мелкого песка и обрывок грубого сукна. На столике были расставлены чаши, блюда и какой-то сундучок затейливого вида. На подставке лежала огромная книга, закрытая, а над ней висело большое деревянное распятие. В угол была запихана туго скатанная постель — похоже, священник был аккуратистом.
— Послушай, давно хотела спросить кого-нибудь из вашей братии, — начала Хильдрид и замолчала. Потом, помедлив, добавила. — О вашем Боге.
— Спрашивай, конечно.
— Да вот… Все ваши проповедники твердят, будто ваш Бог — един. Один, в смысле. Как такое может быть, что он был один?
— Именно так и должно быть.
— Да как же он сможет справиться со всеми делами?
Священник развел руками. Он не рвался проповедовать, и это очень понравилось женщине. Ей не нравилась назойливость, а этот человек вел себя так, будто был совершенно уверен в своей правоте, но уважал и чужие воззрения. И говорил о своих лишь тогда, когда собеседнику было интересно.
— Бог всемогущ, — просто сказал он.
— Да как бы он ни был всемогущ! Представь, тут и войной надо заниматься, и землей, и морем, и сезонами… Всем!
— Как и конунг, который правит на своей земле, занимается всем разом.
— Но у конунга под началом не вся земля, а лишь ее часть. Конунгов много.
— Но и Бог немного посильнее конунга, — улыбнулся священник и добавил. — Если ты хочешь, зайди. Если это не противоречит вашим языческим законам.
— Ты так запросто произносишь это — языческие законы, — удивилась Хильдрид, входя. С любопытством огляделась — ничего особенного. Палатка как палатка, только маленькая. И разделена пологом на две части.
— Господь не карает за недомыслие, — туманно ответил священник. — И за ошибку… Как тебя зовут?
— Меня называют Равнемерк, — осторожно ответила женщина.
— Вороново Крыло? Я не очень силен в вашем языке.
— Ты из Англии?
— Я родился в Нортумбрии. Но жил в Области датского права. Был рукоположен, проповедовал. Потом перебрался под покровительство короля Адальстейна. Он — хороший христианин.
— А как мне тебя называть?
— Как угодно. Называют меня по-разному. Кто — Холен, кто — Эдвин, кто — отец Ассер.
— Мне легче Эадвин.
— Пусть так, — священник отставил потир и присел на край скамьи. — Так о чем ты на самом деле хотела спросить?
Хильдрид подняла глаза. Со стены на нее смотрел распятый. Вернее, сильно сказано, «смотрел». Глаза у него были затуманены, именно так, как бывает у человека, умирающего в муках. Глаза затуманены, но лицо строгое, сдержанное.
— Я хотела спросить — зачем вы все так изображаете своего Бога?
Эдвин долго молчал.
— Затем, чтоб всегда помнить.
— О чем?
— О том, что грех искупается лишь страданием. И даже вочеловечившись, наш Господь должен был претерпеть страдание, чтоб очиститься.
— Неужто каждый, кто захочет стать чистым, по вашей вере должен умереть? — удивилась Хильдрид. — Вы этому учите?
— Нет. И Спасителю мы должны быть благодарны за то, что грех теперь можно не смывать своей кровью и смертью, а искупить. Очиститься своим раскаянием. Потому что он на себя взял грех, который нельзя было искупить.
Гуннарсдоттер с уважением посмотрела на распятие.
— Он был настоящим вождем.
Священник слегка улыбнулся, но спорить не стал.
— Если ты хочешь знать больше, Равнемерк, приходи, я расскажу тебе. Отвечу на любые вопросы. Но в следующий раз.
— У меня остался только один вопрос. На земле ведь столько дел… У каждого человека — беды, каждый человек о чем-то молится. Как может один ваш Бог за всем уследить?
Священник вздохнул.
— Не может, конечно. Да и не хочет. Свои дела люди должны решать сами. Никто за них ничего делать не будет. В этом суть свободы воли.
«Это правильно», — подумала Хильдрид.
