Примерно минуту вопрос пробирался по его мозгам, потом абориген вынул трубку изо рта, повернул голову примерно на три градуса, плюнул в пыль и что-то сам себе пробормотал. Потом его глаза снова уставились в пустоту, а трубка вернулась в рот.
Хамид улыбнулся, пожал плечами, сказал:
– Подождите минуточку, – и скрылся.
Я шла по улице, дети за мной. С краю дороги шестифутовая стена, казалось, поддерживала все плато, на котором стояла деревня. Ниже – террасы полей, где я видела всадника на гнедом коне. Подсолнечники были слишком высокими и густыми, чтобы там росло что-то еще, но у стены пристроились ирисы и голубые цветы, похожие на маленькие лилии, а иногда каплями крови виднелись анемоны.
Я слезла вниз. Дети полезли тоже, я им помогала, даже взяла на руки последнего – полуобнаженный трехлетний атом, наверняка чесоточный. Я вытерла руки о штаны и стала собирать цветы. Дети помогали. Большеглазый мальчик, одетый только в грязную жилетку, собрал мне пучок розовых, а маленький шелудивец привес одуванчик. Мы разговаривали – на английском, арабском и диалекте из каменного века – и прекрасно друг друга понимали. Главным было то, что я должна за компанию и цветы дать что-нибудь существенное.
– Шиллинг, – сказал надо мной Хамид.
Я подняла голову. Он стоял с краю дороги.
– Вы уверены? Это же очень мало. Их шестеро.
– Совершенно достаточно.
Похоже, он был прав. Дети схватили монетки и перескочили за забор быстрее, чем спустились вниз и без всякой помощи, кроме, конечно, самого маленького. Его вытащил Хамид, отряхнул от пыли и отправил в путь шлепком по голой заднице. Потом Хамид повернулся ко мне.
– А вы сможете? Некоторые камни не слишком хорошо держатся.
– И не буду пробовать. Просто пойду вниз и встречу вас на дороге. Достали апельсины?
– Да. Хорошо, тогда не торопитесь. Я вас подожду внизу.
Тропинка, по которой ехал всадник, была сухой и хорошо утоптанной. Примерно восемнадцать дюймов в ширину между подсолнечниками, и три каменных ступени, где одна терраса переходила в другую. Огромные цветы отвернули тяжелые головы к югу. Они росли примерно в ярде друг от друга, а между ними пристроилось какое-то другое растение с темно-зелеными листьями и коричневатыми цветочками.
Я двигалась вниз к дороге. Прошла мимо пшеницы, фигового дерева, чего-то похожего на виноград с красными цветами. Наклонилась, чтобы сорвать цветок. На стволе внизу красной краской была нарисована бегущая собака. Грубый рисунок, но очень живой. Гончая. Наверное, со всеми случается так. Стоит на что-то обратить внимание, как оно начинает беспрерывно попадаться на глаза. Даже начинаешь волноваться, что это, может, знак судьбы. Стоило Чарльзу упомянуть собак, как они начали преследовать меня по всему Ливану. Ничего странного в этом, конечно, нет. Англия, например, может с ума свести пуделями. Я вышла на дорогу.
Хамид сидел на низкой стене с краю дороги и курил. Он быстро встал, но я помахала ему рукой.
– Не беспокойтесь. Докурите сначала.
– Хотите апельсин?
– С удовольствием. Спасибо. Ой, роскошный. Вы совершенно правы, таких нигде не найдешь… Хамид, зачем они выращивают подсолнечники?
– Для масла. Из них получается замечательное масло, почти как оливковое. А теперь еще правительство построило завод, чтобы производить маргарин, и хорошо платит за урожай. Это часть официальной кампании, чтобы они перестали выращивать коноплю.
– Коноплю? Это гашиш, да? Марихуана? Боже мой, она что ли здесь растет?
