Она смотрела на Дэвида широко открытыми глазами, и взгляд ее был необычен, словно она хотела проникнуть в его душу, хотела сказать, что изменила свое мнение. Бетти протянула ему левую руку.
Небольшой листок бумаги, сложенный в несколько раз в длину, торчал из серой перчатки. Гарт привязал шнуры шторы к ржавому крюку, чтобы она оставалась поднятой.
– В начале нашего знакомства, – сказала она, – ты написал мне две или три записки, напечатал на машинке. Я сохранила их, хотя они напечатаны. Это твоя машинка, да? Почему ты спрашиваешь? Ты видел Глинис? Хэл ее встретил?
– Бетти, я не хочу тебя пугать…
Она стояла на плотном песке, чуть в стороне от ступенек, которые вели в двери павильона, и, глядя на Дэвида снизу вверх, держалась необычно сурово.
– Я не хотел тебя пугать…
– Тогда скажи что-нибудь. Пожалуйста, ответь мне что-нибудь.
– Если смогу.
– Что-то случилось, – проговорила Бетти, – что-то, чего я боялась.
– Да.
Гарту показалось, что Бетти сейчас лишится чувств. Глаза ее стали бесцветными. Он спрыгнул со ступенек, подхватил ее за талию и крепко прижал к себе. Она дрожала.
Если бы кто-нибудь увидел их сейчас, он подумал бы, что они так же одиноки во всем мире, как одиноки сейчас на пляже; и, наверное, так оно и было. Левая рука Бетти с запиской, засунутой в перчатку, безжизненно повисла. Он пока не касался записки.
– Бетти, послушай меня. Твоя сестра мертва. Она лежит в одной из двух комнат павильона, в правой, если смотреть на море. С ней случилось почти то же самое, что случилось с миссис Монтегю вчера вечером. Тебе не тяжело это слушать?
– Со мной все в порядке. Я ненавидела ее.
– Да. Это факт, который говорит против нас. Нам придется защищаться, но мы не сможем ничего сделать, если не скажем друг другу всей правды. Ты понимаешь это?
– Ох, Дэвид, прости! – вскрикнула она. – О господи! Дорогой, пожалуйста, прости!
– За что? Здесь не за что просить прощения, дорогая. Ведь ты не убивала ее, как я понимаю?
– Нет! Нет! Я хотела, но знала, что не смогу. Я имела в виду, что…
– Я знаю, что ты имела в виду. Это не важно.
Бетти обняла его. Потом с судорожным усилием распрямила плечи. Дэвид продолжал говорить медленно, ласково, стараясь передать ей свою уверенность.
– Я соображаю сейчас даже хуже, чем обычно, – сказала она после паузы. Пожалуйста, спрашивай у меня что хочешь.
– Очень хорошо. Когда произошла ваша ссора? Когда ты в последний раз видела Глинис живой?
– Примерно два часа назад, – ответила Бетти. Ее твердость, если и была притворной, выглядела вполне убедительно. – Я не знаю точно, – она прижала руку к груди, – у меня не было с собой часов. Может быть, без десяти четыре. Это произошло в ее спальне.
– В ее спальне?
– Да, – отозвалась Бетти. – Глинис появилась ранним утром с вокзала. Она бросила саквояж и сказала, что собирается остаться на день или два. А еще она засмеялась и заявила: «Но не думай, голубушка, что для тебя это удобная возможность. Нет, нет, нет! Я оставила в Лондоне письмо на случай, если со мной что-нибудь случится».
Гарт сказал несколько натужно:
– Кажется, твоя сестра была классическим случаем нервной патологии.
– В каком смысле?
– Не бери в голову. Больше она не посмеет.
– Не говори так!
– Прошу прощения. Ты сама сказала…
– Хорошо, что миссис Ханшю не было, – торопливо продолжала Бетти. Перед глазами Гарта возник образ в высшей степени респектабельной экономки. Понимаешь, в Банче заболела дочь миссис Ханшю. Вчера вечером, перед тем, как мы с Хэлом поехали в Лондон на этом несчастном автомобиле, я разрешила ей навестить дочь и не возвращаться до понедельника. Мои манеры, Дэвид, такие же вульгарные, как у Глинис. Я просто мысли не допускала, что кто-нибудь может узнать, что Глинис здесь. До этого она всегда держала свои визиты в секрете. И вот, когда я с дневной почтой получила твою записку…
– Ах да, моя записка. Можно я взгляну?
