Однако ситуацию все еще не удавалось взять под контроль. Арду группами бегали по переулкам, убивая встречных и поперечных, и начали уже поджигать навесы за складом Панглера.
Усадьба Тутса горела. Его охотничьи собаки выскакивали из огня и тут же падали под страшными ударами боевых дубинок. Следующими после работорговцев арду больше всего на свете ненавидели их собак и не знали к ним пощады.
Собралось уже двадцать пять жителей Язма, они выстроились широким полукругом и двинулись по улице к пылающим «Трем сезонам». Арду напали на них внезапно, из темного переулка между панглеровскими и рыбными навесами. Скрестились дубинки арду и мирчазская сталь. Началась рукопашная; люди кололи копьями, мечи вонзались в незащищенные животы. Лагзул упал, но за ним упали и трое арду. Остальные отступили.
Люди победно заорали. Они сумели! Все, что было нужно, — это объединиться, вместе они перебьют этих проклятых арду. Прибежали двое конюхов, перепуганные насмерть, — они спрятались в сене, а арду убили Бон-шипа и подожгли сено. Бедняга Боншип яростно дрался, они не сразу убили его. Боншипа все любили, и новость о его смерти вызвала горестный гул.
Вслед за двумя визжащими от страха мальчишками явилась группа в шесть человек из салуна Шайта. Они ничего не замечали, пока из «Трех сезонов» не донесся предсмертный крик Банбупа, которому Норвул переломил хребет. Тогда они забежали домой за оружием и бросились сюда, по дороге даже отогнав парочку арду.
По реке в дальний конец города пошли лодки. Оттуда тоже идет подкрепление. Довольно скоро жителей соберется с сотню, а то и больше, вот тогда уж они перейдут в наступление.
Из переулка Лентяев донеслись новые крики — там жила мамаша Ханек с дочерями. Некоторые бросились было на помощь, но их отговорили. Лучше не отходить от главной группы. Они не должны разделяться, иначе их перебьют. Для них важно сейчас держаться вместе и присоединять новые силы. Мамаша Ханек — настоящая язва, а ее дочери слишком дорого обходятся жителям Язма. Кто-то пошутил, что ей стоит только позволить своим дочерям вцепиться в арду, и все будет в порядке: арду вымрут от сифилиса!
И никто не заметил, как Базил выскользнул из тени торгового дома рядом со складом Панглера. Дракон широко шагнул вперед и поднял Экатор.
Совсем неожиданно оказался он перед защитниками, башней нависнув над всеми ними. При его появлении мужчины закричали. Меч мелькнул, описав в воздухе багровую арку, и во мгновение ока из шести человек, стоявших впереди, осталось двое.
Вот это и вправду было невероятно: кошмар из кошмаров, гигантский кебболд из леса разгуливает по городу! Экатор снова и снова, рассекая со свистом воздух, опускался на головы людей.
Ясуб догадался нырнуть в склад. Остальные уцелевшие разбежались в беспорядке. Арду бросились за ними в погоню, резко вскрикивая что-то на своем языке, словно лая по-собачьи, и размахивая тяжелыми дубинами.
Разбитые на маленькие группки или поодиночке, мужчины были выловлены и перебиты. Дубинки опускались на головы, мечи вспарывали животы. Арду питали страшную ненависть к работорговцам. В руках арду никто не жил долго.
И вскоре Язм и его жителей поглотил огонь, а то, что гореть не могло, было разломано и брошено в реку.
Мясник Ясуб с парой корабельщиков спаслись в реке. Они столкнули бревно в воду и, придерживаясь за него, уплыли вдоль берега, гребя с такой скоростью, словно ад наступал им на пятки.
Глава 34

Релкин проснулся от ужаса. Голоса снова звали его, туманные голоса теперь приходили во сне все чаще и чаще, спать становилось опасно. Они чего-то хотели от юноши, но вот чего — понять он не мог. Их зов походил на удаленное жужжание металлического гнуса, летящего через туманный луг. Но он не мог разобрать слов.
Была еще глубокая ночь. Серебристый лунный свет падал сквозь дверной проем на изящные линии тела Ферлы. Дыхание ее было легким. Ее длинные волосы, перехваченные цветочным венком, разметались по подушке.
Дыхание ее было единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты. Лоб и спина Релкина покрылись потом. Он откинулся на подушку и охнул. Нос его зачесался, и теперь нужно было пересиливать желание его почесать. Нос еще не зажил, и любое прикосновение к нему вызывало лишь большую чесотку да к тому же могло сильно навредить.
