В течение нескольких секунд он чувствовал, что меч как бы сопротивляется ему, но еще миг — и он успокоился.
В комнате воцарилось напряженное молчание. Холодный пот выступил на лбу Нейпоса. Он сказал, обращаясь к Горгидасу:
— В подобных вещах я действительно профан, но, говоря словами вашего друга, — не жалею об этом.
Он засмеялся, но голос его дрожал, и смех гулко разнесся по казарме. Вскоре Нейпос нашел предлог для того, чтобы поскорее уйти, и удалился, едва попрощавшись.
— Вот это я называю ставить силки на кролика и найти в них медведя, — сказал Гай Филипп, но и его голос казался каким-то чужим.
Почти все римляне и Марк в том числе легли спать рано. Трибун устроился поудобнее и медленно погрузился в сон. Жесткое шерстяное одеяло раздражало его, но перед тем как заснуть он подумал о том, что такой ночлег — все же лучше, чем ничего.
Трибун проснулся рано — его разбудили голоса людей, препиравшихся друг с другом перед входом в казарму. Он накинул плащ, взял перевязь с мечом и, протирая сонные глаза, вышел узнать, что случилось.
— Мне очень жаль, господин, — говорил римский часовой, — но вы не сможете увидеть командира, пока он не проснется.
Он и его напарник скрестили копья, не позволяя незваному гостю войти.
— Чтоб вас изжарил Фос, я же говорю, что это срочное дело! — взорвался Нефон Комнос. — Неужели я должен… Ох, вот и ты, Скаурус. Мне нужно срочно поговорить с тобой, а твои твердолобые часовые меня не пускают.
— Они выполняют приказ. Гней, Манлий, все в порядке. — Он повернулся к Комносу. — Если ты хотел меня видеть, то я здесь. Давай поговорим по дороге, пусть мои люди выспятся.
Все еще сердито ворча, Комнос согласился.
Камни мостовой были прохладными, и идти но ним босиком было сущее удовольствие, Марк вдохнул свежий утренний воздух — такой приятный после душной казармы. Приветствуя первые утренние лучи, запел жаворонок, сверкая золотым и красным оперением. Скаурус невольно улыбнулся, услышав эту песенку. Он не спешил завязать разговор, и медленно шел, любуясь мрамором дворцов, отражавшим солнечные лучи, замечая тонкую паутину на листьях… Если Комнос хочет поговорить с ним, то пусть первый и начинает.
Так он и сделал, прерывая молчание.
— Скаурус, во имя Фоса, кто дал тебе право колотить моих людей?
Римлянин остановился, не веря своим ушам.
— Ты имеешь в виду вчерашних часовых у императорского дворца?
— А кого еще? — сердито буркнул Комнос. — Мы в Видессосе, знаешь ли, не очень любим, когда наемники дерутся с местными солдатами. Не для того я привел тебя сюда. Когда я увидел твоих легионеров в Имбросе, вы сразу мне понравились. Подтянутые, дисциплинированные, совсем не похожие на толпу варваров.
— Так тебе не нравится, что наемник поколотил видессианского солдата?
Комнос нетерпеливо кивнул.
— Хорошо, а как тебе понравится, что твои прекрасные видессианские солдаты спят на часах, развалившись на полуденном солнышке перед самым императорским дворцом, который они должны охранять?
— Что?!
— Тот, кто рассказывал тебе сказки, — заявил трибун, — должен был договорить до конца. Тебе, видно, сообщили только половину истории. — И он объяснил, что увидел обоих часовых дрыхнувшими на лестнице. — Какую еще причину я мог найти, чтобы так поступить с ними? Разве они ничего не сказали об этом?
— Нет, — признался Комнос, — они передали мне, что ты набросился на них без предупреждения. Со спины.
— Сверху, если уж на то пошло, — сердито фыркнул Марк. — Они могут считать, что им повезло, ведь это твои солдаты, а не мои. У римлян же плети — самое малое, что их ждало бы.
Но Комнос все не мог поверить.
— Их рассказы совпадают во всех деталях.
