Из-под наших ног выбита почва. Проклятье! – Он посмотрел на лист бумаги так, будто тут же хотел его уничтожить. – Мне только что звонили из Скотленд-Ярда. Они получили ответ из Бухареста.
– Кажется, я знаю, что вы хотите сказать, – кивнул головой доктор Фелл. – Вы хотите сказать, что брат Анри…
– Нет никакого брата Анри, – пробормотал Хедли. – Третий из братьев Хорватов умер свыше тридцати лет назад.
Красноватый свет в холодном тихом кабинете потускнел, издалека долетали звуки вечернего Лондона. Бросалась в глаза изрезанная картина – хмурый вечерний пейзаж с тремя могилами.
– Ошибки быть не может, – снова заговорил Хедли. – Кажется, дело достаточно ясное. Вся телеграмма очень длинная, но главное я переписал слово в слово. – Он подошел к столу, разгладил смятый лист, чтобы все могли прочитать. – Вот смотрите…
«Необходимую информацию дать нетрудно. Двое моих подчиненных служили в 1900 году в „Зибентюрме“ надзирателями и подтверждают нижесказанное, а именно: Кароль Гримо Хорват, Пьер Флей Хорват и Николай Ревей Хорват были сыновьями профессора Клаузенбургского университета Кароля Хорвата и его жены, француженки Сесиль Флей Хорват. За ограбление в ноябре 1898 года банка „Кунар“ в городе Брашове всех троих осудили на двадцать лет каторжных работ. Охранник банка умер от ран. Награбленное не найдено и не возвращено. Братья с помощью врача тюрьмы во время чумы в августе 1900 года сделали смелую попытку бежать: врач засвидетельствовал всех троих как мертвых и их похоронили на чумном кладбище. Надзиратели Ф. Ланер и Р. Дьердь, вернувшись с деревянными крестами через час к могилам, заметили, что могила Кароля Хорвата разрыта, а гроб пустой. Раскопав две другие могилы, надзиратели нашли Пьера Хорвата, окровавленного и без сознания, но еще живого. Николас Хорват признаков жизни не подавал. Убедившись, что он мертв, надзиратели снова похоронили его, а Пьера вернули в тюрьму. Скандал замолчали, беглеца преследовать не стали, и до конца войны эта история осталась тайной. Пьер Хорват отсидел все двадцать лет, и его освободили в январе 1919 года. В том, что третий брат мертв, никакого сомнения нет.
Александр Куза, начальник полиции.
Бухарест»
– Итак, мы преследовали призрака, – сказал Хедли, когда они кончили читать. – Брат Анри, то есть брат Николас, никогда своей могилы не оставлял. Он там до сих пор. А все дело…
Доктор Фелл ударил по листу суставами пальцев.
– Это моя ошибка, Хедли, – признал он. – Я сказал сегодня утром, что чуть не сделал самой большой ошибки 8 своей жизни. Меня загипнотизировал брат Анри. Ни о чем другом я не мог думать. Теперь вы видите, почему нам так мало известно о третьем брате и почему я со своей проклятой самоуверенностью так все объяснял?
– Ну, если мы признаем ошибку, это нам ничего не даст нового, – проговорил Хедли. – Как мы, черт побери, объясним все эти нелепые слова и угрозы Флея? Личная месть? У пас нет никакой нити, если отбросить мотивы мести Гримо и Флея.
– Вы не видите, что остается? – воскликнул доктор Фелл, ударив тростью о пол. – Вы не видите, как мы должны объяснить эти два убийства?