– Да. Ни разу не видели? По-моему, это растение выращивают в Англии, чтобы делать веревки, но только в жарких странах оно дает наркотик. Раньше конопли в этих горах росло очень много, тут для нее подходящий климат, да и сейчас есть места, куда инспекторы не забредают.
– Инспекторы?
Он кивнул.
– Правительственные чиновники. Они очень стараются контролировать выращивание этого наркотика. Какое-то количество выращивается на законных основаниях, понимаете, для медицинских нужд. И для каждого этапа нужна лицензия, все строго контролируется. Но крестьянам в этих диких местах всегда легко вырастить больше, чем они объявили, или собрать урожай раньше, чем придет инспектор. Сейчас наказывают очень серьезно, но все равно находятся желающие нарушать закон. – Он пожал плечами. – А что делать? Это окупается, и везде есть мужчины, готовые сильно рисковать ради больших денег. – Он бросил сигарету на дорогу. – Видели старика, с которым я разговаривал?
– Да.
– Он ее курил.
– Но он может… В смысле…
– Как его остановишь?
– Вы имеете в виду, что она прямо здесь растет?
Он улыбнулся.
– Немного росло прямо рядом с его домом, среди картошки.
– Не узнаю, если и увижу. На что она похожа?
– Высокое растение, сероватое, не слишком красивое. Наркотик получают из цветов. Они коричневатые, как мягкие перья.
Я аккуратно прятала апельсиновую кожуру за стену, а тут резко выпрямилась.
– Что-то в таком роде росло под подсолнечниками!
– Ну и что? Она исчезнет до прихода инспекторов. Поехали? – Он открыл передо мной дверь.
Вообще очень странный день. Все шло так, как хотелось. Поэтому стоило мне залезть в машину, как я приняла решение.
– Вы говорили, что покажете Дар Ибрагим по дороге домой. Если есть время, думаю, я прямо сегодня попробую туда зайти. Это ничего?
Примерно в четыре мы круто повернули и вкатили в деревню Сальк. Хамид остановил машину у низкой стены, за которой открывался очередной потрясающий вид на долину Адониса.
– Смотрите.
Долина расширилась, река медленно текла между деревьями. Откуда-то слева текла другая река, чтобы попозже влиться в Адонис. Между двумя потоками язык земли поднимался вверх, как мощный корабль, а наверху расположился дворец – несколько объединенных зданий, занимающих большую часть плато. Перед дворцом скалы круто обрывались. Почти наверху виднелись окна, арки, повернутые к деревне, но кроме них окон не было. На глухих белых стенах присутствовали только маленькие отверстия, вроде вентиляционных. Внутри стен зеленели деревья, вне расстилалось голое и каменистое плато, будто сделанное из высохших костей.
Туда вела единственная дорога – скалистый путь вдоль потока. Это объяснил Хамид.
– Через реку переходят по камням. Иногда весной, после дождя, вода делается намного глубже и быстрее, перетекает через камни. Но сегодня нормально. Вы правда хотите пойти? Тогда я покажу дорогу.
Не похоже было, чтобы дорогу кто-то смог потерять. Тропу я видела до самого низа. А так как я дальнозоркая, то видела даже и брод. Когда-то там, должно быть, был каменный мост, потому что ясно виднелись разрушенные опоры. И, несомненно, тропу к дворцу я тоже сразу узнаю. Я посмотрела на Хамида, на его по-городскому отглаженные брюки и рубашку.
– Вы очень добры, но вовсе незачем беспокоиться. Вряд ли я потеряюсь. Если вам больше нравится быть здесь с машиной, или, может, поискать в деревне что-нибудь попить, кофе, например, если здесь есть кафе… – Я оглядела мало что обещающее скопление домов – деревню Сальк.
Хамид улыбнулся.
– Кафе есть, но сегодня я не хочу туда заходить. Пойду с вами. Это слишком долгий путь для одинокой леди, а кроме того, привратник, по-моему, говорит только по-арабски. Вам, возможно, будет трудно с ним объясниться.
