— Симпатичный малыш и, кажется, подает надежды, — сказал старший Маниакис. — Но тебе давно бы пора обзавестись законным наследником.
Сын тут же воспользовался словами отца — так шахматист, забравший фигуру соперника, снова вводит ее в игру, но уже на своей стороне.
— Помилуй, отец! Да разве здесь, на Калаврии, сыщешь хоть одну девушку достаточно благородного происхождения, чтобы стать моей женой?
— Твоя правда, — согласно кивнув, признал старший Маниакис и дипломатично сменил тему разговора:
— Что это там, на западе? — Он указал рукой в сторону моря. — Никак парус?
— Твои глаза остры, как прежде, — ответил ему сын. — Клянусь Фосом, сюда идет корабль!
— Во всяком случае, когда нужно разглядеть парус на горизонте, зрение мне пока не изменяет. — Губернатор вздохнул:
— Вот когда приходится читать — совсем другое дело. Если держать свиток близко, буквы расплываются, а если на вытянутых руках, то кажутся совсем маленькими, и я не всегда могу их разобрать.
— Большое судно, — заметил младший Маниакис, на глазок сравнив приближающийся корабль с рыбацкой посудиной, покачивающейся невдалеке на волнах. — Пожалуй, я спущусь к причалу. Узнаю, с какими новостями к нам пожаловали сегодня. — Наблюдение за прибытием и разгрузкой кораблей было одним из немногих общедоступных развлечений в Каставале.
— Разузнай как можно больше, — напутствовал сына губернатор. — Вряд ли нас ждут добрые известия. И тем не менее необходимо всегда быть в курсе событий.
— Постараюсь, отец.
Младший Маниакис заторопился вниз по лестнице. У парадных дверей, прямо от которых начиналась ведущая вниз, в город, мощеная дорога, он едва не столкнулся со своим кузеном Регорием. Молодые люди походили друг на друга, как родные братья, но удивляться тут нечему: отец Регория Симватий выглядел близнецом старшего Маниакиса, хотя был заметно младше своего брата-губернатора.
— Что летишь сломя голову? — спросил Регорий. — Куда?
— Вниз, в порт. Увидел со смотровой площадки, как к гавани подходит торговец, — ответил младший Маниакис. — Не хочешь прогуляться со мной?
— Почему нет? Подожди немного — надо прихватить меч. — Регорий чуть ли не бегом пересек главный зал и скрылся в своих покоях.
Меч младшего Маниакиса давно был на своем обычном месте — на широком поясе, охватывавшем парчовую мантию. Конечно, когда приходила зима с ее снежными зарядами и штормами, сын губернатора носил обычную для всех жителей Каставалы одежду, меняя мантию на шаровары и теплую тунику, поверх которой надевали свободную куртку из овчины. Но большинство горожан носили шаровары и тунику круглый год; мантия же служила отличительным признаком, приличествовавшим только людям благородного происхождения.
Тем временем Регорий уже спешил назад, на ходу застегивая массивную золотую пряжку своего роскошного пояса. Ему доставляло удовольствие одеваться более броско, чем двоюродный брат. Сказывалось, что у молодого человека еще не было такого опыта сражений, как у младшего Маниакиса. Тот давно и твердо усвоил: чем сильнее бросается в глаза одеяние воина, тем лучшую мишень он представляет для врага.
Слуга затворил двери за молодыми людьми. Налетевший порыв западного ветра заставил Маниакиса закашляться: от едкого аромата вяленой и копченой рыбы у него запершило в горле. Регорий весело рассмеялся.
— Нет худа без добра, кузен, — сказал он. — Конечно, западный ветер нагоняет невыносимую вонь, но он же наполняет паруса приближающегося к гавани корабля.
— Святая правда, — согласился Маниакис, ускоряя шаг. Ноги несли его под уклон сами собой; идти вниз было легко. Он знал, что возвращение в крепость будет означать долгий утомительный подъем по склону холма, но молодость избавляла его от необходимости беспокоиться о таких пустяках заранее.
Поскольку опасность могла грозить городу только с моря, Каставала прекрасно обходилась без крепостной стены. А потому Маниакис с Регорием через несколько минут уже пробирались по улочкам, петлявшим среди домов с крепкими дверьми и узкими окнами, наглухо прикрытыми тяжелыми ставнями; среди таверн, постоялых дворов и матросских борделей; среди харчевен, откуда несло жареной рыбой; среди лавчонок и всевозможных мастерских, где трудились мастеровые, чье ремесло было так или иначе связано с морем. Парусных дел мастера, вязальщики канатов и сетей, плотники, медники… То тут, то там попадались лавки ювелиров, куда моряки приносили золото, серебро и драгоценности, порой попадавшие в их руки.