– По вашему мнению, кто-то хотел, чтобы все это было похоже на месть? – спросил старший инспектор. – Я сейчас в таком состоянии, что могу поверить, чему угодно. Но возникнет вопрос: откуда настоящий убийца знал, что мы можем копнуть так далеко в прошлое? Откуда настоящий убийца знал, что мы свяжем имя профессора Гримо с венгерским преступлением и Флеем? Меня удивляет, как хорошо прикрыт след. – Хедли все ходил по комнате и бил кулаком в ладонь. – Кроме того, чем больше я об этом думаю, тем запутаннее все становится. У нас была веская причина считать, что третий брат убил этих двоих, и чем больше я допускаю такую возможность, тем более сомневаюсь, что Николас мертв. Гримо сказал, будто его убил третий брат, а когда человек умирает и знает, что умирает, то какая у него, черт побери, может быть причина говорить неправду? Или… Подождите! Думаете, он имел в виду Флея? Думаете, Флей пришел сюда, убил Гримо, а потом кто-то убил Флея? Это прояснило бы многое.
– Извините, – вмешался Ремпол, – но это не объяснило бы, почему Флей тоже вспомнил о третьем брате, живом или мертвом. И все же, если он мертв, то какая польза обоим жертвам вообще упоминать о нем? Если он мертв, то должен был стать страшным призраком.
– Я знаю, что говорю, – отозвался Хедли. – Нам нужны были свидетельства, и мне кажется, что мы можем верить двум убитым больше, чем этой телеграмме, которая, вероятно, окажется ошибочной. Или же… Гм… А может, третий брат и в самом деле мертв, но убийца хотел, чтобы мы подумали, что он ожил? – Хедли стоял, смотря в окно, и молчал. – Думаю, это объяснило бы все противоречия? Разве не так? Убийца играет роль того, кого братья не видели около тридцати лет. Он хочет, чтобы мы, если нападем на его след – если нападем, – считали это убийство местью. Что вы на это скажете, Фелл?
– Неплохо. Совсем неплохо для маскировки. – Доктор Фелл нахмурился и, тяжело ступая, обошел стол. – Но каковы мотивы убийства Гримо и Флея?
– Что вы имеете в виду?
– Должно быть какое-то соединительное звено, не так ли? Для убийства Гримо у Миллза, Дюмон или Бернаби или кого-либо другого может быть сколько угодно мотивов. Кто-то мог убить и Флея. Но, должен подчеркнуть, это должны быть люди из их круга или группы людей. Для чего Флея убивать кому-то из круга Гримо, никогда, возможно, раньше его не видавшего? Если это убийство – дело рук того самого человека, то где соединительное звено? Уважаемый профессор, который живет в Блумсбери, и путешествующий артист с репутацией уголовника. Где мотив их убийств, если обоих ничего не связывало в прошлом?
– Мне пришел на память один человек, – сказал Хедли. – Кто? Вы имеете в виду мадам Дюмон?
– Да.
– Тогда кто же исполняет роль брата Анри? Как бы там ни было, а мы должны признать, что это не она. Нет, мой друг, мадам Дюмон не только не следует подозревать – ее подозревать невозможно.
– Я с этим несогласен. Видите, ваша вера в то, что мадам Дюмон не убивала Гримо, основывается на том, что она, как вы думаете, любила его. Для этого нет никаких причин, Фелл. Совершенно никаких. Начать хотя бы с того, какую фантастическую историю она вам рассказала. Помните?..
– Вместе с Миллзом, – саркастически усмехнувшись, буркнул доктор Фелл. – Вы можете представить себе менее вероятных заговорщиков, которые своими сказочками при лунном свете обводят вокруг пальца полицию? Мадам Дюмон могла бы носить маску – я говорю в переносном значении – маску в жизни. Миллз тоже мог бы носить маску. Но комбинация этих двух масок и их общие действия – это уже слишком. Я склонен отдать перевес одному липу и в самом деле под маской. Кроме того, двойным убийцей мадам Дюмон быть никак не могла. Почему? Потому что, когда убили ©лея, она сидела тут, в этой комнате, и разговаривала с нами. – Он задумался. В глазах его зажегся огонек. – Или возьмем второе поколение. Розетта – дочь Гримо. Допустим невероятное: Стюарт Миллз – в самом деле сын мертвого Анри.
– Это ваше настроение мне хорошо известно, – сказал Хедли, опершись на край стола и внимательно посмотрев па доктора Фелла. – Это начало еще одной вашей проклятой мистификации, и спорить с вами сейчас бесполезно. Почему вам так хочется, чтобы я в это поверил?