– Господи, да, надо полагать. Спасибо большое, буду очень благодарна, если пойдете. Суровая, вообще-то, дорога. Неплохо бы иметь крылья.
Он запер машину и бросил ключ в карман.
– Сюда.
Тропа проходила мимо кладбища с причудливыми мусульманскими могильными камнями. Колонны в каменных тюрбанах обозначали могилы мужчин, лотосообразные стелы – женщин. Белоснежный минарет четко вырисовывался на фоне неба. В конце кладбища тропа вдруг резко повернула вниз и начала извиваться между камней. Солнце уже прошло зенит, но светило так же отчаянно. Скоро мы миновали последнюю террасу, гора стала слишком крутой, чтобы что-то на ней выращивать, даже виноград. Скала спрятала от нас воду и даже заглушила ее шум. Тишина просто угнетала. Казалось, всю огромную долину заполнило горячее сухое безмолвие.
За крутым поворотом мы спугнули компанию черных и коричневых коз с длинной шелковистой шерстью, огромными рогами и порочными желтыми глазами. Бог знает, чего они наелись на этом голом месте, но теперь спали на солнышке. Их было примерно тридцать. Узкие умные морды смотрели оценивающе и безо всякого страха, и каким-то образом производили впечатление, что это не стадо животных, которыми повелевают люди, а колония созданий, владеющих этой местностью по праву. Когда одно лениво встало на ноги и вышло на середину тропы, я не стала спорить, обошла. Зверь даже не повернул головы.
Я оказалась права насчет старого моста. Приток, Нар-Эль-Сальк, по сравнению с рекой Адонис не широк, но в это время года пересекать нужно примерно двадцать футов медленно струящейся воды. В некоторых местах она бурлила белыми пузырьками, в других – отчаянно билась о камни. На глубине она становилась темно-зеленой. У противоположного берега стояла низкая скала, примерно пятифутовая, с которой раньше начинался мост. Остатки опор можно было разглядеть в чистой воде. На нашем берегу от моста осталось очень мало, только груда обтесанных камней. Некоторые из них кто-то переложил в воду примерно в ярде один от другого, образовался переход.
– Здесь раньше был мост, говорят, римский, – сказал Хамид. – Остались только старые камни. Справитесь? – Он взял меня за руку и помог перейти через реку, а потом направился прямо к подножию скалы.
Тропа к воротам оказалась крутой, но не трудной, по ней прошли бы даже мулы и кони. Признаки жизни подавали только ящерицы и кружащийся над скалой сокол. Единственные звуки – журчание воды, наши шаги и дыхание. Когда мы приблизились к стене, у меня создалось странное впечатление, что здание давно покинуто и мертво, выключено из жизни. Казалось невозможным, чтобы кто-то здесь жил, по крайней мере, кто-то из моих знакомых. Ни один, даже бывший член моей ненормальной, но очень живой семьи, не смог бы запереться в этом белом, как кость, могильном сооружении…
Я остановилась отдышаться, смотря на бледные стены и запертые бронзовые ворота, и попыталась вспомнить, как последний раз видела бабушку Ха. Смутное детское воспоминание… Фруктовый сад, мягкий сентябрьский ветер сдувает листья, яблоки стучат по земле. Небо наполнили полуденные облака и грачи, собравшиеся домой. Бабушка Ха смеется над каким-то заявлением Чарльза и каркает, как грач…
– Раньше у двери был звонок. Скажите, что хотите передать, и если старик не спит, можно заставить его это запомнить, – жизнерадостно сказал Хамид, подводя меня к воротам.
3. Разрушенный караван-сарай
This batter'd Caravanserai…
E. Fitzgerald: The Rubayat of Omar Khayyam of Nishapur
Главные ворота – двойные листы фигурной бронзы под причудливо изогнутой аркой – издалека производили очень сильное впечатление, но стоило приблизиться, и можно было заметить, что дверной молоток исчез, а узоры почти стерты ветром. На высоких глухих стенах тут и там виднелись остатки цветных украшений – призрачные узоры, мозаика, обломки мрамора, покрытые штукатуркой и покрашенные бледной охрой, почти белой на солнце. Справа от ворот пристроился загадочного устройства звонок.
