– Пожалуй, я вернусь в бальный зал, – проговорила Джиджи. – А то люди начнут сплетничать, а нам это ни к чему.
Фредди покорно кивнул:
– Да-да, совершенно ни к чему.
Ей захотелось, чтобы он схватил ее за плечи и заявил, что ему наплевать на людей в бальном зале, хотелось, чтобы он наконец-то проявил решительность. А ведь до того, как Камден здесь появился, Фредди ее полностью устраивал…
Маркиза поднялась, поцеловала юношу в лоб и подобрала юбки, собираясь уходить.
– Тебе не мешало бы прислушаться к мисс Карлайл. Вернись к работе над «Полднем в парке». Я хочу, чтобы ты подарил мне эту картину.
Прием на открытом воздухе был в самом разгаре. На фоне щедрого изобилия красных тюльпанов и желтых нарциссов переливалось праздничное многоцветье нарядно одетых дам. А посреди этого водоворота красок внезапно возникал оазис покоя – перед картиной, за маленьким столиком, сидел в полном одиночестве мужчина, сидел в глубокой задумчивости.
Камден и не подозревал, что лорд Фредерик такой одаренный и яркий художник. От его картины веяло теплом и живостью точно схваченного мгновения.
«Влюбленный юноша» – гласила маленькая табличка, врезанная в низ рамки.
Влюбленный юноша…
В копенгагенском доме Клаудии, сестры Камдена, висела его фотография, которую сделали в первый, день тысяча восемьсот восемьдесят третьего года. Он ждал, когда его мать и Клаудия закончат наводить красоту для семейного портрета, а фотограф тем временем запечатлел его в точно такой же позе, как у влюбленного юноши на картине лорда Фредерика. Он сидел в кресле, подпирая щеку рукой, и витал в облаках – на губах блуждала улыбка, а глаза смотрели куда-то вдаль.
В тот миг он смотрел в окно. Смотрел в сторону «Верескового луга» и думал о Джиджи.
Эта фотография оставалась у Клаудии самой любимой, несмотря на все уговоры Камдена выбросить ее. «Мне приятно на нее смотреть, – твердила сестра. – Я скучаю по тому Камдену».
Временами он и сам скучал по тому состоянию безрассудного веселья и упоительной легкости – в таком состоянии кажется, что ты словно паришь в воздухе. Но теперь он прекрасно понимал: его счастье было построено на лжи, а в расплату за те две недели безудержной радости его сердце навсегда очерствело. И все же он отчаянно тосковал по тем далеким дням.
Он мог развестись с Джиджи, но ему никогда не освободиться от нее.
Гостиная леди Тремейн тонула во мраке, но из спальни струился свет и вытягивался на полу узкой тускло-золотистой полоской. Как странно… Она ведь точно помнит, что выключила свет, перед тем как уйти.
Когда Джиджи вошла в спальню, выяснилось, что свет горит в покоях Камдена. Дверь, соединявшая их спальни, была распахнута настежь, но ярко освещенная комната мужа была совершенно пуста, а убранная еще с утра кровать так и стояла нетронутой.
Сердце Джиджи учащенно забилось. Она намеренно задержалась допоздна, чтобы избежать повторения прошлой ночи. Не станет же он полуночничать, поджидая ее, когда у него впереди целых триста шестьдесят три ночи, чтобы сделать ей ребенка?
Но где же он сам? Нечаянно уснул в кресле? Или до сих пор не вернулся, захваченный вихрем светских развлечений? Впрочем, какая ей разница, как он проводит время? Надо просто тихо закрыть дверь и лечь спать.
Но вместо этого она переступила порог его спальни.
При виде полностью восстановленной обстановки этой комнаты у нее до сих пор комок подкатывал к горлу. Ей живо вспоминалось то время, когда она бросалась лицом на его кровать и горько рыдала, сетуя на несправедливость жизни.
В тот день, когда Джиджи приказала очистить его спальню от мебели, она вновь стала хозяйкой своей жизни. Три месяца спустя она познакомилась с лордом Ренуэртом, и у них завязался бурный роман, который еще больше возвысил ее в собственных глазах. Именно с этого все и началось, то есть с того дня, когда она вычеркнула Камдена из своей жизни и приняла решение двигаться дальше самостоятельно, пусть даже впереди ее ждали только одиночество и неопределенность.
Но в комнате по-прежнему не было его личных вещей, если не считать карманных часов на серебряной цепочке – замысловатого хронометра от «Патека, Филиппа и K°», лежавшего на овальном столике напротив кровати. Джиджи перевернула часы – на оборотной стороне была выгравирована надпись с пожеланиями счастья Камдену от Клаудии в его тридцатый день рождения.
