Теперь же мы их покупаем. Точно так же, как и другие куски американской земли, да и земли других народов тоже. Но за ценой, оплачиваемой деньгами, стоит другая — все возрастающее разрушение надпей культуры.
— Я все еще не… — Сэвэдж сжал руками колени и растерянно проговорил: — Чего же хочет Шираи?
— Я упомянул, что его родословная восходит к шестисотым годам нашего тысячелетия, к началу сегуната Токугавы. Может быть, Акира объяснил вам, что происходило в те времена? — спросил Таро.
— Очень кратко. Слишком много приходилось заучивать, и слишком мало было времени для этого… Расскажите лучше вы.
— Надеюсь, ты признаешь значимость истории.
— Меня обучили верить в то, что на ошибках можно чему-то научиться, если вы имеете в виду это, — сказал Сэвэдж.
— Не только на ошибках, но и на успехах. — Таро расправил плечи. Несмотря на хрупкость тела, казалось, он стал более статным. Глаза его снова стали разглядывать нечто, находящееся в далекой дали. — История… В средние века наша страна не раз наводнялась иноземными захватчиками. И на нее влияли разные культуры. Китайцы, корейцы, португальцы, англичане, испанцы, голландцы. Если по-честному, не все эти культуры были так уж плохи или оказывали дурное влияние. Китайцы принесли нам буддизм и конфуцианство. Так же, как и систему письма и администрирования. Негативными проявлениями я считаю влияние португальцев, познакомивших нас с огнестрельным оружием, очень быстро распространившимся в Японии и практически разрушившим бусидо — древний и благородный путь воина с мечом. Испанцы принесли с собой христианство, которое, по их мнению, должно было заменить наших богов, и таким образом отринуть мнение, что все мы — потомки Аматерасу.
— В шестнадцатом веке Токугава Иеяцу победил много японских военных правителей и взял власть над Японией. Он и его потомки вернули Японию японцам. Одного за другим они выставляли иностранцев — англичан, испанцев, португальцев — всех, всех из страны. Единственным исключением стала небольшая почтовая голландская станция на одном из юго-восточных островов возле Нагасаки. Христианство было уничтожено. Воспрещено путешествовать в другие страны. Корабли, на которых можно было достигнуть азиатского побережья, — разрушены. Разрешалось строить лишь небольшие рыбацкие лодки, само строение которых вынуждало рыбаков жаться к японским берегам. А последствия? — Таро улыбнулся. — Более чем на двести лет Япония оказалась отрезанной от остального мира.
— Мы пережили, наслаждаясь, продолжительный мир и величайший расцвет японской культуры. Райскую жизнь.
И тут лицо старика вновь помрачнело.
— Но все это закончилось в тысяча восемьсот пятьдесят третьем, когда один из твоих соотечественников, коммодор Перри, завел эскадру американских военных кораблей в залив Иокогамы. Их до сих пор называют по их унылым пророческим бортам: черные корабли Перри. Он потребовал, чтобы Япония открыла свои порты для международной торговли. Вскоре сегунат пал. Император, формально содержащийся в изоляции в Киото, был переведен в Эдо, вскоре переименованный в Токио, где в скором времени стал пешкой в руках ненасытных до власти политиков. Это назвали Реставрацией Мэйдзи. Я верю в императора, но из-за реставрации заразное влияние гайдзин стало возрастать… шириться… и наше положение ухудшаться.
Таро замолчал, наблюдая за произведенным эффектом.
Рэйчел выдохнула:
— Значит, Кунио Шираи хочет вернуть Японию в карантин, установленный когда-то Токугавским Сегунатом?
— Его намерения понять легко, — ответил Таро. — В качестве племени мы больше не подчиняемся древним законам. Наша молодежь не уважает старших и с пренебрежением относится к традициям. Нас окружает сплошная мерзость. Западная одежда. Западная музыка. Западная еда. Гамбургеры. Жареные цыплята. Тяжелый рок. — Губы Таро поджались от отвращения. — К несчастью, Япония, словно губка, готова впитывать в себя все самое отвратительное, что есть в других культурах, и вскоре одни лишь деньги — никак не Аматерасу — будут нашим богом.