— Прости, Равнемерк, любознательная женщина, но скоро служба. Мне нужно многое успеть. Если ты придешь побеседовать со мной как-нибудь потом…
— Не буду тебе мешать, Эадвин, — она поднялась. — Спасибо за беседу.
— Не сердись, — улыбнулся он.
— Нисколько.
Выйдя из палатки, Хильдрид, сдвинув брови, посмотрела на небо. Странный у них Бог, у этих христиан. И странно, что ей самой вдруг пришла в голову блажь что-то узнать о нем. Разве у нее нет других дел, кроме как сидеть в палатке с бритоголовым южанином, спросила она себя. И тут же ответила — нет. Не придумать ей никаких дел до самого конца зимы, когда сойдет ледяная корка с берегов, и Хакон вновь отправится на поиски Эйрика Кровавой Секиры. А от безделья и не такое придумаешь, как болтовня со жрецом чужой религии. Кроме того, за время общения с христианскими проповедниками женщина успела усвоить, что многие из них могут оказаться отличными рассказчиками.
После праздника Зимнего Солнцестояния — Гуннарсдоттер была уверена — Гутхорм даже не вспомнит об их разговоре; она решила, будто он очень сильно напился в ту ночь. Но, как оказалось, он ничего не забыл. Просто однажды, чуть погодя после дневной трапезы, Гутхорм заглянул в тот закуток двора, где викинги упражнялись с оружием — самое милое дело помахать копьями и мечами, когда мороз не жалит, когда светло и весело — и подошел к женщине.
— Ну, так что, давай уж сразимся. Потешимся сами, и других повеселим.
Хильдрид посмотрела на него с недоумением.
— Это еще зачем?
— Зачем люди дерутся? — удивился викинг в ответ. — Чтоб драться.
— Да я не хочу.
— Вот так так! Но ты же согласилась!
— Когда это я соглашалась?
— На празднике, — Гутхорм покачал головой, усмехнулся. — Коротка девичья память, верно?
— Как это я соглашалась?
— Ты сказала «ладно».
Хильдрид покачала головой и фыркнула. Стянула с себя куртку.
— Вообще-то я имела в виду «позже поговорим», — сказала она. — Но раз ты меня понял неверно, что ж, давай, устроим поединок. На каком оружии?
— Что за глупый вопрос? Мы что, дети — деревяшками махать?
— Пусть будет железное.
Альв неодобрительно покачал головой.
— Не заводился б ты, Гутхорм, — проворчал он. — Вряд ли конунгу понравится раздор между его ярлами.
— Какой раздор? Я же не собираюсь убивать Равнемерк.
— Во-во. И я не собираюсь. Мир и согласие, — добавила женщина. — Альв, где моя кольчуга?
— Где ж ей быть? На месте, в лофте. Пусть Харальд сбегает.
Харальд не стал спорить — развернулся и ушел. Один из воинов Гутхорма поспешил к другому лофту — тому, который занимал его ярл.
— Хочешь драться в кольчуге? — подзадоривал викинг. — Видно, ты не так уж уверена в себе.
— А ты что предлагаешь? Драться в любимой богами наготе? — весело отпарировала Хильдрид. Ответом ей был хохот всей толпы (а воинов собиралось все больше и больше). — Не согласна. Во-первых, тут тебе не божий суд, во-вторых, холодно, а в-третьих, неприлично.
Оружие и справу принесли быстро. Со всех уголков поместья стягивались люди — всем было интересно посмотреть. Даже на крыше сарая появились две или три любопытные головы — это были, скорей всего, трелы братьев Олафсонов, но на них никто не обращал внимания. Не жалко, пусть смотрят. Альв помог Хильдрид натянуть кольчугу.
— Ну, и зачем тебе это надо? — спросил он недовольно.
— Я и сама не знаю, — задумчиво ответила женщина.
— Кому-то что-то хочешь доказать? Глупо, только с опасностью играешь — и все.
— Не волнуйся, заботливый ты мой, — тихонько рассмеялась Гуннарсдоттер. — Со мной ничего не случится.