Бетти изумленно посмотрела на него.
– Но я думала, ты простил меня! – воскликнула она. – Ты… ты ее писал?
– Да, успокойся, я ее писал. И все же дай мне взглянуть.
Бетти выдернула из перчатки записку, развернула и отдала ему. У Дэвида не было времени объяснять ей, что он не писал этой записки и ничего о ней не знал.
Это был листок самой низкосортной бумаги для заметок, которой Гарт пользовался, печатая на машинке свои счета. «Моя дорогая, я буду у тебя в субботу в шесть часов. Неизменно твой». Даты не было. Вместо подписи стояла написанная чернилами буква «Д».
Но это была не та машинка, на которой Майкл Филдинг печатал счета. Кто-то напечатал послание на его, Гарта, личной пишущей машинке, стоявшей в его комнате и предназначенной для двойной жизни.
– Бетти, ты сохранила конверт?
– Да, конечно! – В возгласе Бетти слышался почти упрек. – Я прямо сейчас могу сказать тебе, что на нем был лондонский штемпель: Вест, 23.40. Я могу показать тебе конверт. Но что это меняет? Если ты послал ее…
– Дорогая, я уже сказал тебе, что послал. Я думаю кое о чем еще.
Он и в самом деле думал о том, какое выражение лица было у его помощника там, на Харли-стрит, вчера вечером, и о романе в красной обложке, оставленном в приемной. Но об этом он не мог сказать Бетти.
– Держи. – И он отдал Бетти записку. – Ты рассказывала мне о своей сестре и о том, что произошло в коттедже сегодня утром. Да?
Ветер трепал волосы Бетти.
– Ну, я отдала Глинис большую спальню на первом этаже в дальнем конце. Она махнула рукой по направлению дома. – Когда я получила письмо, я думала-думала и наконец пошла в ее комнату. Она нашла один из моих купальных костюмов и надела его. Я сказала: «Ты не пойдешь на пляж, ты не разрушишь все, что я пыталась создать». Глинис ответила: «В чем дело, голубушка? Ты не хочешь, чтобы я встретилась с твоим молодым человеком?» Я рявкнула: «Не хочу, чтобы тебя хоть кто-нибудь видел здесь, не смей!» А Глинис заявила: «Не зли меня, не то я сниму даже купальный костюм. Ты слишком многое себе позволяешь». Тогда начался крик, и я просто сбежала.
– Ты говорила ей о письме?
– О господи, нет!
– Так, Бетти, она надела твой купальник. Два свидетеля видели, как она спускалась на пляж. Они скажут, что это была ты.
– Но я не делала ничего такого…
– Успокойся. Я знаю. И мы в состоянии доказать это. – Гарт закрыл глаза, мысленно прикидывая дальнейшие вопросы, потом опять взглянул на Бетти: – Ты уехала отсюда на велосипеде. Куда ты направилась, в Фэрфилд?
– В ту сторону, но не в сам город. Иногда я ехала, но больше шла и толкала велосипед. Я была так ужасно расстроена, что даже забыла про твою записку.
– Ты не встретила никого из знакомых?
– В книгах всегда задают такой вопрос, да?
– Так встретила?
– Я не знаю. – Она перевела взгляд на павильон. – Там было очень мало людей. Невероятно мало людей. Может быть, они боялись, что пойдет дождь. И все-таки вся местность казалась и пустынной, и как будто обитаемой.
– Обитаемой? – повторил он.
– Да, это звучит глупо; но я думаю, ты понял, что я имею в виду. Такое же чувство возникает, когда попадаешь в некоторые здания в Рейвенспорте. Потом я увидела, сколько времени, и вспомнила о записке. Я помчалась обратно изо всех сил и теперь потная и противная. Как раз перед Фэрфилдом мимо меня проехал Хэл Омистон на твоей машине. Он направлялся в Фэрфилд и выглядел очень сердитым.