— Похоже, вы согласны с Шираи, — сказал Сэвэдж.
— Я согласен с его мотивами, но не методами. Это здание, четыре года изоляции, через которые должны пройти все мои ученики… это моя версия токугавского карантина. Я презираю все, что вижу за пределами этих стен.
— И вы присоединитесь к нему?
Таро прищурился.
— Как самурай, защитник, я обязан быть объективным. Я слежу за событиями. А не создаю их. Моя цель — оставаться вдали от всего наносного и служить моим хозяевам, не вовлекая свое “я” — и никого не осуждая. Токугавский Сегунат настаивал на таком отношении нанимаемого и нанимателя. Но я не надеюсь на то, что Шираи преуспеет в своих начинаниях. Судя по всему, конечно, нет. Ход истории не повернуть вспять, он будет двигаться только вперед. Шираи может использовать свое богатство, влияние и власть на то, чтобы подкупать, принуждать и посылать сотни демонстраций. Но по телевидению я вижу лица, глаза демонстрантов. Они вовсе не живут славой прошлых лет. Их захватывает ненависть к современным чужакам, к тем, кто не принадлежит к их племени. Но не ошибитесь. Их сдерживает гордость. Долго подавляемая ярость. Потому что Америка выиграла войну на Тихом океане. Потому что на наши города обрушились атомные бомбы.
Завороженный Сэвэдж с тревогой наблюдал за неизбывной печалью, заполнившей глаза Акиры. В отчаянии, испытывая глубочайшее сострадание, Сэвэдж вспомнил, что отец Акиры потерял первую жену… родителей… братьев и сестер… во время атомного удара по Хиросиме. А вторая жена отца Акиры — его мать — погибла от рака. Радиационного рака.
Резкий голос Таро заскрипел снова:
— Не ошибитесь. С кем бы из японцев вы не говорили, все равно, насколько покладистыми и вежливыми они вам ни кажутся, все они помнят бомбы, прозванные “Толстяк” и “Парнишка”. И эта долго подавляемая ярость и является той силой, на которую опирается Шираи. Он мечтает о возвращении ослепительного, сияющего прошлого. А они — о слишком долго откладываемом нападении на долю земли богов. О господстве.
— Этого не произойдет, — сказал Сэвэдж бесцветным голосом.
— В данных обстоятельствах — нет. Жажда наживы возрастает, и если Шираи просчитается, все те тысячи людей, которых он вдохновляет сейчас, могут выйти из-под его контроля. Земля, имущество, деньги. Вот чего они хотят. Не мира и спокойствия. Не гармонии. Шираи был прав, протестуя против американского присутствия в Японии. Всех вон! Всех вас — вон! Вон! Но в вакууме, который образуется в ваше отсутствие, Сила Аматерасу станет не благом, а проклятьем.
Сэвэдж почувствовал, что его мышцы одрябли. Сидя по-турецки на подушках около низенького столика из кипарисового дерева, он попытался откинуться назад, чтобы ослабить давление на мускулы.
— Откуда это вам известно? — его напряженный голос скорее напоминал шепот.
— Я отделился от них. Но множество моих бывших учеников продолжают контактировать с Шираи. У них имеются надежные источники информация. Кунио Шираи… мотивами его действий я восхищаюсь… но у него такой потенциал, который может причинить нашей стране неисчислимые беды. Агрессия, а не консолидация. Я же хочу единственного — мира. Но если Шираи будет продолжать свои агрессивные действия, если отыщет способ привлечь на свою сторону еще большие силы, еще более фанатичных приверженцев…
Сэвэдж повернулся к Акире.