– Во-первых, потому, – ответил доктор Фелл, – что вы должны поверить, что Миллз сказал правду.
– Чтобы потом доказать противоположное, как это было, когда расследовали дело «Часы-смерть»?
– Во-вторых, потому, – не обращая внимания на слова Хедли, продолжал доктор Фелл, – что я знаю, кто настоящий убийца.
– И мы его видели и разговаривали с ним?
– Совершенно верно.
– И мы можем?..
Доктор Фелл отсутствующим взглядом, почти с выражением жалости на красном лице какое-то время молча смотрел на стол.
– С Божьей помощью! – наконец сказал он каким-то странным голосом. – Думаю, можем. А сейчас мне надо домой.
– Домой?
– Применить метод Гросса, – объяснил доктор Фелл. Но прежде чем выйти из комнаты, он еще долго стоял перед изрезанной картиной, на которой с такой силой были изображены в вечернем свете три могилы – теперь наконец заполненные.
БЕСПЛОТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
В этот вечер доктор Фелл закрылся в маленькой уютной комнате рядом с библиотекой, которую использовал, как сам говорил, для научных экспериментов. Об этих экспериментах миссис Фелл говорила: «Это ужасный беспорядок…» В наши дни склонность к «беспорядку» – одна из самых лучших человеческих черт, и Ремпол и Дороти предложили доктору Феллу свою помощь. Но он был таким серьезным и озабоченным, что они почувствовали: шутить теперь непозволительно. Неутомимый Хедли пошел проверять алиби подозреваемых. Ремпол обратился к доктору Феллу только с одним вопросом:
– Я знаю, вы собираетесь попробовать прочитать эти сожженные бумаги. Знаю также, что они, по вашему мнению, важные. Что вы рассчитываете в них найти?
– Самое худшее из всего возможного. То, что вчера вечером могло оставить меня в дураках, – ответил доктор Фелл и, неторопливо кивнув головой, закрыл дверь.
Ремпол и Дороти сидели рядом у камина. На дворе кружил снег. Вечер был не таким, чтобы куда-нибудь идти. Ремпол сначала намеревался пригласить Менгена поужинать и обновить их давнее знакомство. Но Менген, когда Ремпол позвонил ему по телефону, сказал, что, наверное, не сможет прийти, лучше он, мол, останется с Розеттой. Миссис Фелл пошла в церковь, так что Дороти и Ремпол могли спокойно обменяться в библиотеке мыслями.
– Вчера вечером я услышал о методе Гросса, применяемом для чтения сожженных писем, – повернулся Ремпол к жене. – Но никто, кажется, не знает, как это делается. Думаю, используют какие-нибудь химикаты.
– Я знаю, как это делают, – с победным видом улыбнулась Дороти. – Сегодня после обеда, пока вы были озабочены своими делами, я прочитала об этом методе. Но он, хотя и простой, ничего не даст.
– Ты читала Гросса?
– Да. В переводе на английский. Метод очень прост. Гросс утверждает, что, бросив письма в огонь, можно заметить: написанное на обугленной бумаге видно достаточно четко, оно проступает, как правило, на черном фоне белым или серым, а иногда и другим цветом. Ты этого никогда не замечал?
– Не могу сказать, что замечал. Кроме того, до приезда в Англию я видел слишком мало открытых очагов. Так ты считаешь, применение этого метода ничего не даст?
– Может что-нибудь дать, – задумчиво проговорила Дороти. – Но только в том случае, если речь идет о картонных коробках с печатными буквами на них. А чтобы обычное письмо или что-то в этом роде… Во всяком случае, это делается так: к ровной доске канцелярскими кнопками прикрепляют большой лист прозрачной бумаги, бумагу покрывают клеем, а потом на него кладут обгорелые клочки.
– Но, если эти клочки скомканы, они же рассыплются? Разве не так?