– Хэл тебя видел?
– Да, конечно. Должен был. Мы находились всего в дюжине футов друг от друга, а ехал он не очень быстро, хотя, если он думал о чем-то своем… Это… это важно?
– Несколько фактов, о которых говорил мой племянник, могут оказаться принципиально важными. Не унывай, Бетти! Я хочу, чтобы ты поняла всю ситуацию как она есть.
– Да?
– Твоя сестра задушена в этом павильоне. – Гарт показал назад, себе за спину. – Она была убита там, по моему мнению, примерно без двадцати шесть. Хотя медики всегда спорят, когда пытаются определить время смерти. Кто-то, кого сейчас в павильоне нет, был там в последние двадцать минут.
– Кто-то?
– Я имею в виду убийцу. В комнате, в которой умерла твоя сестра, фаянсовый заварной чайник полон примерно на треть, и чаем в нем все еще можно ошпариться.
– Дорогой, я тебя не понимаю. Богом клянусь, что это не я! А не могла… не могла Глинис сама заварить себе чай?
– Могла. Хотя вопрос не в том, кто заваривал чай или кто его пил или не пил. Но по каким бы параметрам ни определять время убийства, вода в тот момент была практически на том же уровне, что и сейчас. Теперь оглянись. Огляди пляж. Обернись на море. Посмотри под сваи павильона.
Легкий бриз трепал волосы Бетти. Она быстро оглянулась и опять посмотрела на Гарта.
– Есть твои следы, – продолжал Гарт, – ведущие сюда от брошенного на склоне велосипеда. Есть мои следы, тянущиеся сюда от задней двери дома. И никаких других. Видишь?
– Дэвид, я…
– Ты видишь, дорогая?
– Да.
– Убийца должен был уйти из павильона после того, как убил Глинис. Сейчас его там нет. И каким же образом он или она исхитрился исчезнуть, не оставив ни единого следа на влажном песке?
Минуту или две никто из них не говорил ни слова.
Какой-то гул, принесенный бризом, перекрывал шорох волн отступавшего моря.
Но совсем иной звук донесся с противоположной стороны. Он походил на стук и звон полуразвалившегося открытого вагона, какие можно еще видеть на железнодорожных станциях в приморских городках. Однако этот вагон довольно лихо несся со стороны Рейвенспорта.
– Нет, Бетти! – Гарт смотрел на двух пассажиров в экипаже. – Не бойся. Все в порядке.
Им не пришлось долго ждать. Двое мужчин появились почти сразу из стеклянных дверей дома, выходивших на пляж.
Они сразу заметили Гарта и Бетти. Но не обменялись ни словом даже друг с другом, пока шагали по песку. Блеснул монокль, хотя, казалось, солнца не было.
– Друг мой, – с сочувствием вымолвил Каллингфорд Эббот, – мы слышали, что здесь случилось кое-что неприятное. Я надеюсь, что то, что мы слышали, неправда.
Другой мужчина был не столь вежлив.
– Ну и ну! – воскликнул детектив-инспектор Георг Альфред Твигг, качая головой и избегая взгляда Гарта. – Кто б подумал? Ну-ну!
Глава 8
Вдоль всего берега, на разные голоса и в разном ритме, часы начали отбивать девять.
Возле дома Бетти Колдер в наступающих сумерках они звучали тихо и мелодично. Мягкими, вкрадчивыми волнами накатывался прилив.
Но атмосфера в гостиной Бетти, где Каллингфорд Эббот разглядывал Дэвида Гарта, не вполне соответствовала этой благостности.
В задней части каменного дома по обе стороны центрального коридора располагались две длинные, с низкими потолками комнаты; в каждой по три окна, под которыми ветер с шорохом шевелил колючую траву и песок. Комната слева предназначалась для покойной Глинис Стакли. Комната справа была гостиной – нагромождение мебели, шелковые шторы, обтянутые кретоном мягкие кресла, – Бетти провела здесь много времени, мечтая над книгами.
Парафиновая лампа в желтом шелковом абажуре качалась под потолком. Выглянув в открытое окно этой гостиной, можно было увидеть штормовой фонарь, горящий внутри павильона. Но Гарт сидел у окна спиной к морю и смотрел на Каллингфорда Эббота, повернувшегося спиной к камину.