— Хватит шутить. Меня и так уже называют Нянькой.
— Тебя это задевает?
— Не задевает вовсе. Мне все равно, как меня называют.
Хильдрид пожала плечами и вынула меч. Не тот, который ей подарил конунг, а прежний, к которому давно привыкла. Он был заметно легче, и когда-то откован самим Харальдом Прекрасноволосым. Завоевывая право называться конунгом всего Нордвегр, он не чуждался и других искусств, кроме воинского, и считался одним из лучших кузнецов Севера. Разумеется, он был на виду, его знали все, и, может, еще и поэтому провозгласили лучшим, но Гуннарсдоттер судила по оружию — оно было безупречно. Меч служил ей уже почти тридцать лет, и оснований жаловаться на него не возникало.
Альв подал ей щит — тоже облегченный по сравнению с обычным. Что ж тут поделать, все оружие и справа — может, лишь кроме ножа, у женщины-ярла было изготовлено по ней. Кольчугу плели по мерке, цельнокованый шлем отковали только с третьей попытки, даже умбон на щит, прежде чем позволить набить на деревянный круг, Гуннарсдоттер несколько раз держала на вытянутой руке, а потом просила облегчить — плечо уставало.
— Хей, позвеним мечами! — воскликнул Гутхорм.
— Давай, звени, — лениво бросила из-под шлема Хильдрид.
Ей было немного не по себе. За сорок четыре года своей жизни она никогда еще не сражалась в поединках, и если встречалась с врагом лицом к лицу, то лишь в бою, где схватка то сталкивает, то снова разлучает, вмешиваются соседи, и рядом обязательно кто-то есть. Тот же Альв. Конечно, поединок предстоял шуточный, но Гутхорм вполне может ранить ее случайно… Гуннарсдоттер фыркнула и выкинула всю эту ерунду из головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Через несколько дней, столкнувшись с ней во дворе, конунг протянул ей чашу, которую попросил себе в качестве своей доли добычи и, озабоченно нахмурившись, сказал:
— У меня к тебе просьба, Вороново Крыло. Ты согласишься отнести этот потир моему духовнику? Я забыл о том, что должен отдать ему эту вещь. А сейчас я слишком занят.
— Отнесу, почему же нет, — ответила удивленная Хильдрид. — Как ты назвал этот предмет?
— Потир.
Она пожала плечами и взяла чашу. Та оказалась тяжелой.
— Я готова помочь тебе, конунг, но ты уверен, что священник станет со мной говорить?
— Станет. Да и говорить тут, считай, не о чем, — и Хакон заспешил обратно в длинный дом. Он был без плаща и шапки, должно быть, и не собирался надолго покидать теплую залу.
Гуннарсдоттер пожала плечами и, сунув чашу под мышку, направилась к берегу.
Там, прилепившись к ограде, стояла палатка, поставленная для священника. Его никто не гнал из теплого дома, и он частенько ел за одним столом с викингами, но, как говорили, в своей палатке каждый вечер устраивал ритуалы поклонения своему богу — оттуда периодически потягивало чем-то сладковатым, доносилось негромкое дребезжащее пение. Туда очень часто заглядывали Хакон и Кетиль, еще один ярл конунга, пришедший с ним из Англии. Надо сказать, что второй посещал палатку реже, но зато куда назойливее, чем правитель Нордвегр, демонстрировал свое отличие от скандинавов-язычников.
Палатка была небольшая, серая, с костром, разложенным неподалеку от входа и с приоткрытым пологом. На огне стоял котелок со снегом, уже начавшим таять.
Хильдрид остановилась у входа, сперва не решаясь идти дальше. Постучала по шесту, чтоб привлечь внимание копошащегося внутри священника. Звук получился до неприличия глухим.
— Хей! — окликнула женщина.
Шебуршание смолкло. Подошел священник, приподнял полог и вопросительно посмотрел на Хильдрид.