— Не имеет ли происходившее… или не происходившее… в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте… к тому, о чем сейчас мы говорим?
Акира поднял на него свои удивительно печальные глаза.
— Таро-сэнсей решился на уединение. В доме моего отца, когда удается, я наслаждаюсь миром прошлых лет, хотя такое случается нечасто. Как бы мне хотелось, чтобы это произошло сейчас. Потому что после всего происшедшего я больше не верю в защиту других людей. Я должен защищать самого себя. Отойти. Как Таро-сэнсей. Как в сегунат Токугавы.
— Тогда, мне кажется, мы, черт побери, просто обязаны поговорить с Шираи, — кинул Сэвэдж. — Мне надоело, когда мною манипулируют, как куклой, — он взглянул на Рэйчел и обнял ее. — И мне надоело, — добавил Сэвэдж. — быть прислужником, сторожевой собакой, щитом. Пришло время позаботиться мне о той, кого я люблю, — и он с нескрываемой нежностью взглянул на Рэйчел.
— В этом случае ты потеряешь свою душу, — сказал Таро. — Путь защитника, пятая профессия — это наиболее благородный…
— Хватит, — оборвал его Сэвэдж. — Я всего лишь хочу… Что ты мне скажешь, Акира? Поможешь докончить это дело?
Черные корабли
1
— О чем они кричат? — спросил Сэвэдж.
Безумствующая толпа заревела во всю мощь легких; кое-кто потрясал плакатами, кто-то кулаками. Яростное ее волнение напоминало Сэвэджу мутные воды горной реки. Было десять часов. Несмотря на смог, солнце ослепляло, и Сэвэдж поднял руку, пытаясь защитить глаза от его света. Он изучал огромную толпу, заполнившую улицу на несколько кварталов; ее ярость была направлена на посольство Соединенных Штатов. Сколько их всего? Сэвэдж понял, что людей сосчитать невозможно. Хотя бы примерно, принимая во внимание занимаемую ими площадь. Примерно двадцать тысяч демонстрантов. Они ритмично скандировали все тот же короткий лозунг — со все возрастающей ненавистью, пока эхо — отраженное стенами домов — не вонзилось болезненной иглой Сэвэджу в уши.
— Они кричат: “Черные корабли”, — ответил Акира. Но в этот момент перевод перестал быть необходимостью, потому что демонстранты перешли на английский. Из ночного разговора с Таро Сэвэдж понял, к чему относятся эти слова. Черные корабли. Армада, которую коммодор Перри поставил на якоря в заливе Иокогамы в 1853-м. В качестве ненависти демонстрантов ко всему американскому это был превосходный, полный смысла, образ. Кратко. И по существу.
Но словно не надеясь, что данное послание американскому правительству будет правильно истолковано, толпа начала скандировать нечто совершенно новое:
— Америка — вон! Гайдзины — вон!
Рев болью давил на уши, Сэвэдж зажал их руками и, хотя стоял в дверном проеме на самом краю толпы, он почувствовал тяжесть в груди, удушье, страх. Осознание себя как личности — момент, когда он прибыл в аэропорт Нарита, один из немногих белых в толпе азиатов, — усиливалось у него тем, что желудок и легкие разрывались и горели от приливающего к ним адреналина.
“Боже, — думал он. — Телерепортажи показывали многочисленность демонстрантов, но они не могли выявить чувства, охватывающего их, слепую ярость — критическую массу, которая должна вот-вот взорваться”. От толпы веяло злобой, потом — как озоном перед бурей.
— Между нами и ним столько народа, что мы никогда до него не доберемся, — сказал Сэвэдж.
С ним — это с Кунио Шираи, который стоял дальше по улице на передвижной платформе, накручивая демонстрантов перед посольством. Через определенные промежутки времени толпа переставала кричать для того, чтобы Шираи мог выплеснуть новую порцию дающей ненависти на американцев.