– Да. Гросс говорит, что именно в этом вся сложность. Клочки надо сделать мягкими. На высоте двух-трех дюймов над бумагой устраивают рамку и кладут на нее свернутую в несколько слоев влажную ткань. Во влажном воздухе под нею сожженная бумага выравнивается. Прозрачную бумагу вокруг каждого клочка обрезают, а на стекле подгоняют кусочки друг к другу – так, как складывают картину-головоломку, а потом на первое стекло кладут второе и рассматривают зажатую между ними бумагу на Свет. Но держу пари…
– Попробуем, – предложил Ремпол, загоревшись идеей. Но эксперимент с горелой бумагой ощутимого успеха не принес. Для начала Ремпол достал из кармана давнее письмо и поднес к нему спичку. Несмотря на все его усилия, охваченное пламенем письмо выпало из его рук и лежало на поде камина похожее на черный зонтик величиной дюйма в два. Они стали на колени, осмотрели его со всех сторон, но ничего написанного не разобрали. Ремпол сжег еще несколько листов бумаги, но они тоже рассыпались и только припорошили пеплом пол. Тогда Ремпол начал жечь все подряд, и чем больше он злился, тем больше убеждался, что метод даст результаты, если все делать, как положено. Ремпол несколько раз напечатал на листе фразу: «Настало время, когда все люди должны помогать друг другу», и вскоре уже и ковер был испачкан горелой бумагой. Прижавшись щекой к полу и прищурив глаза, Ремпол внимательно рассматривал клочки.
– Во-первых, – сказал он, – они не обгорели, а сгорели дотла. Слишком старательно выполнены все условия…
А впрочем, есть! Четко вижу слово «люди». Еще более четко, чем напечатанное. Оно кажется нацарапанным на черном. А не видно ли чего-нибудь написанного от руки?
Дороти тоже разволновалась, увидев надпись «Ист-стрит, 11», которая проступила грязно-серыми буквами. Рассыпая в пепел крохотные клочки, они наконец четко увидели слова «субботний вечер», «пережиток», «джин». Ремпол довольный поднялся на ноги.
– Если эти клочки разровнять во влажном воздухе, то метод даст результаты, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Кажется, я знаю, что вы хотите сказать, – кивнул головой доктор Фелл. – Вы хотите сказать, что брат Анри…
– Нет никакого брата Анри, – пробормотал Хедли. – Третий из братьев Хорватов умер свыше тридцати лет назад.
Красноватый свет в холодном тихом кабинете потускнел, издалека долетали звуки вечернего Лондона. Бросалась в глаза изрезанная картина – хмурый вечерний пейзаж с тремя могилами.
– Ошибки быть не может, – снова заговорил Хедли. – Кажется, дело достаточно ясное. Вся телеграмма очень длинная, но главное я переписал слово в слово. – Он подошел к столу, разгладил смятый лист, чтобы все могли прочитать. – Вот смотрите…
«Необходимую информацию дать нетрудно. Двое моих подчиненных служили в 1900 году в „Зибентюрме“ надзирателями и подтверждают нижесказанное, а именно: Кароль Гримо Хорват, Пьер Флей Хорват и Николай Ревей Хорват были сыновьями профессора Клаузенбургского университета Кароля Хорвата и его жены, француженки Сесиль Флей Хорват. За ограбление в ноябре 1898 года банка „Кунар“ в городе Брашове всех троих осудили на двадцать лет каторжных работ. Охранник банка умер от ран. Награбленное не найдено и не возвращено. Братья с помощью врача тюрьмы во время чумы в августе 1900 года сделали смелую попытку бежать: врач засвидетельствовал всех троих как мертвых и их похоронили на чумном кладбище. Надзиратели Ф. Ланер и Р. Дьердь, вернувшись с деревянными крестами через час к могилам, заметили, что могила Кароля Хорвата разрыта, а гроб пустой. Раскопав две другие могилы, надзиратели нашли Пьера Хорвата, окровавленного и без сознания, но еще живого. Николас Хорват признаков жизни не подавал. Убедившись, что он мертв, надзиратели снова похоронили его, а Пьера вернули в тюрьму. Скандал замолчали, беглеца преследовать не стали, и до конца войны эта история осталась тайной. Пьер Хорват отсидел все двадцать лет, и его освободили в январе 1919 года. В том, что третий брат мертв, никакого сомнения нет.