Хамид потянул ручку. В тишине мы отчетливо услышали, как напряглись веревки, распрямляя один покоробленный фут за другим, и в конце-концов шевельнули звонок. Зазвенели пружины, и он звякнул внутри прямо рядом с воротами. По бронзе пробежало эхо, где-то залаяла собака. И снова тишина.
Только Хамид поднял руку, чтобы опять позвонить, как раздались шаги. Почти даже и не шаги – шорох шлепанцев по пыльному полу, а потом слабых рук по воротам. Ничуть не странно, что раздался тяжелый стук, звон и гул многочисленных задвижек, а когда ворота начали открываться – жуткий скрип. На лице Хамида ясно выражалось возбужденное ожидание, на моем, несомненно, тоже. Кто бы ни открыл ворота после такой подготовки, разочаровать нас было невозможно.
Но он соответствовал декорациям, оказался даже лучше, чем можно было ожидать. Бронзовая створка открыла проход, по контрасту с солнечным светом неимоверно темный. В этой трещине возникла тонкая склоненная фигура в белом. Один безумный момент хичкоковская обстановка заставила меня думать, что у него нет лица, но потом я увидела, что просто оно темное, почти черное и пропадает во мраке.
Сутулый старик со сморщенной кожей выбрался на солнце. Белый арабский головной убор складками. Красные веки. Взгляд какой-то серый, катаракта, очевидно. Он моргнул, пробормотал что-то Хамиду по-арабски и начал закрывать ворота.
– Минуточку, подождите, – сказал Хамид, проскочил мимо меня одним огромным шагом и прижался плечом к воротам. Мы с ним уже договорились, что он скажет, на арабском это звучало очень пламенно:
– Это не обычный посетитель, а член семьи вашей леди, которого нельзя прогнать от двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Хамид улыбнулся, пожал плечами, сказал:
– Подождите минуточку, – и скрылся.
Я шла по улице, дети за мной. С краю дороги шестифутовая стена, казалось, поддерживала все плато, на котором стояла деревня. Ниже – террасы полей, где я видела всадника на гнедом коне. Подсолнечники были слишком высокими и густыми, чтобы там росло что-то еще, но у стены пристроились ирисы и голубые цветы, похожие на маленькие лилии, а иногда каплями крови виднелись анемоны.
Я слезла вниз. Дети полезли тоже, я им помогала, даже взяла на руки последнего – полуобнаженный трехлетний атом, наверняка чесоточный. Я вытерла руки о штаны и стала собирать цветы. Дети помогали. Большеглазый мальчик, одетый только в грязную жилетку, собрал мне пучок розовых, а маленький шелудивец привес одуванчик. Мы разговаривали – на английском, арабском и диалекте из каменного века – и прекрасно друг друга понимали. Главным было то, что я должна за компанию и цветы дать что-нибудь существенное.
– Шиллинг, – сказал надо мной Хамид.
Я подняла голову. Он стоял с краю дороги.
– Вы уверены? Это же очень мало. Их шестеро.
– Совершенно достаточно.
Похоже, он был прав. Дети схватили монетки и перескочили за забор быстрее, чем спустились вниз и без всякой помощи, кроме, конечно, самого маленького. Его вытащил Хамид, отряхнул от пыли и отправил в путь шлепком по голой заднице. Потом Хамид повернулся ко мне.
– А вы сможете? Некоторые камни не слишком хорошо держатся.
– И не буду пробовать. Просто пойду вниз и встречу вас на дороге. Достали апельсины?
– Да. Хорошо, тогда не торопитесь. Я вас подожду внизу.