— А чего бы ты хотел? Лентяи прекрасно договорились обо всем. Послушай, Комнос, мне безразлично, веришь ты мне или нет. Ты разбудил меня, перебил мой завтрак. Но вот что я тебе скажу. Если это — лучшие солдаты Видессоса, то я не удивляюсь тому, что вам нужны наемники.
Скаурус подумал о Зимискесе, о Мазалоне, Апокавкосе (да и о самом Комносе); он знал, что был несправедлив к видессианам, но ничего не мог поделать со своим раздражением. Невероятная наглость солдат, которые не только пытались скрыть свою вину, но и взвалили ее на трибуна, просто вывела его из себя.
Комнос, все еще кипя от гнева, отвесил поклон.
— Я проверю твое сообщение, — сказал он, снова поклонился и ушел.
Проводив глазами Комноса, шагавшего прямо и четко, Марк подумал о том, не нажил ли он еще одного врага? Сфранцез, Авшар, теперь Комнос. «Для человека, не интересующегося политикой, — подумал он, — я обладаю замечательным даром говорить правду не вовремя. Если Сфранцез и Комнос оба станут моими врагами, то где в Видессосе я найду друзей?»
Трибун вздохнул. Как всегда, поправить дело словами уже поздно. Все, что ему осталось, — это продолжать как-то жить и тащить на себе последствия своих поступков. В конце концов, жизнь продолжается, и завтрак — это не так уж плохо, подумал он. Марк поплелся в сторону казармы.
Несмотря на стоические попытки принимать вещи такими, какие они есть, Марку тяжело дались утро и полдень этого дня. Пытаясь стряхнуть неприятный осадок, он решил с головой погрузиться в работу и вложил в учения столько энергии, что каждый солдат почувствовал это. В любое другое время он гордился бы своим легионом и легионерами, но сегодня взрывался по пустякам.
Вот и сейчас Марк раздраженно рявкнул на легионера, который, по его мнению, недостаточно долго отжимался.
— Командир, — возразил один из солдат, — мы никогда не отжимались по стольку.
Трибун потер плечо и отошел, решив для успокоения поговорить с Виридовиксом. Но и тот не слишком помог ему.
— Я знаю, орать на людей скверно, — сказал галл. — Но что поделаешь? Им только позволь, и они будут спать а утра до вечера. Знаешь, я бы именно так и делал, но есть вещи и поважнее, чем сон: хорошая потасовка и красивые женщины.
Гай Филипп прислушивался к подобным речам с неодобрением.
— Если солдаты не умеют подчиняться, то это уже не армия, а просто банда. Поэтому мы, римляне, и сумели завоевать Галлию. В поединке один на один кельты — храбрейшие воины, но без дисциплины все вы — просто кусок навоза.
— Не буду отрицать, мы, кельты, разобщены. Но ты, Гай Филипп, просто дурак, если думаешь, что ваши жалкие римляне смогут удержать Галлию.
— Я — дурак?! — Старший центурион подпрыгнул, как разъяренный терьер. — Придержи язык!
Виридовикс сердито огрызнулся.
— Сам придержи язык, а то я вставлю тебе новый, и вряд ли он тебе понравится.
Не дожидаясь, пока его разъяренные товарищи начнут дубасить друг друга, Марк быстро встал между ними.
— Вы как два пса, дерущиеся из-за кости, отражение которой увидели в зеркале. Никто из нас никогда не узнает, кто победил в той войне. В легионе не должно быть врагов — у нас их и так достаточно. Я говорю вам: прежде, чем вы поднимете друг на друга руку, вам придется перешагнуть через меня.
Трибун притворился, что не видит оценивающих взглядов, которыми смерили его друзья. Он сумел разрядить обстановку: центурион и кельт, в конце концов, проворчали друг другу что-то не слишком враждебное и разбрелись каждый по своим делам.