Александр Куза, начальник полиции.
Бухарест»
– Итак, мы преследовали призрака, – сказал Хедли, когда они кончили читать. – Брат Анри, то есть брат Николас, никогда своей могилы не оставлял. Он там до сих пор. А все дело…
Доктор Фелл ударил по листу суставами пальцев.
– Это моя ошибка, Хедли, – признал он. – Я сказал сегодня утром, что чуть не сделал самой большой ошибки 8 своей жизни. Меня загипнотизировал брат Анри. Ни о чем другом я не мог думать. Теперь вы видите, почему нам так мало известно о третьем брате и почему я со своей проклятой самоуверенностью так все объяснял?
– Ну, если мы признаем ошибку, это нам ничего не даст нового, – проговорил Хедли. – Как мы, черт побери, объясним все эти нелепые слова и угрозы Флея? Личная месть? У пас нет никакой нити, если отбросить мотивы мести Гримо и Флея.
– Вы не видите, что остается? – воскликнул доктор Фелл, ударив тростью о пол. – Вы не видите, как мы должны объяснить эти два убийства?
– По вашему мнению, кто-то хотел, чтобы все это было похоже на месть? – спросил старший инспектор. – Я сейчас в таком состоянии, что могу поверить, чему угодно. Но возникнет вопрос: откуда настоящий убийца знал, что мы можем копнуть так далеко в прошлое? Откуда настоящий убийца знал, что мы свяжем имя профессора Гримо с венгерским преступлением и Флеем? Меня удивляет, как хорошо прикрыт след. – Хедли все ходил по комнате и бил кулаком в ладонь. – Кроме того, чем больше я об этом думаю, тем запутаннее все становится. У нас была веская причина считать, что третий брат убил этих двоих, и чем больше я допускаю такую возможность, тем более сомневаюсь, что Николас мертв. Гримо сказал, будто его убил третий брат, а когда человек умирает и знает, что умирает, то какая у него, черт побери, может быть причина говорить неправду? Или… Подождите! Думаете, он имел в виду Флея? Думаете, Флей пришел сюда, убил Гримо, а потом кто-то убил Флея? Это прояснило бы многое.
– Извините, – вмешался Ремпол, – но это не объяснило бы, почему Флей тоже вспомнил о третьем брате, живом или мертвом. И все же, если он мертв, то какая польза обоим жертвам вообще упоминать о нем? Если он мертв, то должен был стать страшным призраком.
– Я знаю, что говорю, – отозвался Хедли. – Нам нужны были свидетельства, и мне кажется, что мы можем верить двум убитым больше, чем этой телеграмме, которая, вероятно, окажется ошибочной. Или же… Гм… А может, третий брат и в самом деле мертв, но убийца хотел, чтобы мы подумали, что он ожил? – Хедли стоял, смотря в окно, и молчал. – Думаю, это объяснило бы все противоречия? Разве не так? Убийца играет роль того, кого братья не видели около тридцати лет. Он хочет, чтобы мы, если нападем на его след – если нападем, – считали это убийство местью. Что вы на это скажете, Фелл?
– Неплохо. Совсем неплохо для маскировки. – Доктор Фелл нахмурился и, тяжело ступая, обошел стол. – Но каковы мотивы убийства Гримо и Флея?
– Что вы имеете в виду?
– Должно быть какое-то соединительное звено, не так ли? Для убийства Гримо у Миллза, Дюмон или Бернаби или кого-либо другого может быть сколько угодно мотивов. Кто-то мог убить и Флея. Но, должен подчеркнуть, это должны быть люди из их круга или группы людей. Для чего Флея убивать кому-то из круга Гримо, никогда, возможно, раньше его не видавшего? Если это убийство – дело рук того самого человека, то где соединительное звено? Уважаемый профессор, который живет в Блумсбери, и путешествующий артист с репутацией уголовника. Где мотив их убийств, если обоих ничего не связывало в прошлом?