Он был одет в рабочую рубаху и штаны, свое длинное священническое одеяние, видимо, скинул, чтоб не запачкать. Он, должно быть, прибирался в палатке, которая служила храмом — что-то мыл, что-то чистил и перебирал. Из-под полога на Гуннарсдоттер повеяло приятным, хотя и душноватым на ее вкус запахом. Она непроизвольно потянула носом и припомнила, что южане любят благовония и ублажают ими своих богов.
Но священник совсем не походил на изнеженного южанина. У него оказалась пышная русая борода, густой венчик волос вокруг выбритой тонзуры и плечи молотобойца. Глядя на его огромные, как котелки, ладони, Хильдрид вдруг припомнила колдуна, который лечил ее когда-то и предрек кому-то из ее потомков незаурядную судьбу — у него были такие же огромные ручищи. А этот священник мог бы стать хорошим воином, но почему-то отдал себя служению Богу.
— Здравствуй, — хрипло сказала она. Прокашлялась, но это не помогло. — Конунг просил передать тебе это, — и протянула ему чашу на высокой ножке с выпуклыми крестами.
— О, — священник с благоговением принял потир. — Благодарю тебя, воин.
Хильдрид вспомнила, что одета она по-мужски, что не оставила в вещах меч, да еще снова вместо шапки надела войлочный подшлемник, как привыкла. Она улыбнулась и стащила подшлемник, выпустив на волю свои густые локоны. Конечно, она до сих пор коротко стриглась, но вьющиеся волосы придавали лицу чисто женское выражение.
— О, — произнес священник. — Прости. Я спутал тебя с мужчиной.
— Ты не одинок в своих заблуждениях.
— Надеюсь, ты не обиделась.
— Нет, конечно, — дочь Гуннара выставила руку, придерживая полог. Священник вернулся в палатку и поставил потир на низкий столик. Похоже, он вовсе не возражал, чтоб язычница заглянула внутрь мира христианских святынь. Рассудив, что если будет нельзя, то ей об этом скажут, Хильдрид продолжала смотреть.
В шатре царил легкий беспорядок. Похоже, священник решил почистить песочком все священные предметы, какие у него были, поэтому на полу шатра лежал кусок толстой кожи с грудой мелкого песка и обрывок грубого сукна. На столике были расставлены чаши, блюда и какой-то сундучок затейливого вида. На подставке лежала огромная книга, закрытая, а над ней висело большое деревянное распятие. В угол была запихана туго скатанная постель — похоже, священник был аккуратистом.
— Послушай, давно хотела спросить кого-нибудь из вашей братии, — начала Хильдрид и замолчала. Потом, помедлив, добавила. — О вашем Боге.
— Спрашивай, конечно.
— Да вот… Все ваши проповедники твердят, будто ваш Бог — един. Один, в смысле. Как такое может быть, что он был один?
— Именно так и должно быть.
— Да как же он сможет справиться со всеми делами?
Священник развел руками. Он не рвался проповедовать, и это очень понравилось женщине. Ей не нравилась назойливость, а этот человек вел себя так, будто был совершенно уверен в своей правоте, но уважал и чужие воззрения. И говорил о своих лишь тогда, когда собеседнику было интересно.
— Бог всемогущ, — просто сказал он.
— Да как бы он ни был всемогущ! Представь, тут и войной надо заниматься, и землей, и морем, и сезонами… Всем!
— Как и конунг, который правит на своей земле, занимается всем разом.
— Но у конунга под началом не вся земля, а лишь ее часть. Конунгов много.
— Но и Бог немного посильнее конунга, — улыбнулся священник и добавил. — Если ты хочешь, зайди. Если это не противоречит вашим языческим законам.
— Ты так запросто произносишь это — языческие законы, — удивилась Хильдрид, входя. С любопытством огляделась — ничего особенного. Палатка как палатка, только маленькая. И разделена пологом на две части.
— Господь не карает за недомыслие, — туманно ответил священник. — И за ошибку… Как тебя зовут?
— Меня называют Равнемерк, — осторожно ответила женщина.
