Он подошел ближе,
поднял мою руку, понюхал рукав и кивнул головой.
- Снимите одежду, - сказал он по-английски. - Вы тоже, - добавил он,
глядя на Камиллу.
Когда мы в нерешительности замешкались, наш похититель угрожающе
повел мачете. Ничего не оставалось, как повиноваться. Нам разрешили
остаться в трусах. Оставили и обувь.
Третий мужчина связал нашу одежду в узел и понес к деревьям. Человек
со знаком паука обернулся к нашему конвоиру и сказал что-то, протянув к
нему руки. Тот несколько неохотно вынул из-за пояса револьвер, отдав его,
махнул рукой на прощание и отправился в обратный путь вверх по тропинке.
Прежде чем водворить револьвер себе за пояс, человек со знаком
удовлетворенно осмотрел его. Несколько мгновений он пристально глядел на
нас, потом отвернулся и, ни слова не говоря, направился к деревьям,
оставив нас одних.
Камилла села на землю.
- Вот так, - сказала она. - Очень просто. Очень действенно.
Прибавить к ее словам было нечего. Не было необходимости охранять
нас. Без одежды, защищающей нас от пауков, мы не могли и пытаться
вернуться тем путем, каким пришли сюда. Без мачете не было надежды
пробиться на север и повернуть оттуда на запад в обход владений пауков, да
и уверенности, что мы не наткнемся на них и там, тоже не было. Все, как и
сказала Камилла, было очень просто.
Я опустился на землю рядом с ней, и так мы некоторое время сидели,
молча обдумывая положение.
- Я этого не понимаю, - наконец тряхнула головой Камилла. - Они могли
без труда убить нас. В лагере бы просто решили, что мы погибли от пауков.
Почему они так не сделали?
- И вообще, для чего им было убегать с корабля и оставаться здесь? -
задал я встречный вопрос.
Мы опять помолчали.
- Для чего им надо было носить пауков в тех тюках? - тревожно
спросила она.
- Если это были пауки. Содержимое тюков шевелилось, что там еще могло
быть? - нетерпеливо ответила она.
Мы поразмыслили немного и об этом. Потом я махнул на все рукой и
потянулся за рюкзаком, который по-прежнему лежал там, где его бросили. Там
все, за исключением пульверизатора и инсектицида, осталось нетронутым:
даже полевой бинокль не пробудил в наших похитителях алчности - утешение,
правда, небольшое, потому что здесь, за стенами кратера, он был
практически бесполезен. Там же лежало и то, что осталось от захваченной
нами провизии. Я дал Камилле бутерброд и сам сжевал один. Потом мы
разделили пополам плитку шоколада. Больше делать было нечего.
Солнце опустилось ниже. Наползла тень, отбрасываемая стеной кратера.
Мы решили насобирать под деревьями ветвей и листьев, чтобы соорудить себе
ложе и хоть какое-то подобие укрытия на ночь. В результате получилось
нечто весьма далекое от комфорта. Хотя мы набросали на ветки листьев, они
все же выпирали, впиваясь в тело. Кроме того, тут не было пауков, но
именно поэтому водились насекомые. Да и наши попытки укрыться листьями,
вернее остаться под этим рассыпающимся покровом, оказались безуспешными.
Вскоре после наступления ночи двое островитян разожгли костер. Мы
лежали и целый час смотрели сквозь ветки на отблески огня. Камилла
беспокойно ворочалась. Вдруг она села, выпрямившись.
- К черту, - решительно сказала она. - Будь что будет, но я намерена
согреться у костра.
- Нельзя этого делать, - возразил я. - Вас могут - то есть, я хочу
сказать, что могут возникнуть неприятности.
Она поднялась с земли.
- Мне все равно, - заявила она. - Хуже, чем сейчас, уже вряд ли
будет, - и она зашагала к костру.
Мне пришлось следовать за ней.
Оба островитянина сидели у костра, уставившись на огонь. Они не могли
не слышать нашего приближения, но обратили на это не больше внимания, чем
если бы нас не существовало вовсе. Камилла продолжала идти, не сворачивая.