– Мне пришел на память один человек, – сказал Хедли. – Кто? Вы имеете в виду мадам Дюмон?
– Да.
– Тогда кто же исполняет роль брата Анри? Как бы там ни было, а мы должны признать, что это не она. Нет, мой друг, мадам Дюмон не только не следует подозревать – ее подозревать невозможно.
– Я с этим несогласен. Видите, ваша вера в то, что мадам Дюмон не убивала Гримо, основывается на том, что она, как вы думаете, любила его. Для этого нет никаких причин, Фелл. Совершенно никаких. Начать хотя бы с того, какую фантастическую историю она вам рассказала. Помните?..
– Вместе с Миллзом, – саркастически усмехнувшись, буркнул доктор Фелл. – Вы можете представить себе менее вероятных заговорщиков, которые своими сказочками при лунном свете обводят вокруг пальца полицию? Мадам Дюмон могла бы носить маску – я говорю в переносном значении – маску в жизни. Миллз тоже мог бы носить маску. Но комбинация этих двух масок и их общие действия – это уже слишком. Я склонен отдать перевес одному липу и в самом деле под маской. Кроме того, двойным убийцей мадам Дюмон быть никак не могла. Почему? Потому что, когда убили ©лея, она сидела тут, в этой комнате, и разговаривала с нами. – Он задумался. В глазах его зажегся огонек. – Или возьмем второе поколение. Розетта – дочь Гримо. Допустим невероятное: Стюарт Миллз – в самом деле сын мертвого Анри.
– Это ваше настроение мне хорошо известно, – сказал Хедли, опершись на край стола и внимательно посмотрев па доктора Фелла. – Это начало еще одной вашей проклятой мистификации, и спорить с вами сейчас бесполезно. Почему вам так хочется, чтобы я в это поверил?
– Во-первых, потому, – ответил доктор Фелл, – что вы должны поверить, что Миллз сказал правду.
– Чтобы потом доказать противоположное, как это было, когда расследовали дело «Часы-смерть»?
– Во-вторых, потому, – не обращая внимания на слова Хедли, продолжал доктор Фелл, – что я знаю, кто настоящий убийца.
– И мы его видели и разговаривали с ним?
– Совершенно верно.
– И мы можем?..
Доктор Фелл отсутствующим взглядом, почти с выражением жалости на красном лице какое-то время молча смотрел на стол.
– С Божьей помощью! – наконец сказал он каким-то странным голосом. – Думаю, можем. А сейчас мне надо домой.
– Домой?
– Применить метод Гросса, – объяснил доктор Фелл. Но прежде чем выйти из комнаты, он еще долго стоял перед изрезанной картиной, на которой с такой силой были изображены в вечернем свете три могилы – теперь наконец заполненные.
БЕСПЛОТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
В этот вечер доктор Фелл закрылся в маленькой уютной комнате рядом с библиотекой, которую использовал, как сам говорил, для научных экспериментов. Об этих экспериментах миссис Фелл говорила: «Это ужасный беспорядок…» В наши дни склонность к «беспорядку» – одна из самых лучших человеческих черт, и Ремпол и Дороти предложили доктору Феллу свою помощь. Но он был таким серьезным и озабоченным, что они почувствовали: шутить теперь непозволительно. Неутомимый Хедли пошел проверять алиби подозреваемых. Ремпол обратился к доктору Феллу только с одним вопросом:
– Я знаю, вы собираетесь попробовать прочитать эти сожженные бумаги. Знаю также, что они, по вашему мнению, важные. Что вы рассчитываете в них найти?
– Самое худшее из всего возможного. То, что вчера вечером могло оставить меня в дураках, – ответил доктор Фелл и, неторопливо кивнув головой, закрыл дверь.