— Если будем держаться на периферии, то можем попробовать рассмотреть все получше, — сказал Акира.
— Надеюсь, что здесь никто не обернется в нашу сторону. Если толпа увидит за своими спинами американца…
— Большего мы пока сделать не сможем. Или, если хочешь, давай возвратимся к Таро-сэнсею и подождем.
Сэвэдж угрюмо покачал головой.
— Я ждал и так достаточно. Теперь я хочу посмотреть на этого парня.
Всю ночь проворочавшись на футоне в спальне на третьем этаже здания, принадлежащего Таро-сэнсею, Сэвэдж безрезультатно пытался уснуть. Короткие обрывки сна были перенасыщены кошмарами. Различные версии перерубания тела Камичи, когда изуродованные органы выпадали на пол, в лужи крови, которые становились глубокими — по колено, — и начинали извиваться, словно змеи. Меч, беспрестанно отрубающий голову Акиры, и его тело — стоящее на ногах, пока голова катилась по полу — множество голов, накатывающихся одна на другую, — безобразная многократная экспозиция — и останавливающихся перед Сэвэджем, подмигивающих ему.
Сон Рэйчел тоже был тревожным. Просыпаясь с криком в полнейшей темноте, она хриплым шепотом описывала, как ей снилось, что муж беспрестанно бьет и насилует ее. И пока они с Сэвэджем обнимались, стараясь успокоить друг друга, Сэвэдж пытался размышлять. Предчувствуя дурное, он думал о том, насколько успешно продвигаются дела у команды, ушедшей в дом Акиры спасать Эко. Он попросил Таро — как только выпускники вернутся — тут же прислать ему гонца, но к рассвету никто не пришел, и за завтраком суровость Таро была проявлением — впервые за долгие годы — того, что личные мысли смешались с общественными.
— Не могу поверить в то, что их могли схватить, — говорил старик. — Они бы не пошли внутрь, если бы не были уверены в том, что преуспеют в своем начинании. Значит, они должны…
— Ждать, — решил Таро, пока они — с Рэйчел, Сэвэджем и Акирой — сами прождали все утро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
— Я все еще не… — Сэвэдж сжал руками колени и растерянно проговорил: — Чего же хочет Шираи?
— Я упомянул, что его родословная восходит к шестисотым годам нашего тысячелетия, к началу сегуната Токугавы. Может быть, Акира объяснил вам, что происходило в те времена? — спросил Таро.
— Очень кратко. Слишком много приходилось заучивать, и слишком мало было времени для этого… Расскажите лучше вы.
— Надеюсь, ты признаешь значимость истории.
— Меня обучили верить в то, что на ошибках можно чему-то научиться, если вы имеете в виду это, — сказал Сэвэдж.
— Не только на ошибках, но и на успехах. — Таро расправил плечи. Несмотря на хрупкость тела, казалось, он стал более статным. Глаза его снова стали разглядывать нечто, находящееся в далекой дали. — История… В средние века наша страна не раз наводнялась иноземными захватчиками. И на нее влияли разные культуры. Китайцы, корейцы, португальцы, англичане, испанцы, голландцы. Если по-честному, не все эти культуры были так уж плохи или оказывали дурное влияние. Китайцы принесли нам буддизм и конфуцианство. Так же, как и систему письма и администрирования. Негативными проявлениями я считаю влияние португальцев, познакомивших нас с огнестрельным оружием, очень быстро распространившимся в Японии и практически разрушившим бусидо — древний и благородный путь воина с мечом. Испанцы принесли с собой христианство, которое, по их мнению, должно было заменить наших богов, и таким образом отринуть мнение, что все мы — потомки Аматерасу.