Хотя в их тоне нет-нет да и проскальзывало раздражение, даже после трехчасового допроса говорили они вежливо.
– Итак, – сказал Эббот, лицо которого из-за вставленного монокля казалось перекошенным на одну сторону, – вы больше ничем не можете нам помочь?
– Я рассказал вам правду. Если вы мне не верите…
– Ох, я не сказал, что не верю вам! По крайней мере, не во всем.
– Благодарю вас.
– Зачем такой сарказм.
– Никакого сарказма, – искренне ответил Гарт. – Я ценю ваше великодушие и весьма признателен вам за то, что вы разрешили мне и леди Колдер поесть в «Кавалере и перчатке».
– Надеюсь, вы понимаете, что я обязан сопровождать вас?
– Да, конечно.
– Очень хорошо. Тогда продолжим.
Эббот, невысокий мужчина благородной наружности, носил сюртук и шейный платок. Его седые усы курчавились над крепким ртом, седые волосы коротко стрижены. Его нельзя было назвать щеголем: он выглядел слишком внушительно. Когда сверкал его монокль, то казалось, что это сверкает глаз.
– В силу нескольких причин, – сказал он, – я хочу действовать в открытую. В деле миссис Колдер мы допустили ошибку. Я со всей прямотой признаю это.
Гарт склонил голову.
– Она не вымогательница, как мы думали, – продолжал Эббот. – Она не причастна к тому, что пять лет назад банкир Далримпль пустил себе пулю в лоб. Хочу заметить только, что здесь мы не слишком виноваты. После самоубийства Далримпля Глинис Стакли назвала имя своей сестры; она использовала ее имя и титул, когда вернулась в «Мулен Руж».
Однако! Мы кое-что выяснили с тех пор, как леди Колдер рассказала эту историю хэмпстедской полиции. У нас уже есть отпечатки пальцев шантажистки, полученные (давайте признаем, неофициально) после смерти Далримпля. Поскольку тогда отпечатки пальцев не принимались в качестве доказательства, то судебное дело не было возбуждено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Небольшой листок бумаги, сложенный в несколько раз в длину, торчал из серой перчатки. Гарт привязал шнуры шторы к ржавому крюку, чтобы она оставалась поднятой.
– В начале нашего знакомства, – сказала она, – ты написал мне две или три записки, напечатал на машинке. Я сохранила их, хотя они напечатаны. Это твоя машинка, да? Почему ты спрашиваешь? Ты видел Глинис? Хэл ее встретил?
– Бетти, я не хочу тебя пугать…
Она стояла на плотном песке, чуть в стороне от ступенек, которые вели в двери павильона, и, глядя на Дэвида снизу вверх, держалась необычно сурово.
– Я не хотел тебя пугать…
– Тогда скажи что-нибудь. Пожалуйста, ответь мне что-нибудь.
– Если смогу.
– Что-то случилось, – проговорила Бетти, – что-то, чего я боялась.
– Да.
Гарту показалось, что Бетти сейчас лишится чувств. Глаза ее стали бесцветными. Он спрыгнул со ступенек, подхватил ее за талию и крепко прижал к себе. Она дрожала.
Если бы кто-нибудь увидел их сейчас, он подумал бы, что они так же одиноки во всем мире, как одиноки сейчас на пляже; и, наверное, так оно и было. Левая рука Бетти с запиской, засунутой в перчатку, безжизненно повисла. Он пока не касался записки.
– Бетти, послушай меня. Твоя сестра мертва. Она лежит в одной из двух комнат павильона, в правой, если смотреть на море. С ней случилось почти то же самое, что случилось с миссис Монтегю вчера вечером. Тебе не тяжело это слушать?
– Со мной все в порядке. Я ненавидела ее.
– Да. Это факт, который говорит против нас. Нам придется защищаться, но мы не сможем ничего сделать, если не скажем друг другу всей правды. Ты понимаешь это?
– Ох, Дэвид, прости! – вскрикнула она. – О господи! Дорогой, пожалуйста, прости!