Ремпол и Дороти сидели рядом у камина. На дворе кружил снег. Вечер был не таким, чтобы куда-нибудь идти. Ремпол сначала намеревался пригласить Менгена поужинать и обновить их давнее знакомство. Но Менген, когда Ремпол позвонил ему по телефону, сказал, что, наверное, не сможет прийти, лучше он, мол, останется с Розеттой. Миссис Фелл пошла в церковь, так что Дороти и Ремпол могли спокойно обменяться в библиотеке мыслями.
– Вчера вечером я услышал о методе Гросса, применяемом для чтения сожженных писем, – повернулся Ремпол к жене. – Но никто, кажется, не знает, как это делается. Думаю, используют какие-нибудь химикаты.
– Я знаю, как это делают, – с победным видом улыбнулась Дороти. – Сегодня после обеда, пока вы были озабочены своими делами, я прочитала об этом методе. Но он, хотя и простой, ничего не даст.
– Ты читала Гросса?
– Да. В переводе на английский. Метод очень прост. Гросс утверждает, что, бросив письма в огонь, можно заметить: написанное на обугленной бумаге видно достаточно четко, оно проступает, как правило, на черном фоне белым или серым, а иногда и другим цветом. Ты этого никогда не замечал?
– Не могу сказать, что замечал. Кроме того, до приезда в Англию я видел слишком мало открытых очагов. Так ты считаешь, применение этого метода ничего не даст?
– Может что-нибудь дать, – задумчиво проговорила Дороти. – Но только в том случае, если речь идет о картонных коробках с печатными буквами на них. А чтобы обычное письмо или что-то в этом роде… Во всяком случае, это делается так: к ровной доске канцелярскими кнопками прикрепляют большой лист прозрачной бумаги, бумагу покрывают клеем, а потом на него кладут обгорелые клочки.
– Но, если эти клочки скомканы, они же рассыплются? Разве не так?
– Да. Гросс говорит, что именно в этом вся сложность. Клочки надо сделать мягкими. На высоте двух-трех дюймов над бумагой устраивают рамку и кладут на нее свернутую в несколько слоев влажную ткань. Во влажном воздухе под нею сожженная бумага выравнивается. Прозрачную бумагу вокруг каждого клочка обрезают, а на стекле подгоняют кусочки друг к другу – так, как складывают картину-головоломку, а потом на первое стекло кладут второе и рассматривают зажатую между ними бумагу на Свет. Но держу пари…
– Попробуем, – предложил Ремпол, загоревшись идеей. Но эксперимент с горелой бумагой ощутимого успеха не принес. Для начала Ремпол достал из кармана давнее письмо и поднес к нему спичку. Несмотря на все его усилия, охваченное пламенем письмо выпало из его рук и лежало на поде камина похожее на черный зонтик величиной дюйма в два. Они стали на колени, осмотрели его со всех сторон, но ничего написанного не разобрали. Ремпол сжег еще несколько листов бумаги, но они тоже рассыпались и только припорошили пеплом пол. Тогда Ремпол начал жечь все подряд, и чем больше он злился, тем больше убеждался, что метод даст результаты, если все делать, как положено. Ремпол несколько раз напечатал на листе фразу: «Настало время, когда все люди должны помогать друг другу», и вскоре уже и ковер был испачкан горелой бумагой. Прижавшись щекой к полу и прищурив глаза, Ремпол внимательно рассматривал клочки.
– Во-первых, – сказал он, – они не обгорели, а сгорели дотла. Слишком старательно выполнены все условия…
А впрочем, есть! Четко вижу слово «люди». Еще более четко, чем напечатанное. Оно кажется нацарапанным на черном. А не видно ли чего-нибудь написанного от руки?
Дороти тоже разволновалась, увидев надпись «Ист-стрит, 11», которая проступила грязно-серыми буквами. Рассыпая в пепел крохотные клочки, они наконец четко увидели слова «субботний вечер», «пережиток», «джин». Ремпол довольный поднялся на ноги.
– Если эти клочки разровнять во влажном воздухе, то метод даст результаты, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32