Скаурус вдруг понял, что Виридовиксу было куда более одиноко в новой земле, чем римлянам. Здесь целый легион римских солдат, но среди них нет ни одного галла, ни одной души, с которой он мог бы поговорить на родном языке. Не удивительно, что иногда он срывался — удивительно то, что он вообще ухитрялся держать себя в руках.
Около пяти часов вечера примчался Зимискес и сообщил трибуну, что Комнос умоляет его о встрече. На жестком лице видессианина было написано удивление.
Он просил меня отпустить его на полчаса, чтобы увидеть тебя. Я не помню случая, чтобы он кого-нибудь так просил. Он просил… — повторил Зимискес, все еще с трудом веря этому.
Комнос стоял возле дверей казармы и теребил бороду. Когда Марк подошел, он резко отдернул руку от подбородка, как будто его поймали на чем-то позорном. Прежде чем заговорить, видессианин некоторое время шевелил губами.
— Черт бы тебя побрал, — сказал он наконец. — Я приношу свои извинения. Я был неправ.
— Принимаю с радостью, — ответил Марк. (С какой радостью он их принял — об этом трибун умолчал.) — Я все же надеялся, что ты обо мне лучшего мнения. У меня есть дела и поважнее, чем просто так драться с твоими солдатами.
— Не буду врать, я очень удивился, когда Блемидес и Куркоаса пришли ко мне со своими россказнями. Но разве можно не доверять своим собственным солдатам? Ты знаешь, что из этого может выйти.
Скаурус только кивнул. Офицер, который отказывается помочь своим солдатам, ни на что не годен. Когда солдаты теряют веру в командира, он уже не может доверять их рапортам, и ком недоверия растет… Этот путь уводит вниз, и любые попытки ступить на него должны пресекаться в самом начале.
— Что заставило тебя изменить свое мнение? — спросил Марк.
— После той приятной утренней беседы я вернулся в казарму и допросил обоих плутов отдельно. Куркоаса в конце концов сознался.
— Тот, что помоложе?
— Да. Интересно, как ты догадался. У тебя, я вижу, наметанный глаз. Да, Лексос Блемидес изображал невинность до последней минуты. Пусть Скотос вырвет его лживое сердце.
— Что ты собираешься делать с ними?
— Я уже сделал. Сначала я допустил ошибку, но я же ее и исправил. Как только я узнал правду, я содрал с них мечи и кирасы и отправил за Бычий Брод на первом же пароме. Западные территории, стиснутые между шайками мародеров и Каздом, будут самым подходящим местом для таких бравых ребят. Хорошо, что я от них избавился. Жалею только о том, что эти бездельники чуть не поссорили нас.
— Не думай об этом, — ответил Марк, понимая, что и он в свою очередь был довольно резок с Комносом. — Ты не единственный человек, который говорил нынче утром вещи, о которых вечером пожалел.
— Звучит искренне, — Комнос протянул руку, и трибун пожал ее. Рука видессианина, стертая не только рукоятью меча, но и удилами, была крепче, чем его собственная. Комнос хлопнул Марка по спине и ушел.
Скаурус подумал, что теперь часовые не скоро вздумают вздремнуть на посту.
Он успокоился и проспал довольно крепко несколько часов. Обычный шум казармы — кто-то шел за водой, кто-то обедал в углу — никогда не мешал его отдыху, а иначе ему не пришлось бы спать вообще. Марка разбудили еле слышные шаги, тихое шарканье сапог по полу. Этот звук не принадлежал казарме. Римляне обычно ходили босиком или носили сандалии. Эти же шаги звучали незнакомо. Марк резко вскочил с постели, вглядываясь в темноту. Горело несколько факелов, и этого было достаточно лишь для того, чтобы люди не натыкались друг на друга.
Согнутая фигура человека, крадущегося вдоль стены мимо коек, не принадлежала ни одному из легионеров. Увидев плотное сложение и густую бороду, Марк узнал камора. Это был тот самый человек, с которым вчера разговаривал Авшар. И он приближался к трибуну с кинжалом.