— Вороново Крыло? Я не очень силен в вашем языке.
— Ты из Англии?
— Я родился в Нортумбрии. Но жил в Области датского права. Был рукоположен, проповедовал. Потом перебрался под покровительство короля Адальстейна. Он — хороший христианин.
— А как мне тебя называть?
— Как угодно. Называют меня по-разному. Кто — Холен, кто — Эдвин, кто — отец Ассер.
— Мне легче Эадвин.
— Пусть так, — священник отставил потир и присел на край скамьи. — Так о чем ты на самом деле хотела спросить?
Хильдрид подняла глаза. Со стены на нее смотрел распятый. Вернее, сильно сказано, «смотрел». Глаза у него были затуманены, именно так, как бывает у человека, умирающего в муках. Глаза затуманены, но лицо строгое, сдержанное.
— Я хотела спросить — зачем вы все так изображаете своего Бога?
Эдвин долго молчал.
— Затем, чтоб всегда помнить.
— О чем?
— О том, что грех искупается лишь страданием. И даже вочеловечившись, наш Господь должен был претерпеть страдание, чтоб очиститься.
— Неужто каждый, кто захочет стать чистым, по вашей вере должен умереть? — удивилась Хильдрид. — Вы этому учите?
— Нет. И Спасителю мы должны быть благодарны за то, что грех теперь можно не смывать своей кровью и смертью, а искупить. Очиститься своим раскаянием. Потому что он на себя взял грех, который нельзя было искупить.
Гуннарсдоттер с уважением посмотрела на распятие.
— Он был настоящим вождем.
Священник слегка улыбнулся, но спорить не стал.
— Если ты хочешь знать больше, Равнемерк, приходи, я расскажу тебе. Отвечу на любые вопросы. Но в следующий раз.
— У меня остался только один вопрос. На земле ведь столько дел… У каждого человека — беды, каждый человек о чем-то молится. Как может один ваш Бог за всем уследить?
Священник вздохнул.
— Не может, конечно. Да и не хочет. Свои дела люди должны решать сами. Никто за них ничего делать не будет. В этом суть свободы воли.
«Это правильно», — подумала Хильдрид.
— Прости, Равнемерк, любознательная женщина, но скоро служба. Мне нужно многое успеть. Если ты придешь побеседовать со мной как-нибудь потом…
— Не буду тебе мешать, Эадвин, — она поднялась. — Спасибо за беседу.
— Не сердись, — улыбнулся он.
— Нисколько.
Выйдя из палатки, Хильдрид, сдвинув брови, посмотрела на небо. Странный у них Бог, у этих христиан. И странно, что ей самой вдруг пришла в голову блажь что-то узнать о нем. Разве у нее нет других дел, кроме как сидеть в палатке с бритоголовым южанином, спросила она себя. И тут же ответила — нет. Не придумать ей никаких дел до самого конца зимы, когда сойдет ледяная корка с берегов, и Хакон вновь отправится на поиски Эйрика Кровавой Секиры. А от безделья и не такое придумаешь, как болтовня со жрецом чужой религии. Кроме того, за время общения с христианскими проповедниками женщина успела усвоить, что многие из них могут оказаться отличными рассказчиками.
После праздника Зимнего Солнцестояния — Гуннарсдоттер была уверена — Гутхорм даже не вспомнит об их разговоре; она решила, будто он очень сильно напился в ту ночь. Но, как оказалось, он ничего не забыл. Просто однажды, чуть погодя после дневной трапезы, Гутхорм заглянул в тот закуток двора, где викинги упражнялись с оружием — самое милое дело помахать копьями и мечами, когда мороз не жалит, когда светло и весело — и подошел к женщине.
— Ну, так что, давай уж сразимся. Потешимся сами, и других повеселим.
Хильдрид посмотрела на него с недоумением.
— Это еще зачем?
— Зачем люди дерутся? — удивился викинг в ответ. — Чтоб драться.
— Да я не хочу.
— Вот так так! Но ты же согласилась!
— Когда это я соглашалась?