Мореплаватели и ремесленники, торговцы и крестьяне из внутренних районов острова густо толпились на этих узких кривых улочках. Вымощена была лишь дорога, ведущая из Каставалы в резиденцию губернатора; на всех остальных пыль, клубами поднимавшаяся из-под сотен ног, висела в воздухе удушливой, разъедающей глаза пеленой. Маниакис и Регорий с трудом прокладывали себе путь сквозь толчею; временами им приходилось уворачиваться от повозок, которые, оглашая округу грохотом кованых железом колес и невыносимым скрипом несмазанных ступиц, держали путь от причалов в центр города.
Чудом выскочив из-под колес очередной повозки, Маниакис столкнулся с почтенным священнослужителем.
— Прошу прощения, святой отец, — сказал он.
— Извиняться ни к чему, — ответил тот. — Я ничуть не пострадал, да благословит тебя Фос. — Клерик привычно очертил круг у левой стороны груди, где на простой голубой рясе был вышит золотом маленький кружок — божественный знак Солнца. Подобное одеяние, выбритая голова и длинная густая борода, обычная для васпураканцев, но не принятая у видессийцев, служили отличительными признаками святых отцов, принадлежащих к его конфессии.
Маниакис с Регорием, непроизвольно повторив жест клерика, поспешили дальше. Чуть погодя Маниакис заметил, что Регория нет рядом. Оглянувшись, он увидел, как его кузен, застыв на месте, бросает пламенные взгляды на какую-то хорошенькую девушку. Судя по простой льняной тунике и небрежной прическе, та, скорее всего, была простой работницей, прачкой или кухаркой, а не обитательницей веселого квартала, вышедшей на обычную охоту за мужчинами.
— Не задерживайся, мы спешим! — крикнул Маниакис.
Двоюродный брат быстро догнал его, успев по дороге пару раз оглянуться через плечо.
— Хотел бы я знать, в какой лавчонке она работает, — с сожалением пробормотал он.
Через несколько шагов они свернули за угол. Регорий сокрушенно вздохнул:
— Вот она скрылась из виду и потеряна для меня навсегда, отныне и навеки. — Молодой человек театральным жестом приложил руку к сердцу.
Маниакис насмешливо фыркнул:
— Что ж, тебе остается зайти в таверну, выпросить у музыкантов бандуру и исполнить душераздирающую песнь о навеки утраченной любви. Если потом пустишь по кругу матросскую шапку, может, в ней наберется несколько медяков. Хватит на бутылку самого дешевого вина, чтобы было чем скрасить одинокую ночь. А пока вот тебе мой совет: не забывай смотреть под ноги. Ты только что чудом не вляпался в здоровенную кучу лошадиных каштанов!
— Ты черствый, бездушный и жестокий человек, о двоюродный брат мой! — Регорий пошатнулся, изображая глубокую душевную боль. — Твои слова сразили меня наповал!
— Что означают сии странные телодвижения? — иронически осведомился Маниакис. — Неужто моя стрела, пущенная из лука, называемого здравым смыслом, поразила тебя в самое сердце?
Регорий, изобразив праведное возмущение, чувствительно ткнул кузена локтем в бок. Молодые люди затеяли шутливую борьбу; остаток пути до пристани они беззлобно пихали и толкали друг друга.
Паруса на приближающемся торговце были уже убраны. Матросы с помощью нескольких пар длинных весел осторожно подводили судно к свободному месту у причала.
— А ну-ка навались, парни! — отчетливо разнесся в воздухе громкий голос капитана. — Еще разок! Эй, на руле! Право на борт! Так… Еще право на борт! Отлично, парни! Теперь все разом — табань!
Судно плавно, почти без удара навалилось левым бортом на пирс. Спрыгнувшие на пристань матросы в мгновение ока закрепили швартовы.
— Смотри-ка! — Регорий удивленно указал рукой на кучку хорошо одетых мужчин, столпившихся у борта. — Большая редкость встретить на купце людей такого сорта. Каким ветром их сюда занесло? И что все это значит?
— Западным, — ответил Маниакис. — А их появление здесь означает, что для нас наступают по-настоящему тревожные времена. Посмотри, видишь среди них человека в мантии шафранового цвета с парчовой накидкой? Это Курикий, главный казначей Видессии.
— Отец твоей нареченной?! — удивился Регорий.