Тропинка, по которой ехал всадник, была сухой и хорошо утоптанной. Примерно восемнадцать дюймов в ширину между подсолнечниками, и три каменных ступени, где одна терраса переходила в другую. Огромные цветы отвернули тяжелые головы к югу. Они росли примерно в ярде друг от друга, а между ними пристроилось какое-то другое растение с темно-зелеными листьями и коричневатыми цветочками.
Я двигалась вниз к дороге. Прошла мимо пшеницы, фигового дерева, чего-то похожего на виноград с красными цветами. Наклонилась, чтобы сорвать цветок. На стволе внизу красной краской была нарисована бегущая собака. Грубый рисунок, но очень живой. Гончая. Наверное, со всеми случается так. Стоит на что-то обратить внимание, как оно начинает беспрерывно попадаться на глаза. Даже начинаешь волноваться, что это, может, знак судьбы. Стоило Чарльзу упомянуть собак, как они начали преследовать меня по всему Ливану. Ничего странного в этом, конечно, нет. Англия, например, может с ума свести пуделями. Я вышла на дорогу.
Хамид сидел на низкой стене с краю дороги и курил. Он быстро встал, но я помахала ему рукой.
– Не беспокойтесь. Докурите сначала.
– Хотите апельсин?
– С удовольствием. Спасибо. Ой, роскошный. Вы совершенно правы, таких нигде не найдешь… Хамид, зачем они выращивают подсолнечники?
– Для масла. Из них получается замечательное масло, почти как оливковое. А теперь еще правительство построило завод, чтобы производить маргарин, и хорошо платит за урожай. Это часть официальной кампании, чтобы они перестали выращивать коноплю.
– Коноплю? Это гашиш, да? Марихуана? Боже мой, она что ли здесь растет?
– Да. Ни разу не видели? По-моему, это растение выращивают в Англии, чтобы делать веревки, но только в жарких странах оно дает наркотик. Раньше конопли в этих горах росло очень много, тут для нее подходящий климат, да и сейчас есть места, куда инспекторы не забредают.
– Инспекторы?
Он кивнул.
– Правительственные чиновники. Они очень стараются контролировать выращивание этого наркотика. Какое-то количество выращивается на законных основаниях, понимаете, для медицинских нужд. И для каждого этапа нужна лицензия, все строго контролируется. Но крестьянам в этих диких местах всегда легко вырастить больше, чем они объявили, или собрать урожай раньше, чем придет инспектор. Сейчас наказывают очень серьезно, но все равно находятся желающие нарушать закон. – Он пожал плечами. – А что делать? Это окупается, и везде есть мужчины, готовые сильно рисковать ради больших денег. – Он бросил сигарету на дорогу. – Видели старика, с которым я разговаривал?
– Да.
– Он ее курил.
– Но он может… В смысле…
– Как его остановишь?
– Вы имеете в виду, что она прямо здесь растет?
Он улыбнулся.
– Немного росло прямо рядом с его домом, среди картошки.
– Не узнаю, если и увижу. На что она похожа?
– Высокое растение, сероватое, не слишком красивое. Наркотик получают из цветов. Они коричневатые, как мягкие перья.
Я аккуратно прятала апельсиновую кожуру за стену, а тут резко выпрямилась.
– Что-то в таком роде росло под подсолнечниками!
– Ну и что? Она исчезнет до прихода инспекторов. Поехали? – Он открыл передо мной дверь.
Вообще очень странный день. Все шло так, как хотелось. Поэтому стоило мне залезть в машину, как я приняла решение.
– Вы говорили, что покажете Дар Ибрагим по дороге домой. Если есть время, думаю, я прямо сегодня попробую туда зайти. Это ничего?
Примерно в четыре мы круто повернули и вкатили в деревню Сальк. Хамид остановил машину у низкой стены, за которой открывался очередной потрясающий вид на долину Адониса.
– Смотрите.