– За что? Здесь не за что просить прощения, дорогая. Ведь ты не убивала ее, как я понимаю?
– Нет! Нет! Я хотела, но знала, что не смогу. Я имела в виду, что…
– Я знаю, что ты имела в виду. Это не важно.
Бетти обняла его. Потом с судорожным усилием распрямила плечи. Дэвид продолжал говорить медленно, ласково, стараясь передать ей свою уверенность.
– Я соображаю сейчас даже хуже, чем обычно, – сказала она после паузы. Пожалуйста, спрашивай у меня что хочешь.
– Очень хорошо. Когда произошла ваша ссора? Когда ты в последний раз видела Глинис живой?
– Примерно два часа назад, – ответила Бетти. Ее твердость, если и была притворной, выглядела вполне убедительно. – Я не знаю точно, – она прижала руку к груди, – у меня не было с собой часов. Может быть, без десяти четыре. Это произошло в ее спальне.
– В ее спальне?
– Да, – отозвалась Бетти. – Глинис появилась ранним утром с вокзала. Она бросила саквояж и сказала, что собирается остаться на день или два. А еще она засмеялась и заявила: «Но не думай, голубушка, что для тебя это удобная возможность. Нет, нет, нет! Я оставила в Лондоне письмо на случай, если со мной что-нибудь случится».
Гарт сказал несколько натужно:
– Кажется, твоя сестра была классическим случаем нервной патологии.
– В каком смысле?
– Не бери в голову. Больше она не посмеет.
– Не говори так!
– Прошу прощения. Ты сама сказала…
– Хорошо, что миссис Ханшю не было, – торопливо продолжала Бетти. Перед глазами Гарта возник образ в высшей степени респектабельной экономки. Понимаешь, в Банче заболела дочь миссис Ханшю. Вчера вечером, перед тем, как мы с Хэлом поехали в Лондон на этом несчастном автомобиле, я разрешила ей навестить дочь и не возвращаться до понедельника. Мои манеры, Дэвид, такие же вульгарные, как у Глинис. Я просто мысли не допускала, что кто-нибудь может узнать, что Глинис здесь. До этого она всегда держала свои визиты в секрете. И вот, когда я с дневной почтой получила твою записку…
– Ах да, моя записка. Можно я взгляну?
Бетти изумленно посмотрела на него.
– Но я думала, ты простил меня! – воскликнула она. – Ты… ты ее писал?
– Да, успокойся, я ее писал. И все же дай мне взглянуть.
Бетти выдернула из перчатки записку, развернула и отдала ему. У Дэвида не было времени объяснять ей, что он не писал этой записки и ничего о ней не знал.
Это был листок самой низкосортной бумаги для заметок, которой Гарт пользовался, печатая на машинке свои счета. «Моя дорогая, я буду у тебя в субботу в шесть часов. Неизменно твой». Даты не было. Вместо подписи стояла написанная чернилами буква «Д».
Но это была не та машинка, на которой Майкл Филдинг печатал счета. Кто-то напечатал послание на его, Гарта, личной пишущей машинке, стоявшей в его комнате и предназначенной для двойной жизни.
– Бетти, ты сохранила конверт?
– Да, конечно! – В возгласе Бетти слышался почти упрек. – Я прямо сейчас могу сказать тебе, что на нем был лондонский штемпель: Вест, 23.40. Я могу показать тебе конверт. Но что это меняет? Если ты послал ее…
– Дорогая, я уже сказал тебе, что послал. Я думаю кое о чем еще.
Он и в самом деле думал о том, какое выражение лица было у его помощника там, на Харли-стрит, вчера вечером, и о романе в красной обложке, оставленном в приемной. Но об этом он не мог сказать Бетти.
– Держи. – И он отдал Бетти записку. – Ты рассказывала мне о своей сестре и о том, что произошло в коттедже сегодня утром. Да?
Ветер трепал волосы Бетти.