— На празднике, — Гутхорм покачал головой, усмехнулся. — Коротка девичья память, верно?
— Как это я соглашалась?
— Ты сказала «ладно».
Хильдрид покачала головой и фыркнула. Стянула с себя куртку.
— Вообще-то я имела в виду «позже поговорим», — сказала она. — Но раз ты меня понял неверно, что ж, давай, устроим поединок. На каком оружии?
— Что за глупый вопрос? Мы что, дети — деревяшками махать?
— Пусть будет железное.
Альв неодобрительно покачал головой.
— Не заводился б ты, Гутхорм, — проворчал он. — Вряд ли конунгу понравится раздор между его ярлами.
— Какой раздор? Я же не собираюсь убивать Равнемерк.
— Во-во. И я не собираюсь. Мир и согласие, — добавила женщина. — Альв, где моя кольчуга?
— Где ж ей быть? На месте, в лофте. Пусть Харальд сбегает.
Харальд не стал спорить — развернулся и ушел. Один из воинов Гутхорма поспешил к другому лофту — тому, который занимал его ярл.
— Хочешь драться в кольчуге? — подзадоривал викинг. — Видно, ты не так уж уверена в себе.
— А ты что предлагаешь? Драться в любимой богами наготе? — весело отпарировала Хильдрид. Ответом ей был хохот всей толпы (а воинов собиралось все больше и больше). — Не согласна. Во-первых, тут тебе не божий суд, во-вторых, холодно, а в-третьих, неприлично.
Оружие и справу принесли быстро. Со всех уголков поместья стягивались люди — всем было интересно посмотреть. Даже на крыше сарая появились две или три любопытные головы — это были, скорей всего, трелы братьев Олафсонов, но на них никто не обращал внимания. Не жалко, пусть смотрят. Альв помог Хильдрид натянуть кольчугу.
— Ну, и зачем тебе это надо? — спросил он недовольно.
— Я и сама не знаю, — задумчиво ответила женщина.
— Кому-то что-то хочешь доказать? Глупо, только с опасностью играешь — и все.
— Не волнуйся, заботливый ты мой, — тихонько рассмеялась Гуннарсдоттер. — Со мной ничего не случится.
— Хватит шутить. Меня и так уже называют Нянькой.
— Тебя это задевает?
— Не задевает вовсе. Мне все равно, как меня называют.
Хильдрид пожала плечами и вынула меч. Не тот, который ей подарил конунг, а прежний, к которому давно привыкла. Он был заметно легче, и когда-то откован самим Харальдом Прекрасноволосым. Завоевывая право называться конунгом всего Нордвегр, он не чуждался и других искусств, кроме воинского, и считался одним из лучших кузнецов Севера. Разумеется, он был на виду, его знали все, и, может, еще и поэтому провозгласили лучшим, но Гуннарсдоттер судила по оружию — оно было безупречно. Меч служил ей уже почти тридцать лет, и оснований жаловаться на него не возникало.
Альв подал ей щит — тоже облегченный по сравнению с обычным. Что ж тут поделать, все оружие и справа — может, лишь кроме ножа, у женщины-ярла было изготовлено по ней. Кольчугу плели по мерке, цельнокованый шлем отковали только с третьей попытки, даже умбон на щит, прежде чем позволить набить на деревянный круг, Гуннарсдоттер несколько раз держала на вытянутой руке, а потом просила облегчить — плечо уставало.
— Хей, позвеним мечами! — воскликнул Гутхорм.
— Давай, звени, — лениво бросила из-под шлема Хильдрид.
Ей было немного не по себе. За сорок четыре года своей жизни она никогда еще не сражалась в поединках, и если встречалась с врагом лицом к лицу, то лишь в бою, где схватка то сталкивает, то снова разлучает, вмешиваются соседи, и рядом обязательно кто-то есть. Тот же Альв. Конечно, поединок предстоял шуточный, но Гутхорм вполне может ранить ее случайно… Гуннарсдоттер фыркнула и выкинула всю эту ерунду из головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43