Долина расширилась, река медленно текла между деревьями. Откуда-то слева текла другая река, чтобы попозже влиться в Адонис. Между двумя потоками язык земли поднимался вверх, как мощный корабль, а наверху расположился дворец – несколько объединенных зданий, занимающих большую часть плато. Перед дворцом скалы круто обрывались. Почти наверху виднелись окна, арки, повернутые к деревне, но кроме них окон не было. На глухих белых стенах присутствовали только маленькие отверстия, вроде вентиляционных. Внутри стен зеленели деревья, вне расстилалось голое и каменистое плато, будто сделанное из высохших костей.
Туда вела единственная дорога – скалистый путь вдоль потока. Это объяснил Хамид.
– Через реку переходят по камням. Иногда весной, после дождя, вода делается намного глубже и быстрее, перетекает через камни. Но сегодня нормально. Вы правда хотите пойти? Тогда я покажу дорогу.
Не похоже было, чтобы дорогу кто-то смог потерять. Тропу я видела до самого низа. А так как я дальнозоркая, то видела даже и брод. Когда-то там, должно быть, был каменный мост, потому что ясно виднелись разрушенные опоры. И, несомненно, тропу к дворцу я тоже сразу узнаю. Я посмотрела на Хамида, на его по-городскому отглаженные брюки и рубашку.
– Вы очень добры, но вовсе незачем беспокоиться. Вряд ли я потеряюсь. Если вам больше нравится быть здесь с машиной, или, может, поискать в деревне что-нибудь попить, кофе, например, если здесь есть кафе… – Я оглядела мало что обещающее скопление домов – деревню Сальк.
Хамид улыбнулся.
– Кафе есть, но сегодня я не хочу туда заходить. Пойду с вами. Это слишком долгий путь для одинокой леди, а кроме того, привратник, по-моему, говорит только по-арабски. Вам, возможно, будет трудно с ним объясниться.
– Господи, да, надо полагать. Спасибо большое, буду очень благодарна, если пойдете. Суровая, вообще-то, дорога. Неплохо бы иметь крылья.
Он запер машину и бросил ключ в карман.
– Сюда.
Тропа проходила мимо кладбища с причудливыми мусульманскими могильными камнями. Колонны в каменных тюрбанах обозначали могилы мужчин, лотосообразные стелы – женщин. Белоснежный минарет четко вырисовывался на фоне неба. В конце кладбища тропа вдруг резко повернула вниз и начала извиваться между камней. Солнце уже прошло зенит, но светило так же отчаянно. Скоро мы миновали последнюю террасу, гора стала слишком крутой, чтобы что-то на ней выращивать, даже виноград. Скала спрятала от нас воду и даже заглушила ее шум. Тишина просто угнетала. Казалось, всю огромную долину заполнило горячее сухое безмолвие.
За крутым поворотом мы спугнули компанию черных и коричневых коз с длинной шелковистой шерстью, огромными рогами и порочными желтыми глазами. Бог знает, чего они наелись на этом голом месте, но теперь спали на солнышке. Их было примерно тридцать. Узкие умные морды смотрели оценивающе и безо всякого страха, и каким-то образом производили впечатление, что это не стадо животных, которыми повелевают люди, а колония созданий, владеющих этой местностью по праву. Когда одно лениво встало на ноги и вышло на середину тропы, я не стала спорить, обошла. Зверь даже не повернул головы.
Я оказалась права насчет старого моста. Приток, Нар-Эль-Сальк, по сравнению с рекой Адонис не широк, но в это время года пересекать нужно примерно двадцать футов медленно струящейся воды. В некоторых местах она бурлила белыми пузырьками, в других – отчаянно билась о камни. На глубине она становилась темно-зеленой. У противоположного берега стояла низкая скала, примерно пятифутовая, с которой раньше начинался мост. Остатки опор можно было разглядеть в чистой воде. На нашем берегу от моста осталось очень мало, только груда обтесанных камней. Некоторые из них кто-то переложил в воду примерно в ярде один от другого, образовался переход.