Даже когда мы подошли совсем вплотную, островитяне не пошевелились,
казалось, они не видят нас. Мы приблизились к костру с противоположной от
них стороны. Камилла с уверенностью, которой я мог только позавидовать,
сразу села и протянула ладони к огню. Я следом сделал то же самое, желая
выглядеть столь же спокойным, как и она. Оба мужчины даже не двинулись.
Через несколько минут один из них наклонился вперед и помешал сучком
что-то разогревавшееся в консервной банке. Когда он снова отклонился
назад, я почувствовал, что человек со знаком паука, сидевший неподвижно,
следит за нами глазами.
Я попытался разглядеть выражение его лица, но пляшущие блики костра и
проткнутый костяной шпилькой нос довольно сильно затрудняли мою задачу.
Взгляд его глаз, сверкавших в отблесках пламени, был пристален и
неподвижен. Я решил, что выражение их было скорее задумчивым, чем опасным.
Через томительно долгий промежуток времени, кончив присматриваться к
нам, он без предисловий спросил:
- Зачем пришли сюда?
Камилла снова протянула руки к огню.
- Чтобы согреться, - сказала она.
Не изменив выражения лица, он сказал:
- Зачем пришли на Танакуатуа?
Камилла внимательно посмотрела на него.
- А вы почему здесь? Разве Танакуатуа для вас не табу? Для нас он не
табу.
Мужчина нахмурил брови.
- Танакуатуа табу для всех - и мужчин, и женщин. Мы пришли, только
чтобы помочь Сестричкам. Это дозволено. - Он нахмурился еще больше и
продолжил: - Танакуатуа - наш остров, наш дом, наша земля.
Камилла мягко возразила:
- Нам дали понять, что остров куплен Британским правительством,
которое продало его нам.
- Танакуатуа отобрали у нас обманом, - начал он.
Камилла заинтересовалась.
- Как вас обманули? - спросила она.
Мужчина ответил не сразу. Он оценивающе посмотрел нам в глаза, как бы
решая, стоит ли посвящать нас в эту историю. И решил все же рассказать.
Это было во времена Нокики - моего отца... - начал он. Рассказывал он
на разговорном английском, а встречающиеся иногда не совсем правильные
фразы и незнакомые обороты придавали его речи особую волнующую окраску.
Так, у костра, куда второй островитянин время от времени подбрасывал
сучья, мы впервые услышали о Проклятии Нокики и его жертве. Повествование
было, как и следовало ожидать, отмечено несколькими смещенными акцентами,
но Наита - так звали рассказчика - вел его искренне и с большой
эмоциональной силой. Сведения, которые нам удалось раздобыть позже,
разнились от представшей тогда перед нами картины весьма незначительно, да
и то лишь во второстепенных деталях - отличала их в основном точка зрения
на происходившее.
История была длинная, но начав, Наита уже не отвлекался. Дважды
соплеменник предлагал ему поесть сготовленного в банке блюда, но оба раза
он отмахивался от еды, и тот, пожав плечами, снова ставил банку на угли. И
только поведав нам все до конца, обрисовав отплытие четырех последних
танакуатуан на каноэ с проклятого острова, он взял эту банку и начал есть.
Мы сидели молча и ждали, пока он доест, потом Камилла сказала:
- Но ведь в таком случае, если вы сами не могли больше жить на
Танакуатуа, вполне естественным и единственно разумным решением было бы
продать остров.
Наита бросил на нее мрачный взгляд.
- Мы не продавали, Танакуатуа наш, - сердито сказал он и принялся
объяснять дальше, что им выплатили пособие, возмещавшее убытки.
Правительство, которое выманило их с острова и, следовательно, было
виновато в наложении проклятия, поступило только верно, предоставив им
другой остров, где можно было жить, но из этого еще вовсе не следует, что
они продали свой остров. Ни они сами, ни кто-либо другой не могли жить там
- так зачем им продавать его, и как кому-нибудь вообще может придти в
голову купить его? Он был бесполезен, поэтому любому здравомыслящему
человеку ясно, что его никто не покупал. И хотя никакого прока в нем
больше не было, он все же не перестал быть их родным островом. Завоевали
остров они, и закрепились на нем, и освоили его они, там покоятся кости их
предков. С жизнью в изгнании они мирились, пока не узнали, что
правительство снова обмануло их, продав Танакуатуа, хотя не имело на то ни
малейших прав.