– Ну, я отдала Глинис большую спальню на первом этаже в дальнем конце. Она махнула рукой по направлению дома. – Когда я получила письмо, я думала-думала и наконец пошла в ее комнату. Она нашла один из моих купальных костюмов и надела его. Я сказала: «Ты не пойдешь на пляж, ты не разрушишь все, что я пыталась создать». Глинис ответила: «В чем дело, голубушка? Ты не хочешь, чтобы я встретилась с твоим молодым человеком?» Я рявкнула: «Не хочу, чтобы тебя хоть кто-нибудь видел здесь, не смей!» А Глинис заявила: «Не зли меня, не то я сниму даже купальный костюм. Ты слишком многое себе позволяешь». Тогда начался крик, и я просто сбежала.
– Ты говорила ей о письме?
– О господи, нет!
– Так, Бетти, она надела твой купальник. Два свидетеля видели, как она спускалась на пляж. Они скажут, что это была ты.
– Но я не делала ничего такого…
– Успокойся. Я знаю. И мы в состоянии доказать это. – Гарт закрыл глаза, мысленно прикидывая дальнейшие вопросы, потом опять взглянул на Бетти: – Ты уехала отсюда на велосипеде. Куда ты направилась, в Фэрфилд?
– В ту сторону, но не в сам город. Иногда я ехала, но больше шла и толкала велосипед. Я была так ужасно расстроена, что даже забыла про твою записку.
– Ты не встретила никого из знакомых?
– В книгах всегда задают такой вопрос, да?
– Так встретила?
– Я не знаю. – Она перевела взгляд на павильон. – Там было очень мало людей. Невероятно мало людей. Может быть, они боялись, что пойдет дождь. И все-таки вся местность казалась и пустынной, и как будто обитаемой.
– Обитаемой? – повторил он.
– Да, это звучит глупо; но я думаю, ты понял, что я имею в виду. Такое же чувство возникает, когда попадаешь в некоторые здания в Рейвенспорте. Потом я увидела, сколько времени, и вспомнила о записке. Я помчалась обратно изо всех сил и теперь потная и противная. Как раз перед Фэрфилдом мимо меня проехал Хэл Омистон на твоей машине. Он направлялся в Фэрфилд и выглядел очень сердитым.
– Хэл тебя видел?
– Да, конечно. Должен был. Мы находились всего в дюжине футов друг от друга, а ехал он не очень быстро, хотя, если он думал о чем-то своем… Это… это важно?
– Несколько фактов, о которых говорил мой племянник, могут оказаться принципиально важными. Не унывай, Бетти! Я хочу, чтобы ты поняла всю ситуацию как она есть.
– Да?
– Твоя сестра задушена в этом павильоне. – Гарт показал назад, себе за спину. – Она была убита там, по моему мнению, примерно без двадцати шесть. Хотя медики всегда спорят, когда пытаются определить время смерти. Кто-то, кого сейчас в павильоне нет, был там в последние двадцать минут.
– Кто-то?
– Я имею в виду убийцу. В комнате, в которой умерла твоя сестра, фаянсовый заварной чайник полон примерно на треть, и чаем в нем все еще можно ошпариться.
– Дорогой, я тебя не понимаю. Богом клянусь, что это не я! А не могла… не могла Глинис сама заварить себе чай?
– Могла. Хотя вопрос не в том, кто заваривал чай или кто его пил или не пил. Но по каким бы параметрам ни определять время убийства, вода в тот момент была практически на том же уровне, что и сейчас. Теперь оглянись. Огляди пляж. Обернись на море. Посмотри под сваи павильона.
Легкий бриз трепал волосы Бетти. Она быстро оглянулась и опять посмотрела на Гарта.
– Есть твои следы, – продолжал Гарт, – ведущие сюда от брошенного на склоне велосипеда. Есть мои следы, тянущиеся сюда от задней двери дома. И никаких других. Видишь?
– Дэвид, я…
– Ты видишь, дорогая?
– Да.
– Убийца должен был уйти из павильона после того, как убил Глинис. Сейчас его там нет. И каким же образом он или она исхитрился исчезнуть, не оставив ни единого следа на влажном песке?
Минуту или две никто из них не говорил ни слова.
Какой-то гул, принесенный бризом, перекрывал шорох волн отступавшего моря.