— В шестнадцатом веке Токугава Иеяцу победил много японских военных правителей и взял власть над Японией. Он и его потомки вернули Японию японцам. Одного за другим они выставляли иностранцев — англичан, испанцев, португальцев — всех, всех из страны. Единственным исключением стала небольшая почтовая голландская станция на одном из юго-восточных островов возле Нагасаки. Христианство было уничтожено. Воспрещено путешествовать в другие страны. Корабли, на которых можно было достигнуть азиатского побережья, — разрушены. Разрешалось строить лишь небольшие рыбацкие лодки, само строение которых вынуждало рыбаков жаться к японским берегам. А последствия? — Таро улыбнулся. — Более чем на двести лет Япония оказалась отрезанной от остального мира.
— Мы пережили, наслаждаясь, продолжительный мир и величайший расцвет японской культуры. Райскую жизнь.
И тут лицо старика вновь помрачнело.
— Но все это закончилось в тысяча восемьсот пятьдесят третьем, когда один из твоих соотечественников, коммодор Перри, завел эскадру американских военных кораблей в залив Иокогамы. Их до сих пор называют по их унылым пророческим бортам: черные корабли Перри. Он потребовал, чтобы Япония открыла свои порты для международной торговли. Вскоре сегунат пал. Император, формально содержащийся в изоляции в Киото, был переведен в Эдо, вскоре переименованный в Токио, где в скором времени стал пешкой в руках ненасытных до власти политиков. Это назвали Реставрацией Мэйдзи. Я верю в императора, но из-за реставрации заразное влияние гайдзин стало возрастать… шириться… и наше положение ухудшаться.
Таро замолчал, наблюдая за произведенным эффектом.
Рэйчел выдохнула:
— Значит, Кунио Шираи хочет вернуть Японию в карантин, установленный когда-то Токугавским Сегунатом?
— Его намерения понять легко, — ответил Таро. — В качестве племени мы больше не подчиняемся древним законам. Наша молодежь не уважает старших и с пренебрежением относится к традициям. Нас окружает сплошная мерзость. Западная одежда. Западная музыка. Западная еда. Гамбургеры. Жареные цыплята. Тяжелый рок. — Губы Таро поджались от отвращения. — К несчастью, Япония, словно губка, готова впитывать в себя все самое отвратительное, что есть в других культурах, и вскоре одни лишь деньги — никак не Аматерасу — будут нашим богом.
— Похоже, вы согласны с Шираи, — сказал Сэвэдж.
— Я согласен с его мотивами, но не методами. Это здание, четыре года изоляции, через которые должны пройти все мои ученики… это моя версия токугавского карантина. Я презираю все, что вижу за пределами этих стен.
— И вы присоединитесь к нему?
Таро прищурился.
— Как самурай, защитник, я обязан быть объективным. Я слежу за событиями. А не создаю их. Моя цель — оставаться вдали от всего наносного и служить моим хозяевам, не вовлекая свое “я” — и никого не осуждая. Токугавский Сегунат настаивал на таком отношении нанимаемого и нанимателя. Но я не надеюсь на то, что Шираи преуспеет в своих начинаниях. Судя по всему, конечно, нет. Ход истории не повернуть вспять, он будет двигаться только вперед. Шираи может использовать свое богатство, влияние и власть на то, чтобы подкупать, принуждать и посылать сотни демонстраций. Но по телевидению я вижу лица, глаза демонстрантов. Они вовсе не живут славой прошлых лет. Их захватывает ненависть к современным чужакам, к тем, кто не принадлежит к их племени. Но не ошибитесь. Их сдерживает гордость. Долго подавляемая ярость. Потому что Америка выиграла войну на Тихом океане. Потому что на наши города обрушились атомные бомбы.
Завороженный Сэвэдж с тревогой наблюдал за неизбывной печалью, заполнившей глаза Акиры. В отчаянии, испытывая глубочайшее сострадание, Сэвэдж вспомнил, что отец Акиры потерял первую жену… родителей… братьев и сестер… во время атомного удара по Хиросиме. А вторая жена отца Акиры — его мать — погибла от рака. Радиационного рака.