Увидев, что трибун с мечом в руке вскочил с постели, кочевник тряхнул головой, что-то пробормотал, потом вскрикнул и бросился на римлянина. У Марка не было времени вытаскивать меч из ножен, и он ударил по кинжалу камора, используя меч как палку. Потом схватил врага за левое запястье и сильно сжал, не давая ему возможности пустить в ход кинжал.
Марк перехватил взгляд своего противника. Темные глаза камора были широко раскрыты и казались совершенно безумными. Но было еще в них что-то, ускользающее, непонятное, и лишь впоследствии трибун догадался, что это был ужас.
Сцепившись друг с другом, они покатились по полу. Казарма загремела от шума схватки, диких выкриков камора, голосов проснувшихся легионеров. Потребовалось несколько секунд для того, чтобы солдаты пришли в себя и сообразили, что происходит. Марк крепко держал врага за запястье и свободной рукой молотил по его голове рукоятью меча. Создавалось впечатление, что голова у камора крепче камня. Он все еще извивался, пытаясь ударить трибуна ножом.
Неожиданно еще одна сильная рука схватила кочевника за руку. Виридовикс, полуголый, как и сам Скаурус, стиснул пальцы камора и заставил его выронить кинжал. Оружие со стуком упало на пол.
Виридовикс встряхнул камора, как крысу.
— Зачем ему понадобилось нападать на тебя, дорогой мой римлянин? — спросил он и рявкнул на пленника: — Не юли, ты!
И он снова встряхнул его. Глаза камора неподвижно смотрели в одну точку — на упавший кинжал. Он не обращал на галла никакого внимания.
— Я не знаю, — ответил Марк. — Думаю, Авшар заплатил ему за это. Я видел их вчера за дружеской беседой.
— Авшар? Ну, с ним все понятно, а как насчет этой крысы? Кто это, наемный убийца, или у него есть с тобой счеты?
Некоторые из римлян встали поблизости и раздраженные тоном галла принялись ворчать, но Марк поднял руку, и они замолчали. Он уже собирался сказать, что видел камора только раз в компании Авшара, но, поймав неподвижный взгляд поверженного врага, неожиданно вспомнил все и в возбуждении прищелкнул пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
В комнате воцарилось напряженное молчание. Холодный пот выступил на лбу Нейпоса. Он сказал, обращаясь к Горгидасу:
— В подобных вещах я действительно профан, но, говоря словами вашего друга, — не жалею об этом.
Он засмеялся, но голос его дрожал, и смех гулко разнесся по казарме. Вскоре Нейпос нашел предлог для того, чтобы поскорее уйти, и удалился, едва попрощавшись.
— Вот это я называю ставить силки на кролика и найти в них медведя, — сказал Гай Филипп, но и его голос казался каким-то чужим.
Почти все римляне и Марк в том числе легли спать рано. Трибун устроился поудобнее и медленно погрузился в сон. Жесткое шерстяное одеяло раздражало его, но перед тем как заснуть он подумал о том, что такой ночлег — все же лучше, чем ничего.
Трибун проснулся рано — его разбудили голоса людей, препиравшихся друг с другом перед входом в казарму. Он накинул плащ, взял перевязь с мечом и, протирая сонные глаза, вышел узнать, что случилось.
— Мне очень жаль, господин, — говорил римский часовой, — но вы не сможете увидеть командира, пока он не проснется.
Он и его напарник скрестили копья, не позволяя незваному гостю войти.
— Чтоб вас изжарил Фос, я же говорю, что это срочное дело! — взорвался Нефон Комнос. — Неужели я должен… Ох, вот и ты, Скаурус. Мне нужно срочно поговорить с тобой, а твои твердолобые часовые меня не пускают.
— Они выполняют приказ. Гней, Манлий, все в порядке. — Он повернулся к Комносу. — Если ты хотел меня видеть, то я здесь. Давай поговорим по дороге, пусть мои люди выспятся.
Все еще сердито ворча, Комнос согласился.