Она положила часы на место. Столик стоял недалеко от полуоткрытой двери гостиной. Оттуда лился яркий свет, нов самой гостиной было тихо, как на дне океана.
Джиджи распахнула дверь и увидела множество свернутых, в рулоны чертежей, которыми были завалены все столы и стулья. На письменном столе лежал белый лист чертежной бумаги, прижатый пресс-папье, логарифмической линейкой и коробкой конфет.
И тут вдруг она заметила Камдена, расположившегося в низком кресле эпохи Людовика XV. На нем был черный шелковый халат, а на коленях у него лежала раскрытая книга.
– Ты рано встала, – заметил он, очевидно, решив поупражняться в остроумии.
– Должно быть, я прониклась протестантской этикой, о которой сейчас столько разговоров, – ответила Джиджи.
– Как прошла игра в карты? – Его взгляд опустился на ее декольте. – Похоже, ты сорвала куш.
Сегодня она надела свой самый нескромный наряд. По правде говоря, это была дешевая уловка, чтобы отвлекать внимание игроков за карточным столом. Было бы глупо пренебрегать своими достоинствами, когда можно ими воспользоваться.
– Кто тебе об этом рассказал?
– Ты. Ты говорила мне, что, как только мы поженимся, ты сразу бросишь танцевать на балах и начнешь выуживать последние деньги из карманов английских нищих аристократов.
– Не припомню, чтобы я говорила нечто подобное.
– Это было давно; – сказал Камден. – Дай-ка я тебе кое-что покажу.
Он поднялся, подошел к ней и раскрыл книгу на странице-вкладыше, сложенной вчетверо. Развернув страницу, сказал:
– Вот, смотри.
Джиджи тотчас узнала иллюстрацию – зарисовку щита Ахиллеса. Миссис Роуленд обожала восемнадцатую песнь «Илиады», и в детстве Джиджи частенько засыпала под рассказы о том, как Гефест выковал для Ахиллеса огромный щит из пяти медных листов. На этом чуде, кузнечного мастерства были изображены мирный город, город, охваченный войной, а также все известные человечеству занятия. И все это великолепие окружала великая река Океан.
Джиджи видела и другие образы щита, но почти все они, добросовестно воспроизводя описания Гомера, были снабжены излишними деталями, вроде танцующих юношей и девушек в венках, и в итоге выходила вещь такой филигранной работы, что она развалилась бы в первом же бою. Но изображение щита, предложенное этим автором, было строгим и лаконичным, без ненужных подробностей. Имелись, правда, солнце, луна и звезды, безмятежно взиравшие и на свадебную процессию, и на кровавую бойню.
– Это труды человека, которого твоя мать наметила тебе в мужья, – сказал Камден, складывая страницу. – На тот случай если тебе не удастся удержать меня.
Взяв книгу из рук Камдена, Джиджи внимательно посмотрела на корешок: «Одиннадцать лет до Илиона: полное исследование географии, материально-технического снабжения и хода Троянской войны», Г. Перрин. Фамилия герцога Перрина была Фицуильям, но по традиции пэры Англии подписывались своими титулами.
– Очень интересно… – Она вернула мужу книгу, и он положил ее на тумбочку.
– Раз уж ты здесь… Не хочешь ли взглянуть на мои чертежи?
Джиджи с удивлением пожала плечами.
– На чертежи? Но зачем они мне?
– Чтобы ты знала, кого винить, когда Британия проиграет следующее состязание за Кубок Америки.
Джиджи в досаде поморщилась:
– Ты помогаешь американцам?
Лет сорок назад американская яхта обошла четырнадцать английских яхт из «Королевской яхтенной эскадры» в гонке вокруг острова Уайт и выиграла с колоссальным преимуществом в двадцать минут. Легенда гласила, что королева, наблюдавшая за гонкой, спросила, кто пришел вторым, на что ей ответили: «Здесь не бывает вторых, ваше величество». С тех пор английские синдикаты пытались превзойти американцев и вернуть себе кубок. Но пока безуспешно.
– Я помогаю яхт-клубу Нью-Йорка, потому что я его член, – ответил Камден.
Он подошел к письменному столу и, обернувшись, вопросительно взглянул на жену. Настольная лампа у него за спиной осветила его волосы, выгоревшие на солнце. Выражение его лица казалось ласковым – слишком уж ласковым.
Джиджи точно приросла к полу, и только нежелание показывать свою слабость заставило ее сдвинуться с места, С трудом переставляя отяжелевшие ноги, она приблизилась к столу и склонилась над чертежом. Камден стал у нее за спиной.