Тут он так разгорячился и стал говорить так путано, что мы уже с
трудом его понимали. Только позднее, путем терпеливых расспросов, мне
удалось составить более или менее связную картину.
По всей видимости, новость о продаже Танакуатуа достигла Айму, где
теперь жили танакуатуане, в виде слуха, но даже еще не подтвержденный,
этот слух тут же пробудил сильные чувства. А после подтверждения в племени
произошел раскол.
Кусаке, унаследовавший звание вождя от своего отца Татаке, был
уязвлен, однако не давал настроениям управлять собой. Руководствуясь
словами и примером отца, он усвоил себе качества, необходимые современному
вождю. Он полностью осознавал, не в пример некоторым своим соплеменникам,
что каковы бы ни были претерпеваемые ими притеснения, на них нельзя
реагировать, как в прежние времена - современный мир неласков к
романтически настроенным предводителям воинов. Легендарные герои
принадлежали истории, которой можно гордиться, - однако, поступать подобно
им, достойным почитания, не стоило. И задачей вождя в годину бедствий было
сохранить племя от распада, чтобы было кому передавать легенды прошлого,
когда судьба снова повернется к ним лицом. А пока вождю следовало быть в
основном политиком, а не военачальником, воинам же его - прилежными
работниками. Доблесть следовало скрыть за хитростью, благородную ярость
смирить холодной решительностью. Огонь гордости и веры должен гореть в
душах неугасимо, но снаружи его разумнее будет заслонить от чужих глаз как
бы закопченным ламповым стеклом.
Собственные чувства Кусаке относительно продажи Танакуатуа были
сложны, но как политику ситуация ему была совершенно ясна: Британское
правительство не только лишило их родины, но и продало ее за гораздо
большую сумму, чем уплатило им в качестве компенсации, прилично
поживившись на этом; правительство повинно в мошенничестве, так как
продало остров-табу покупателю, который никогда не сможет воспользоваться
своим приобретением. Все это дело было вопиющим безобразием с разных точек
зрения. Поразмыслив над этим, Кусаке остановился на двух планах - А и Б.
План А - обратиться в органы юстиции и получить юридическую консультацию.
Если же там ничего дельного не посоветуют, то приступить к выполнению
плана Б, согласно которому следовало известить о случившемся тех членов
оппозиции, чьими стараниями их перевезли из резервации на Айму, с тем,
чтобы они подняли этот вопрос в парламенте.
Но, к сожалению, как ни трезв и правилен был подобный подход с
политической точки зрения, он претил наиболее решительным из подданных
Кусаке, и недовольные сплотились вокруг Наиты.
Наита - сын Нокики - в молодые годы как раз был одним из тех троих
мужчин, кто оставался с Нокики на Танакуатуа до конца. Поэтому он
пользовался должным уважением среди соплеменников и стал через некоторое
время, унаследовав в этом отца, главным знахарем племени.
Отвращение, возбужденное в нем продажей острова, было так велико, что
он пошел дальше вождя, заявив, что Танакуатуа никогда совсем и не был
собственностью государства. Он утверждал, что компенсация была вовсе не
уплатой за покупку, а откупом за нанесенный ущерб, так как именно
государство было повинно в том, что над Танакуатуа теперь тяготило табу.
Кроме того, выступление Нокики в защиту родовых богов и его
самопожертвование сделали остров хоть и запретной, но навсегда священной
землей племени, а для людей клана Нокики - вдвойне священной.
И если принять все это во внимание, то предлагаемое Кусаке решение,
которое, даже если требования островитян и удовлетворят, выразится лишь в
малоутешительной денежной подачке, представало мелким и никчемным. Наита
был поистине потрясен самой возможностью превращать честь и священные
места предков в предмет сделки. Подобное оскорбление заставит души предков
стенать от отчаяния в Стране Блаженных. Настало время действовать.
Танцующая-На-Волнах - женщина, почитаемая как та, что сплела Нокики
погребальную циновку - придерживалась слегка иного мнения. Известно,
говорила она, что теперь любого ступившего на землю Танакуатуа человека
поразит ужасная смерть. Накаа выполнил просьбу Нокики. Поэтому нет
надобности предпринимать какие-либо действия в этом направлении, как
предлагает Наита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23