Камни мостовой были прохладными, и идти но ним босиком было сущее удовольствие, Марк вдохнул свежий утренний воздух — такой приятный после душной казармы. Приветствуя первые утренние лучи, запел жаворонок, сверкая золотым и красным оперением. Скаурус невольно улыбнулся, услышав эту песенку. Он не спешил завязать разговор, и медленно шел, любуясь мрамором дворцов, отражавшим солнечные лучи, замечая тонкую паутину на листьях… Если Комнос хочет поговорить с ним, то пусть первый и начинает.
Так он и сделал, прерывая молчание.
— Скаурус, во имя Фоса, кто дал тебе право колотить моих людей?
Римлянин остановился, не веря своим ушам.
— Ты имеешь в виду вчерашних часовых у императорского дворца?
— А кого еще? — сердито буркнул Комнос. — Мы в Видессосе, знаешь ли, не очень любим, когда наемники дерутся с местными солдатами. Не для того я привел тебя сюда. Когда я увидел твоих легионеров в Имбросе, вы сразу мне понравились. Подтянутые, дисциплинированные, совсем не похожие на толпу варваров.
— Так тебе не нравится, что наемник поколотил видессианского солдата?
Комнос нетерпеливо кивнул.
— Хорошо, а как тебе понравится, что твои прекрасные видессианские солдаты спят на часах, развалившись на полуденном солнышке перед самым императорским дворцом, который они должны охранять?
— Что?!
— Тот, кто рассказывал тебе сказки, — заявил трибун, — должен был договорить до конца. Тебе, видно, сообщили только половину истории. — И он объяснил, что увидел обоих часовых дрыхнувшими на лестнице. — Какую еще причину я мог найти, чтобы так поступить с ними? Разве они ничего не сказали об этом?
— Нет, — признался Комнос, — они передали мне, что ты набросился на них без предупреждения. Со спины.
— Сверху, если уж на то пошло, — сердито фыркнул Марк. — Они могут считать, что им повезло, ведь это твои солдаты, а не мои. У римлян же плети — самое малое, что их ждало бы.
Но Комнос все не мог поверить.
— Их рассказы совпадают во всех деталях.
— А чего бы ты хотел? Лентяи прекрасно договорились обо всем. Послушай, Комнос, мне безразлично, веришь ты мне или нет. Ты разбудил меня, перебил мой завтрак. Но вот что я тебе скажу. Если это — лучшие солдаты Видессоса, то я не удивляюсь тому, что вам нужны наемники.
Скаурус подумал о Зимискесе, о Мазалоне, Апокавкосе (да и о самом Комносе); он знал, что был несправедлив к видессианам, но ничего не мог поделать со своим раздражением. Невероятная наглость солдат, которые не только пытались скрыть свою вину, но и взвалили ее на трибуна, просто вывела его из себя.
Комнос, все еще кипя от гнева, отвесил поклон.
— Я проверю твое сообщение, — сказал он, снова поклонился и ушел.
Проводив глазами Комноса, шагавшего прямо и четко, Марк подумал о том, не нажил ли он еще одного врага? Сфранцез, Авшар, теперь Комнос. «Для человека, не интересующегося политикой, — подумал он, — я обладаю замечательным даром говорить правду не вовремя. Если Сфранцез и Комнос оба станут моими врагами, то где в Видессосе я найду друзей?»
Трибун вздохнул. Как всегда, поправить дело словами уже поздно. Все, что ему осталось, — это продолжать как-то жить и тащить на себе последствия своих поступков. В конце концов, жизнь продолжается, и завтрак — это не так уж плохо, подумал он. Марк поплелся в сторону казармы.
Несмотря на стоические попытки принимать вещи такими, какие они есть, Марку тяжело дались утро и полдень этого дня. Пытаясь стряхнуть неприятный осадок, он решил с головой погрузиться в работу и вложил в учения столько энергии, что каждый солдат почувствовал это. В любое другое время он гордился бы своим легионом и легионерами, но сегодня взрывался по пустякам.
Вот и сейчас Марк раздраженно рявкнул на легионера, который, по его мнению, недостаточно долго отжимался.
— Командир, — возразил один из солдат, — мы никогда не отжимались по стольку.