– Сейчас это только предварительный набросок, – пояснил Камден. Он положил руку ей на плечо, и острое наслаждение змейками разбежалось по всему ее телу.
Судорожно сглотнув, Джиджи пробормотала:
– Да, ясно.
– Я и сам могу сделать подробный чертеж, – продолжат Тремейн, расстегивая верхнюю пуговицу ее платья, – но в последнее время этим, как правило, занимается специально нанятый чертежник.
Джиджи опустила глаза на эскизы. В середине листа красовался набросок яхты в том виде, в каком она выйдет в море, то есть с полностью распущенными парусами. А сбоку был нарисован корпус яхты в разрезе.
Камден протянул руку из-за ее спины и указал на длинное узкое ответвление от киля, располагавшееся по центру яхты; в то же время его другая рука продолжала расстегивать ее платье.
– Надеюсь, такой плавник придаст яхте дополнительную устойчивость, – проговорил он, расстегивая последние пуговицы. – Хочется, чтобы нос яхты как можно больше возвышался над водой – за счет этого увеличивается скорость хода. Но чем меньше корпус судна погружен в воду, тем больше опасность, что оно опрокинется.
– И много яхт опрокинулось… с твоей легкой руки? – с язвительными интонациями спросила Джиджи.
– За последнее время – ни одной. Но однажды я все-таки перевернулся. На своей первой яхте. Я столько лет корпел над чертежами, построил ее собственными руками, а она опрокинулась в первом же плавании. – Камден спустил платье с ее плеч, его прикосновения казались легкими, как первый летний ветерок. – Так мне и надо. Нечего было называть ее «Маркизой».
Сердце Джиджи гулко забилось. Неужели он назвал свою первую яхту в ее честь?
– Но почему ты так ее назвал? Или ты забыл, что терпеть меня не можешь?
– Мне сказали, что судно надо назвать либо в честь жены, либо в честь любовницы, – объяснил Тремейн. Между тем ее платье опало на пол медно-красным ворохом атласа и тюля. – Я отбуксировал ее в док, отрихтовал и перекрестил в «Метрессу». С тех пор это одна из самых надежных и быстроходных гоночных яхт в Атлантике. Вот видишь… – прошептал он, снимая ее корсет. – Даже в трех тысячах миль от меня ты приносишь мне неприятности.
– Я просто исчадие ада, – снова съязвила Джиджи.
Почувствовав, что ее нижние юбки отправились следом за платьем, она еще ниже склонилась над столом и судорожно вцепилась в столешницу. Камден тем временем проворно освободил ее от сорочки – его легкие прикосновения обжигали, точно крутой кипяток.
– По-моему, у меня до сих пор где-то валяется фотография, на которой я как идиот радостно машу рукой с борта «Маркизы» перед самым отплытием.
– Я бы предпочла увидеть, как ты барахтаешься в холодной океанской воде. Я бы проплыла мимо на своем корабле и даже не подумала бы подобрать тебя.
В отместку за эти слова Камден стащил с нее панталончики, так что теперь она была совершенно голая, если не считать белые атласные перчатки и белые же шелковые чулки. Его пальцы скользнули по ее ягодицам, и Джиджи закрыла глаза и закусила губу. Но из гордости не стала сдвигать ноги, хотя жутко нервничала.
– Ты всегда такая влажная? – прошептал Камден. – Или только со мной?
Ей хотелось сказать ему какую-нибудь колкость, хотелось так оскорбить его мужское самолюбие, чтобы у него навсегда пропала охота злорадствовать. Но вместо этого она тихо застонала, когда он медленно вошел в нее. И в тот же миг его халат коснулся ее спины – прохлада шелка резко контрастировала с обжигающим вторжением в се лоно.
И тут Камден начал двигаться, и Джиджи снова застонала, на сей раз гораздо громче. Она пыталась удержаться от стонов, однако у нее ничего не получалось – с каждым мгновением наслаждение становилось вес более острым. Забыв обо всем на свете, Джиджи еще крепче вцепилась пальцами в край столешницы, и теперь она уже не старалась сдерживать крики и стоны – ее охватило неодолимое желание получить от этого соития как можно больше.
Прошла еще минута-другая, и она, громко вскрикнув, почувствовала, что возносится на вершину блаженства. В следующее мгновение Джиджи ощутила последний толчок мужской плоти и дочти тотчас же услышала прерывистое дыхание Камдена прямо у нее над ухом, а затем – гулкие удары его сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37