Но совсем иной звук донесся с противоположной стороны. Он походил на стук и звон полуразвалившегося открытого вагона, какие можно еще видеть на железнодорожных станциях в приморских городках. Однако этот вагон довольно лихо несся со стороны Рейвенспорта.
– Нет, Бетти! – Гарт смотрел на двух пассажиров в экипаже. – Не бойся. Все в порядке.
Им не пришлось долго ждать. Двое мужчин появились почти сразу из стеклянных дверей дома, выходивших на пляж.
Они сразу заметили Гарта и Бетти. Но не обменялись ни словом даже друг с другом, пока шагали по песку. Блеснул монокль, хотя, казалось, солнца не было.
– Друг мой, – с сочувствием вымолвил Каллингфорд Эббот, – мы слышали, что здесь случилось кое-что неприятное. Я надеюсь, что то, что мы слышали, неправда.
Другой мужчина был не столь вежлив.
– Ну и ну! – воскликнул детектив-инспектор Георг Альфред Твигг, качая головой и избегая взгляда Гарта. – Кто б подумал? Ну-ну!
Глава 8
Вдоль всего берега, на разные голоса и в разном ритме, часы начали отбивать девять.
Возле дома Бетти Колдер в наступающих сумерках они звучали тихо и мелодично. Мягкими, вкрадчивыми волнами накатывался прилив.
Но атмосфера в гостиной Бетти, где Каллингфорд Эббот разглядывал Дэвида Гарта, не вполне соответствовала этой благостности.
В задней части каменного дома по обе стороны центрального коридора располагались две длинные, с низкими потолками комнаты; в каждой по три окна, под которыми ветер с шорохом шевелил колючую траву и песок. Комната слева предназначалась для покойной Глинис Стакли. Комната справа была гостиной – нагромождение мебели, шелковые шторы, обтянутые кретоном мягкие кресла, – Бетти провела здесь много времени, мечтая над книгами.
Парафиновая лампа в желтом шелковом абажуре качалась под потолком. Выглянув в открытое окно этой гостиной, можно было увидеть штормовой фонарь, горящий внутри павильона. Но Гарт сидел у окна спиной к морю и смотрел на Каллингфорда Эббота, повернувшегося спиной к камину.
Хотя в их тоне нет-нет да и проскальзывало раздражение, даже после трехчасового допроса говорили они вежливо.
– Итак, – сказал Эббот, лицо которого из-за вставленного монокля казалось перекошенным на одну сторону, – вы больше ничем не можете нам помочь?
– Я рассказал вам правду. Если вы мне не верите…
– Ох, я не сказал, что не верю вам! По крайней мере, не во всем.
– Благодарю вас.
– Зачем такой сарказм.
– Никакого сарказма, – искренне ответил Гарт. – Я ценю ваше великодушие и весьма признателен вам за то, что вы разрешили мне и леди Колдер поесть в «Кавалере и перчатке».
– Надеюсь, вы понимаете, что я обязан сопровождать вас?
– Да, конечно.
– Очень хорошо. Тогда продолжим.
Эббот, невысокий мужчина благородной наружности, носил сюртук и шейный платок. Его седые усы курчавились над крепким ртом, седые волосы коротко стрижены. Его нельзя было назвать щеголем: он выглядел слишком внушительно. Когда сверкал его монокль, то казалось, что это сверкает глаз.
– В силу нескольких причин, – сказал он, – я хочу действовать в открытую. В деле миссис Колдер мы допустили ошибку. Я со всей прямотой признаю это.
Гарт склонил голову.
– Она не вымогательница, как мы думали, – продолжал Эббот. – Она не причастна к тому, что пять лет назад банкир Далримпль пустил себе пулю в лоб. Хочу заметить только, что здесь мы не слишком виноваты. После самоубийства Далримпля Глинис Стакли назвала имя своей сестры; она использовала ее имя и титул, когда вернулась в «Мулен Руж».
Однако! Мы кое-что выяснили с тех пор, как леди Колдер рассказала эту историю хэмпстедской полиции. У нас уже есть отпечатки пальцев шантажистки, полученные (давайте признаем, неофициально) после смерти Далримпля. Поскольку тогда отпечатки пальцев не принимались в качестве доказательства, то судебное дело не было возбуждено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28