Резкий голос Таро заскрипел снова:
— Не ошибитесь. С кем бы из японцев вы не говорили, все равно, насколько покладистыми и вежливыми они вам ни кажутся, все они помнят бомбы, прозванные “Толстяк” и “Парнишка”. И эта долго подавляемая ярость и является той силой, на которую опирается Шираи. Он мечтает о возвращении ослепительного, сияющего прошлого. А они — о слишком долго откладываемом нападении на долю земли богов. О господстве.
— Этого не произойдет, — сказал Сэвэдж бесцветным голосом.
— В данных обстоятельствах — нет. Жажда наживы возрастает, и если Шираи просчитается, все те тысячи людей, которых он вдохновляет сейчас, могут выйти из-под его контроля. Земля, имущество, деньги. Вот чего они хотят. Не мира и спокойствия. Не гармонии. Шираи был прав, протестуя против американского присутствия в Японии. Всех вон! Всех вас — вон! Вон! Но в вакууме, который образуется в ваше отсутствие, Сила Аматерасу станет не благом, а проклятьем.
Сэвэдж почувствовал, что его мышцы одрябли. Сидя по-турецки на подушках около низенького столика из кипарисового дерева, он попытался откинуться назад, чтобы ослабить давление на мускулы.
— Откуда это вам известно? — его напряженный голос скорее напоминал шепот.
— Я отделился от них. Но множество моих бывших учеников продолжают контактировать с Шираи. У них имеются надежные источники информация. Кунио Шираи… мотивами его действий я восхищаюсь… но у него такой потенциал, который может причинить нашей стране неисчислимые беды. Агрессия, а не консолидация. Я же хочу единственного — мира. Но если Шираи будет продолжать свои агрессивные действия, если отыщет способ привлечь на свою сторону еще большие силы, еще более фанатичных приверженцев…
Сэвэдж повернулся к Акире.
— Не имеет ли происходившее… или не происходившее… в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте… к тому, о чем сейчас мы говорим?
Акира поднял на него свои удивительно печальные глаза.
— Таро-сэнсей решился на уединение. В доме моего отца, когда удается, я наслаждаюсь миром прошлых лет, хотя такое случается нечасто. Как бы мне хотелось, чтобы это произошло сейчас. Потому что после всего происшедшего я больше не верю в защиту других людей. Я должен защищать самого себя. Отойти. Как Таро-сэнсей. Как в сегунат Токугавы.
— Тогда, мне кажется, мы, черт побери, просто обязаны поговорить с Шираи, — кинул Сэвэдж. — Мне надоело, когда мною манипулируют, как куклой, — он взглянул на Рэйчел и обнял ее. — И мне надоело, — добавил Сэвэдж. — быть прислужником, сторожевой собакой, щитом. Пришло время позаботиться мне о той, кого я люблю, — и он с нескрываемой нежностью взглянул на Рэйчел.
— В этом случае ты потеряешь свою душу, — сказал Таро. — Путь защитника, пятая профессия — это наиболее благородный…
— Хватит, — оборвал его Сэвэдж. — Я всего лишь хочу… Что ты мне скажешь, Акира? Поможешь докончить это дело?
Черные корабли
1
— О чем они кричат? — спросил Сэвэдж.
Безумствующая толпа заревела во всю мощь легких; кое-кто потрясал плакатами, кто-то кулаками. Яростное ее волнение напоминало Сэвэджу мутные воды горной реки. Было десять часов. Несмотря на смог, солнце ослепляло, и Сэвэдж поднял руку, пытаясь защитить глаза от его света. Он изучал огромную толпу, заполнившую улицу на несколько кварталов; ее ярость была направлена на посольство Соединенных Штатов. Сколько их всего? Сэвэдж понял, что людей сосчитать невозможно. Хотя бы примерно, принимая во внимание занимаемую ими площадь. Примерно двадцать тысяч демонстрантов. Они ритмично скандировали все тот же короткий лозунг — со все возрастающей ненавистью, пока эхо — отраженное стенами домов — не вонзилось болезненной иглой Сэвэджу в уши.