Трибун потер плечо и отошел, решив для успокоения поговорить с Виридовиксом. Но и тот не слишком помог ему.
— Я знаю, орать на людей скверно, — сказал галл. — Но что поделаешь? Им только позволь, и они будут спать а утра до вечера. Знаешь, я бы именно так и делал, но есть вещи и поважнее, чем сон: хорошая потасовка и красивые женщины.
Гай Филипп прислушивался к подобным речам с неодобрением.
— Если солдаты не умеют подчиняться, то это уже не армия, а просто банда. Поэтому мы, римляне, и сумели завоевать Галлию. В поединке один на один кельты — храбрейшие воины, но без дисциплины все вы — просто кусок навоза.
— Не буду отрицать, мы, кельты, разобщены. Но ты, Гай Филипп, просто дурак, если думаешь, что ваши жалкие римляне смогут удержать Галлию.
— Я — дурак?! — Старший центурион подпрыгнул, как разъяренный терьер. — Придержи язык!
Виридовикс сердито огрызнулся.
— Сам придержи язык, а то я вставлю тебе новый, и вряд ли он тебе понравится.
Не дожидаясь, пока его разъяренные товарищи начнут дубасить друг друга, Марк быстро встал между ними.
— Вы как два пса, дерущиеся из-за кости, отражение которой увидели в зеркале. Никто из нас никогда не узнает, кто победил в той войне. В легионе не должно быть врагов — у нас их и так достаточно. Я говорю вам: прежде, чем вы поднимете друг на друга руку, вам придется перешагнуть через меня.
Трибун притворился, что не видит оценивающих взглядов, которыми смерили его друзья. Он сумел разрядить обстановку: центурион и кельт, в конце концов, проворчали друг другу что-то не слишком враждебное и разбрелись каждый по своим делам.
Скаурус вдруг понял, что Виридовиксу было куда более одиноко в новой земле, чем римлянам. Здесь целый легион римских солдат, но среди них нет ни одного галла, ни одной души, с которой он мог бы поговорить на родном языке. Не удивительно, что иногда он срывался — удивительно то, что он вообще ухитрялся держать себя в руках.
Около пяти часов вечера примчался Зимискес и сообщил трибуну, что Комнос умоляет его о встрече. На жестком лице видессианина было написано удивление.
Он просил меня отпустить его на полчаса, чтобы увидеть тебя. Я не помню случая, чтобы он кого-нибудь так просил. Он просил… — повторил Зимискес, все еще с трудом веря этому.
Комнос стоял возле дверей казармы и теребил бороду. Когда Марк подошел, он резко отдернул руку от подбородка, как будто его поймали на чем-то позорном. Прежде чем заговорить, видессианин некоторое время шевелил губами.
— Черт бы тебя побрал, — сказал он наконец. — Я приношу свои извинения. Я был неправ.
— Принимаю с радостью, — ответил Марк. (С какой радостью он их принял — об этом трибун умолчал.) — Я все же надеялся, что ты обо мне лучшего мнения. У меня есть дела и поважнее, чем просто так драться с твоими солдатами.
— Не буду врать, я очень удивился, когда Блемидес и Куркоаса пришли ко мне со своими россказнями. Но разве можно не доверять своим собственным солдатам? Ты знаешь, что из этого может выйти.
Скаурус только кивнул. Офицер, который отказывается помочь своим солдатам, ни на что не годен. Когда солдаты теряют веру в командира, он уже не может доверять их рапортам, и ком недоверия растет… Этот путь уводит вниз, и любые попытки ступить на него должны пресекаться в самом начале.
— Что заставило тебя изменить свое мнение? — спросил Марк.
— После той приятной утренней беседы я вернулся в казарму и допросил обоих плутов отдельно. Куркоаса в конце концов сознался.
— Тот, что помоложе?
— Да. Интересно, как ты догадался. У тебя, я вижу, наметанный глаз. Да, Лексос Блемидес изображал невинность до последней минуты. Пусть Скотос вырвет его лживое сердце.