Обычно Релкин просто хотел Ферлу. Когда бы его взгляд ни падал на девушку, он желал ее. И так продолжалось день за днем. Время потеряло свою значимость. Он спал, ел, занимался любовью с Ферлой — и это все.
Но теперь, снова взволнованный этими тоненькими металлическими голосками, зовущими его сквозь туман, он остался холодным, не возбудившись немедленно при виде прекрасных рук и бедер Ферлы. Он ненавидел это неопределенное настойчивое давление на его разум. Голоса хотели, чтобы он выслушал их. Юноша раздраженно потряс головой. Зачем им нужно звать его? Почему они не оставят его в покое?
Релкин поднялся с постели и вышел на балкон, нависший над гротом. Луны уже клонились к горизонту, черты Мот Пулка размывались на их поверхностях. Релкин чувствовал себя сейчас таким же разбитым на части, как это лунное лицо.
Он уже не был уверен, что знает, кто он такой и чего хочет от жизни. Планы и мечты казались такими далекими. Да и кроме того, жизнь никогда не была еще такой райской. У него были пища, и вода, и Ферла. Что еще нужно? И все же изводящие вопросы поднялись откуда-то из глубин, где еще сохранялось его сознание.
Что он тут делает? Чего хочет от него эльфийский лорд? И где находится это место, этот сверхгедонический грот? Ответов не было, и чем дальше, тем меньше хотел он их получить. Он утратил нужду в знании чего-либо. Все, что имело смысл, — это Ферла и пища; или иногда — пища и Ферла. Для питья у них была кристально чистая вода родника. Пищей им служили фрукты и плоды, что Ферла приносила из леса и готовила затем самым примитивным образом.
Релкин гулял в основном по холмам над гротом. Иногда он упражнял мускулы, чтобы не потерять форму. А иногда, особенно после сытной трапезы, он просто сидел в павильоне, пока не приходила Ферла и не уводила его в постель.
Релкин не был новичком в искусстве любви. Еще с того лета в Урдхе, когда они были любовниками с Миренсвой Зудеина, принцессой Урдха. Они жили вдвоем весь этот сумасшедший период осады Урдха. Он многому научился у Миренсвы. А с его возлюбленной Эйлсой, дочерью Ранара, у них была совсем другая любовь — такая чистая и уравновешенная, что он не вынес бы мыслей о ней теперь.
Но с Ферлой он попадал в такой океан чувств! С Ферлой он как будто топил весь мир в гладких водах забвения.
В это время он не мог думать ни об Эйлсе, ни о некоем кожистоспинном драконе с легендарной репутацией и волшебным мечом. С Ферлой он вообще мог думать только о Ферле и о физическом удовольствии. Чувство вины и потери, растерянность и страх, даже таинственные далекие голоса — все таяло в жаре Ферлы.
Он хотел Ферлу всегда: когда она выходила из леса, когда она ела плоды и фрукты, когда она, смеясь, рвала на себе одежду, сплетенную из цветов, и прыгала в теплую воду.
В остальное время он сидел бездумно и просто смотрел, как она переплетает стебельки цветов или режет тонкими ломтиками плоды для завтрака. Ее движения, ее плечи, груди и ягодицы — все было полно легкой чувственной грации, настолько совершенной, что она лежала за пределами человеческого понимания. Она редко говорила, но когда все же открывала рот, голос ее всегда был легок и мягок, иногда исполнен страсти, иногда — звенящего смеха.
Больше они, однако, молчали. Слова были излишни.
Релкин оперся на перила балкона. Грот под ним лежал во тьме, но деревья на холме еще серебрились в лунном свете. Юноша больше ни о чем не думал. Страхи, принесенные сном, растаяли; пот остыл и высох. Он бездумно смотрел во тьму. Он был вычерпан, эмоционально пуст.
И в этот момент пришло чувство, как будто кто-то стучится в дверь в центре его сознания. Он сморгнул, но даже не попытался осмыслить происходящее. И тут словно расплавленный металл пробежал по его телу, даже запахло горелым. Образ бесформенного сияющего существа возник в его мозгу. Оно росло и обретало плотность.
— Ты! — сказало оно, будто шепот пробежал по пустой комнате.
Удивление было бесконечным. Воцарилось смятение. Релкин почувствовал, что говорящий с ним сам не уверен в своем существовании.
— Ты один из них?
Релкин узнал наконец это странное создание. Он слышал об этом раньше, в городе Мирчаз, он видел это во сне — лежащий под городом огромный кит, слепленный из множества сознаний.
— Один!