— Они кричат: “Черные корабли”, — ответил Акира. Но в этот момент перевод перестал быть необходимостью, потому что демонстранты перешли на английский. Из ночного разговора с Таро Сэвэдж понял, к чему относятся эти слова. Черные корабли. Армада, которую коммодор Перри поставил на якоря в заливе Иокогамы в 1853-м. В качестве ненависти демонстрантов ко всему американскому это был превосходный, полный смысла, образ. Кратко. И по существу.
Но словно не надеясь, что данное послание американскому правительству будет правильно истолковано, толпа начала скандировать нечто совершенно новое:
— Америка — вон! Гайдзины — вон!
Рев болью давил на уши, Сэвэдж зажал их руками и, хотя стоял в дверном проеме на самом краю толпы, он почувствовал тяжесть в груди, удушье, страх. Осознание себя как личности — момент, когда он прибыл в аэропорт Нарита, один из немногих белых в толпе азиатов, — усиливалось у него тем, что желудок и легкие разрывались и горели от приливающего к ним адреналина.
“Боже, — думал он. — Телерепортажи показывали многочисленность демонстрантов, но они не могли выявить чувства, охватывающего их, слепую ярость — критическую массу, которая должна вот-вот взорваться”. От толпы веяло злобой, потом — как озоном перед бурей.
— Между нами и ним столько народа, что мы никогда до него не доберемся, — сказал Сэвэдж.
С ним — это с Кунио Шираи, который стоял дальше по улице на передвижной платформе, накручивая демонстрантов перед посольством. Через определенные промежутки времени толпа переставала кричать для того, чтобы Шираи мог выплеснуть новую порцию дающей ненависти на американцев.
— Если будем держаться на периферии, то можем попробовать рассмотреть все получше, — сказал Акира.
— Надеюсь, что здесь никто не обернется в нашу сторону. Если толпа увидит за своими спинами американца…
— Большего мы пока сделать не сможем. Или, если хочешь, давай возвратимся к Таро-сэнсею и подождем.
Сэвэдж угрюмо покачал головой.
— Я ждал и так достаточно. Теперь я хочу посмотреть на этого парня.
Всю ночь проворочавшись на футоне в спальне на третьем этаже здания, принадлежащего Таро-сэнсею, Сэвэдж безрезультатно пытался уснуть. Короткие обрывки сна были перенасыщены кошмарами. Различные версии перерубания тела Камичи, когда изуродованные органы выпадали на пол, в лужи крови, которые становились глубокими — по колено, — и начинали извиваться, словно змеи. Меч, беспрестанно отрубающий голову Акиры, и его тело — стоящее на ногах, пока голова катилась по полу — множество голов, накатывающихся одна на другую, — безобразная многократная экспозиция — и останавливающихся перед Сэвэджем, подмигивающих ему.
Сон Рэйчел тоже был тревожным. Просыпаясь с криком в полнейшей темноте, она хриплым шепотом описывала, как ей снилось, что муж беспрестанно бьет и насилует ее. И пока они с Сэвэджем обнимались, стараясь успокоить друг друга, Сэвэдж пытался размышлять. Предчувствуя дурное, он думал о том, насколько успешно продвигаются дела у команды, ушедшей в дом Акиры спасать Эко. Он попросил Таро — как только выпускники вернутся — тут же прислать ему гонца, но к рассвету никто не пришел, и за завтраком суровость Таро была проявлением — впервые за долгие годы — того, что личные мысли смешались с общественными.
— Не могу поверить в то, что их могли схватить, — говорил старик. — Они бы не пошли внутрь, если бы не были уверены в том, что преуспеют в своем начинании. Значит, они должны…
— Ждать, — решил Таро, пока они — с Рэйчел, Сэвэджем и Акирой — сами прождали все утро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72