— Вот именно. — Голос Маниакиса был серьезен и мрачен. — Уж его-то я узнаю где угодно. Что до остальных, то многих я тоже хорошо помню, хотя не видел никого из них больше шести лет. Все они были весьма влиятельными людьми в Видессии до того, как воцарился Генесий. Некоторых я не узнаю, но готов спорить на что угодно: все они из числа тех, кого Автократор назначил исполнять обязанности чиновников, казненных за эти годы по его приказу. Но ты задал хороший вопрос, Регорий. Мне тоже очень хотелось бы знать, что все это значит:
— А ты дал мне хороший ответ. Их появление знаменует для нас конец спокойной жизни. — Регорий вытащил меч из ножен и держал его, уперев острием в доски причала у ног, приготовившись пустить в ход при малейшем признаке опасности.
Как раз в этот момент Курикий признал в одном из молодых людей на пристани жениха своей дочери и приветствовал его нервным взмахом руки. Потом, повернувшись к своим спутникам, казначей сказал им несколько слов; те также принялись неистово размахивать руками и что-то неразборчиво выкрикивать. Тем временем, повинуясь приказам капитана, матросы быстро установили сходни. Сразу же возникла сутолока, почти свалка. Каждый из спутников Курикия желал оказаться на пристани в числе первых. Маниакису оставалось только удивляться, отчего никто из достойных мужей, вовсю орудовавших локтями, так и не свалился с хлипкого трапа в воду.
Наконец, преодолев все препятствия, эти люди, предводительствуемые Курикием, слегка запыхавшись, предстали перед Маниакисом и Регорием.
— О благороднейший из благородных, высокочтимый Маниакис! — воскликнул Курикий, отвешивая глубокий поклон. — Одари нас своею милостью и препроводи, не откладывая, в резиденцию твоего отважнейшего и мудрейшего родителя, дабы мы могли поведать ему горестную историю о бездне ужасов, страданий и несчастий, обрушившихся на великий город… — Казначей, конечно же, имел в виду столицу империи Видесс, но, как в большинстве умудренных опытом царедворцев, в нем глубоко укоренилась привычка прибегать к иносказаниям даже тогда, когда в том не было никакой нужды. — Поведать ему о тех бесчисленных напастях, которые сотрясают нашу империю и грозят вот-вот сокрушить ее!
Один из спутников Курикия, имя которого Маниакис помнил, Трифиллий, высказался более определенно.
— Ныне лишь твой отец способен помочь Видессии преодолеть постигшее ее великое бедствие, — мрачно проговорил он. Остальные нобли согласно закивали, подтверждая его слова.
— Мы давно не получали свежих известий, — сказал Маниакис. — Откуда сейчас исходит основная угроза? От макуранцев?
Курикий, говоривший от лица остальных, очевидно, в силу особых отношений с младшим Маниакисом, покачал головой:
— Верно, макуранцы творят за стенами Видесса немало зла. Они опустошают наши земли, угоняют наш скот и уводят в рабство бесчисленное количество пленников… Но куда худшие злодеяния творятся в самой столице по приказам кровавого тирана Генесия.
Почтительно прикоснувшись к руке казначея, Трифиллий прервал его речь:
— Высокочтимый Курикий, стоит ли так подробно повествовать о постигших Видессию злосчастьях здесь и сейчас? Это лишь оттянет момент нашей аудиенции у старшего Маниакиса, где тебе придется вновь повторить сию печальную повесть.
— Ты несомненно прав, о досточтимый Трифиллий! — согласился казначей, вновь повернулся к Маниакису и молвил:
— Именем Фоса умоляю простить, что я вынужден прервать мой рассказ. Заклинаю тебя, предоставь нам возможность как можно быстрее переговорить с твоим родителем!
— О да, конечно, — чуть помедлив, отозвался Маниакис. Он давно отвык от того цветистого способа выражать мысли, который по-прежнему был в моде среди видессийской знати, и ему потребовалось время, чтобы вникнуть в суть речей Курикия. Но даже осознав смысл сказанного, он не стал проявлять поспешность. Вместо того чтобы во главе делегации ноблей поспешить в резиденцию губернатора, он поднял руку, призывая к вниманию:
— Прежде всего мне хотелось бы услышать, пребывает ли в добром здравии невеста моя Нифона и в безопасности ли она?
— Именно так обстояли дела в тот день, когда я покидал Видесс, — ответил Курикий. — Дочь моя Нифона вместе со своею матерью укрылась в Монастыре святой Фостины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78