А затем повторилась слепящая вспышка, но уже уходящая, она оставила юношу на балконе, упавшим на колени и схватившимся за голову.
Оно ушло.
Во рту пересохло, в носу покалывало, странное неприятное чувство поселилось в желудке. Он видел это. На короткий момент перед ним мелькнула великая масса человеческих сознаний, порабощенных Великой Игрой. И бесконечные ряды людей, молча лежащих в темных мраморных галереях, пока их сознания немилосердно эксплуатировались эльфийскими лордами для придания силы их могущественной и эгоистичной Игре.
Теперь Релкин знал, что основой существования Ферлы и грота любви является сложная и непонятная магия великих эльфов, переживающих пору упадка. Магия питалась силой рабов — по десять тысяч за раз, сложенных штабелями под Пирамидой Игры.
Релкин из Куоша видел слишком много магии за свою короткую жизнь, и ужасавшую, и восхищавшую его. Но он никогда еще не сталкивался с подобным. Чувство контакта с этим коллективным разумом было таким полным, таким абсолютным. Оно поначалу ошеломило Релкина, а потом пробудило желание большего.
Во время этого контакта Релкин заглянул в душу существа. Оно не знало, что оно такое, слишком разнородны были ментальные задачи, решения которых от него требовали, и слишком разнородны были сознания, его составляющие. Оно было захвачено ревущим потоком мелькавших образов, для создания которых требовалось все воображение собранных в нем разумов. И эти сознания, непрерывно подстегиваемые магией эльфийских лордов, держали на себе все здание бытия Игры. Все магические миры удовольствия, все плавающие в воздухе дворцы, каждый кусочек и каждое движение — все жило только за счет этих рабов, сознание которых сгорало за считанные месяцы, а самих их, обезумевших, разом превратившихся в шестидесятилетних, выбрасывали на улицу умирать с голоду и от болезней.
Рабы не знают своей силы. Их надо только пробудить, и они уронят эти миры и остановят Игру.
Так вот что они имели в виду, называя его Иудо Фэксом! И тут Релкин почувствовал смертельную опасность. Быть Иудо Фэксом значило быть разрушителем всей империи грез, выстроенной злобными лордами Мирчаза.
Быть Иудо Фэксом значило быть убийцей Ферлы.
И тут он, затих. Он не сможет убить Ферлу! Но он не может и оставить в живых это здание зла. Противоположные силы боролись в нем. Он должен пробудить сознание масс. Но тогда, если ему это удастся, Ферла перестанет существовать вместе со всем этим мирком, с лунами Мот Пулка.
В горле у юноши пересохло. Он спустился к роднику и плеснул немного холодной воды в лицо, а потом снова поднялся по скале к павильону. Луны медленно опускались за горизонт. Показались звезды, выстраиваясь в тот же портрет, который образовывали и луны. Здесь существовало единственное созвездие — созвездие Мот Пулка.
Релкин вошел обратно в павильон и, к своему удивлению, обнаружил Мот Пулка собственной персоной, сидящего там. Мот Пулк иногда появлялся и раньше — посидеть и подумать. Но Релкин не всегда замечал его — эльф никогда в этих случаях не снисходил до разговоров. Одноглазого мага всегда охраняла статуя-демон, оживавшая по его приказу и начинавшая обходить беседку караулом. Взглянув на поляну. Редкий увидел, что статуя осталась на пьедестале. Мот Пулк решил на этот раз обойтись без охраны.
— Так вот и ты, чудо, объект вожделения многих. Надеюсь, ты наслаждаешься восхитительной Ферлой, которую я для тебя создал.
— Ферла…
Даже при одном упоминании ее имени Релкин возжелал девушку. И тут ярость запылала в его сердце при мысли, что Мот Пулк может сделать что-нибудь с Ферлой.
— Да, ребенок, моя Ферла. Я создал Ферлу для твоего развлечения. Это мой мир. И Ферла — мое создание. Знаешь ли, мир этот для своей поддержки требует сил пятерых рабов, и, кроме того, он полностью скрыт.
Эльфийский лорд казался невероятно гордым собой.
— Все силовые узлы сконцентрированы здесь, но им никогда не отыскать концов. Ха! На это не хватит ни Кабалы, ни даже Направления. Они смеются над моей Игрой, говорят, что я клонюсь к упадку, но разве есть где-нибудь такой полнокровный прекрасный мир, какой есть у меня и какой им никогда не отыскать?
Релкин тупо уставился в ставшие золотистыми глаза эльфийского лорда.
— Зачем? — пробормотал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57