— Что ты собираешься делать с ними?
— Я уже сделал. Сначала я допустил ошибку, но я же ее и исправил. Как только я узнал правду, я содрал с них мечи и кирасы и отправил за Бычий Брод на первом же пароме. Западные территории, стиснутые между шайками мародеров и Каздом, будут самым подходящим местом для таких бравых ребят. Хорошо, что я от них избавился. Жалею только о том, что эти бездельники чуть не поссорили нас.
— Не думай об этом, — ответил Марк, понимая, что и он в свою очередь был довольно резок с Комносом. — Ты не единственный человек, который говорил нынче утром вещи, о которых вечером пожалел.
— Звучит искренне, — Комнос протянул руку, и трибун пожал ее. Рука видессианина, стертая не только рукоятью меча, но и удилами, была крепче, чем его собственная. Комнос хлопнул Марка по спине и ушел.
Скаурус подумал, что теперь часовые не скоро вздумают вздремнуть на посту.
Он успокоился и проспал довольно крепко несколько часов. Обычный шум казармы — кто-то шел за водой, кто-то обедал в углу — никогда не мешал его отдыху, а иначе ему не пришлось бы спать вообще. Марка разбудили еле слышные шаги, тихое шарканье сапог по полу. Этот звук не принадлежал казарме. Римляне обычно ходили босиком или носили сандалии. Эти же шаги звучали незнакомо. Марк резко вскочил с постели, вглядываясь в темноту. Горело несколько факелов, и этого было достаточно лишь для того, чтобы люди не натыкались друг на друга.
Согнутая фигура человека, крадущегося вдоль стены мимо коек, не принадлежала ни одному из легионеров. Увидев плотное сложение и густую бороду, Марк узнал камора. Это был тот самый человек, с которым вчера разговаривал Авшар. И он приближался к трибуну с кинжалом.
Увидев, что трибун с мечом в руке вскочил с постели, кочевник тряхнул головой, что-то пробормотал, потом вскрикнул и бросился на римлянина. У Марка не было времени вытаскивать меч из ножен, и он ударил по кинжалу камора, используя меч как палку. Потом схватил врага за левое запястье и сильно сжал, не давая ему возможности пустить в ход кинжал.
Марк перехватил взгляд своего противника. Темные глаза камора были широко раскрыты и казались совершенно безумными. Но было еще в них что-то, ускользающее, непонятное, и лишь впоследствии трибун догадался, что это был ужас.
Сцепившись друг с другом, они покатились по полу. Казарма загремела от шума схватки, диких выкриков камора, голосов проснувшихся легионеров. Потребовалось несколько секунд для того, чтобы солдаты пришли в себя и сообразили, что происходит. Марк крепко держал врага за запястье и свободной рукой молотил по его голове рукоятью меча. Создавалось впечатление, что голова у камора крепче камня. Он все еще извивался, пытаясь ударить трибуна ножом.
Неожиданно еще одна сильная рука схватила кочевника за руку. Виридовикс, полуголый, как и сам Скаурус, стиснул пальцы камора и заставил его выронить кинжал. Оружие со стуком упало на пол.
Виридовикс встряхнул камора, как крысу.
— Зачем ему понадобилось нападать на тебя, дорогой мой римлянин? — спросил он и рявкнул на пленника: — Не юли, ты!
И он снова встряхнул его. Глаза камора неподвижно смотрели в одну точку — на упавший кинжал. Он не обращал на галла никакого внимания.
— Я не знаю, — ответил Марк. — Думаю, Авшар заплатил ему за это. Я видел их вчера за дружеской беседой.
— Авшар? Ну, с ним все понятно, а как насчет этой крысы? Кто это, наемный убийца, или у него есть с тобой счеты?
Некоторые из римлян встали поблизости и раздраженные тоном галла принялись ворчать, но Марк поднял руку, и они замолчали. Он уже собирался сказать, что видел камора только раз в компании Авшара, но, поймав неподвижный взгляд поверженного врага, неожиданно вспомнил все и в возбуждении прищелкнул пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54