– Здесь раньше был мост, говорят, римский, – сказал Хамид. – Остались только старые камни. Справитесь? – Он взял меня за руку и помог перейти через реку, а потом направился прямо к подножию скалы.
Тропа к воротам оказалась крутой, но не трудной, по ней прошли бы даже мулы и кони. Признаки жизни подавали только ящерицы и кружащийся над скалой сокол. Единственные звуки – журчание воды, наши шаги и дыхание. Когда мы приблизились к стене, у меня создалось странное впечатление, что здание давно покинуто и мертво, выключено из жизни. Казалось невозможным, чтобы кто-то здесь жил, по крайней мере, кто-то из моих знакомых. Ни один, даже бывший член моей ненормальной, но очень живой семьи, не смог бы запереться в этом белом, как кость, могильном сооружении…
Я остановилась отдышаться, смотря на бледные стены и запертые бронзовые ворота, и попыталась вспомнить, как последний раз видела бабушку Ха. Смутное детское воспоминание… Фруктовый сад, мягкий сентябрьский ветер сдувает листья, яблоки стучат по земле. Небо наполнили полуденные облака и грачи, собравшиеся домой. Бабушка Ха смеется над каким-то заявлением Чарльза и каркает, как грач…
– Раньше у двери был звонок. Скажите, что хотите передать, и если старик не спит, можно заставить его это запомнить, – жизнерадостно сказал Хамид, подводя меня к воротам.
3. Разрушенный караван-сарай
This batter'd Caravanserai…
E. Fitzgerald: The Rubayat of Omar Khayyam of Nishapur
Главные ворота – двойные листы фигурной бронзы под причудливо изогнутой аркой – издалека производили очень сильное впечатление, но стоило приблизиться, и можно было заметить, что дверной молоток исчез, а узоры почти стерты ветром. На высоких глухих стенах тут и там виднелись остатки цветных украшений – призрачные узоры, мозаика, обломки мрамора, покрытые штукатуркой и покрашенные бледной охрой, почти белой на солнце. Справа от ворот пристроился загадочного устройства звонок.
Хамид потянул ручку. В тишине мы отчетливо услышали, как напряглись веревки, распрямляя один покоробленный фут за другим, и в конце-концов шевельнули звонок. Зазвенели пружины, и он звякнул внутри прямо рядом с воротами. По бронзе пробежало эхо, где-то залаяла собака. И снова тишина.
Только Хамид поднял руку, чтобы опять позвонить, как раздались шаги. Почти даже и не шаги – шорох шлепанцев по пыльному полу, а потом слабых рук по воротам. Ничуть не странно, что раздался тяжелый стук, звон и гул многочисленных задвижек, а когда ворота начали открываться – жуткий скрип. На лице Хамида ясно выражалось возбужденное ожидание, на моем, несомненно, тоже. Кто бы ни открыл ворота после такой подготовки, разочаровать нас было невозможно.
Но он соответствовал декорациям, оказался даже лучше, чем можно было ожидать. Бронзовая створка открыла проход, по контрасту с солнечным светом неимоверно темный. В этой трещине возникла тонкая склоненная фигура в белом. Один безумный момент хичкоковская обстановка заставила меня думать, что у него нет лица, но потом я увидела, что просто оно темное, почти черное и пропадает во мраке.
Сутулый старик со сморщенной кожей выбрался на солнце. Белый арабский головной убор складками. Красные веки. Взгляд какой-то серый, катаракта, очевидно. Он моргнул, пробормотал что-то Хамиду по-арабски и начал закрывать ворота.
– Минуточку, подождите, – сказал Хамид, проскочил мимо меня одним огромным шагом и прижался плечом к воротам. Мы с ним уже договорились, что он скажет, на арабском это звучало очень пламенно:
– Это не обычный посетитель, а член семьи вашей леди, которого нельзя прогнать от двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36